Илья Маркин - Впереди — Днепр! Страница 24

— Да, — важно и с достоинством ответил молодой начальник генерального штаба. — Нужна именно победа, именно решительная и блестящая. Господин фельдмаршал весьма обстоятельно и всесторонне проанализировал положение на фронте и рассмотрел возможные варианты действий русских. Но в своих суждениях, мне кажется, фельдмаршал несколько преуменьшил наши возможности и преувеличил способности русских.

— Это несомненно, — подтвердил Гитлер и, вновь в упор глядя на Манштейна, с горячностью продолжал:

— У нас многие не понимают одного: Германия идет не вниз, а вверх, за эти годы войны мы не ослабли, а окрепли. Вступая в войну с Россией, мы могли бросить на фронт немногим более семи миллионов человек, теперь я довел действующие войска до десяти с половиной миллионов. И вся эта огромная армия не безоружна, а получает все больше и больше вооружения. Немецкая военная промышленность работает блестяще и непрерывно набирает темпы. Вы скоро получите такие танки, каких не было, нет и никогда не будет у русских. «Тигр» и «пантера» — это сухопутные линкоры, дредноуты! Это гроза, таран, карающий меч! Имейте в виду, что наша военная промышленность уже выпустила почти две тысячи «тигров», все они идут сюда, к вам, на восточный фронт. Все до единого!

— И с такой армией, с такой техникой — отступать! — воскликнул Цейтцлер. — Только наступать, и только с решительными целями!

— Только вперед! — подхватил Гитлер. — Мне нужны не хитрые и искусные маневрирования, а победа! П-о-б-е-д-а! И вы должны добыть эту победу. Поймите, чем скорее русским будет нанесен новый тяжелый удар, тем скорее развалится коалиция между Востоком и Западом.

Уже с первых слов Гитлера Манштейн понял, что его так любовно взлелеянный план с треском провалился, но он еще не понимал, что же взамен предложит Гитлер и кто будет создателем нового плана. Теперь не только слова, но и весь важный, пышущий достоинством вид Цейтцлера неоспоримо показывали, что именно он со своим каким-то планом завладел умом Гитлера. Манштейн не однажды слышал ходившие в высших военных кругах слова Гитлера, сказанные при назначении Цейтцлера начальником генерального штаба: «Я дал ему этот высокий пост для того, чтобы провести в жизнь идеи моей стратегии и для того, чтобы он являлся рупором моей германской воли».

Теперь было неясно: кто же рупор — Цейтцлер Гитлера или Гитлер Цейтцлера. Во всяком случае, именно сейчас Манштейн не видел в Цейтцлере никаких признаков рупора. Он в свои сорок восемь лет вел себя так уверенно, что ему невольно завидовал пятидесятишестилетний Манштейн. И в самом деле, карьера Цейтцлера была головокружительная. В четырнадцатом году, когда Манштейн был уже умудренным опытом полковником, Цейтцлер получил звание лейтенанта, а в начале второй мировой войны в Польше пехотный полк, которым командовал подполковник Цейтцлер, входил в южную группу армий, где начальником штаба был Манштейн. И вдруг в декабре сорок второго года малоизвестный молодой генерал-майор Цейтцлер, перескочив через чин генерал-лейтенанта, стал сразу генерал-полковником и начальником германского генерального штаба.

Манштейн по работе не однажды сталкивался с Цейтцлером и всякий раз отмечал непреклонную волю и умение вести себя так, что даже наиболее самолюбивые старые генералы, внутренне возмущаясь и негодуя, подчинялись ему. Теперь эту убедительную властность Цейтцлера чувствовал на себе и Манштейн. Гордый, независимый, чеканя отточенные фразы, он стоял перед картой Манштейна и, бесцеремонно перечеркивая так старательно выведенные рукой самого фельдмаршала линии, кружки и овалы, развивал свой план, названный им операция «Цитадель».

— Простота замысла — основа военного искусства, — говорил Цейтцлер. — Бить там, где выгодно, действовать так, как проще, легче, быстрее, без сложных маневров и перегруппировок. Где самое уязвимое место у русских? Курский выступ, Курская дуга! Там сосредоточены силы двух советских фронтов. Если мы нанесем сокрушительные удары под основание Курского выступа, то войска этих двух советских фронтов будут немедленно окружены, а затем разгромлены. Москва, конечно, бросит на спасение окруженных все свои резервы. Мы встретим эти резервы таранным ударом танковых дивизий и разгромим на чистом поле. Окружение и ликвидация советских Центрального и Воронежского фронтов, а затем разгром основных резервов настолько ослабят советскую армию, что она не только не сможет провести ни одного серьезного наступления, но и едва ли будет способна к длительному сопротивлению даже в обороне. Для проведения операции «Цитадель» я предлагаю привлечь группу армий «Юг», под вашим, господин фельдмаршал, командованием и группу армий «Центр», под командованием фельдмаршала фон Клюге. Группа армий «Юг» наносит удар из района Белгорода на Курск, навстречу ей из района Орла бьет группа армий «Центр». Это первый этап кампании. А затем мы разгромим резервы русских и нанесем новые удары или на юг в Донбассе или в обход Москвы. Для проведения операции «Цитадель» я предлагаю привлечь пятнадцать-двадцать танковых и моторизованных и двадцать-двадцать пять пехотных дивизий.

— Ваше мнение, фельдмаршал? — резко спросил Гитлер.

— У меня нет слов, чтобы возразить против столь блестящего плана, — вопреки своим намерениям возражать, поспешно проговорил Манштейн. — Только одно предложение, — секунду помолчав, добавил он. — Наступление на Курск нужно начать как можно раньше. Не дать русским оправиться от зимней кампании, не дать им пополнить и обучить войска, подвезти оружие и боеприпасы, застать их врасплох.

— Это весьма важно, — согласился Гитлер, — застать врасплох и разгромить молниеносным ударом! Наступление назначить на первые числа мая!

После доклада о необходимости отказаться от упреждающего удара на белгородско-харьковском направлении и всеми силами Центрального и Воронежского фронтов создать мощную оборону на Курском выступе генерала Решетникова срочно вызвали в Москву. В четверг утром Бочаров проводил его на аэродром и вернулся к себе. В штабе фронта по-прежнему шла невидимая для постороннего глаза упорная работа. Особенно тревожно и напряженно было в разведывательном управлении штаба. В последнее время никакими средствами новых сведений о противнике добыть не удавалось. Бдительность противника на фронте резко повысилась. Каждую ночь десятки разведывательных групп и партий на всем огромном пространстве Курского выступа, пытаясь проникнуть в расположение противника, неизменно натыкались на плотный огонь и засады. Густые туманы и низкая облачность сковали действия авиации, и летчики, даже решаясь на пагубные бреющие полеты, не могли рассмотреть, что творилось в стане врага. Никаких результатов не давало и радиоподслушивание. Все фронтовые радиостанции гитлеровцев, как по единой команде, прекратили работу. К этому же времени порвалась связь почти со всеми партизанскими соединениями и отрядами. Гитлеровцы бросили против советских партизан, кроме полевой жандармерии, полиции и карательных отрядов, регулярные войска с танками, артиллерией и авиацией. В лесах, окружающих Курский выступ, и на захваченной врагом Орловщине разгорелась настоящая битва. Только из глубинных партизанских районов Белоруссии и Прикарпатья, где действовали отдельные партизанские соединения и отряды, через Москву поступали отрывочные сведения о непрерывном движении немецких воинских эшелонов к линии фронта. Но этих сведений было слишком мало. Нужно было выяснить и определить, куда двигались эти эшелоны и где разгружались, что в них перевозилось, какие конкретные планы замышляет и вынашивает гитлеровское командование. Но ответы на эти вопросы можно было получить только непосредственным наблюдением за вражеским расположением и через опросы военнопленных. В пятницу утром начальник разведки фронта отдал всем своим подчиненным категорический приказ: любой ценой добыть пленных! Но прошла пятница, суббота, наступило воскресенье, а ни одного гитлеровца в плен захватить не удалось. Как и раньше, разведчики натолкнулись на вражеский огонь и вернулись ни с чем.

Не было никаких известий и от генерала Решетникова. Ожидая его, Бочаров никуда не отлучался и все время находился то в управлениях штаба фронта, то у себя на квартире. Беспокойные мысли, что будет дальше, что замышляет и готовит противник, так властно овладели его сознанием, что даже во сне он видел то потоки вражеских воинских эшелонов, то рощи и села под Белгородом и Харьковом, сплошь забитые фашистской техникой, то самого фельдмаршала Манштейна в виде огромного усатого пруссака с жестоким взглядом и худым надменным лицом.

В последнее время к беспокойству Бочарова о военных событиях добавилась еще и тревога о семье. От Аллы он каждую неделю получал по нескольку писем, но вот прошло уже полмесяца, а писем все не было. По времени родить Алле было еще рано, и, видимо, перерыв и переписке вызван был не этой причиной. Теряясь в догадках, Бочаров вспоминал жену, сына, родителей, младшего брата и, сам не понимая почему, больше всего боялся, что с Аллой произошло какое-то несчастье. Чем больше проходило времени после его отъезда из деревни, тем все чаще и все теплее думал он о жене. Вспоминал он ее такой, какой видел в дни последней встречи, временами его охватывала такая жалость к ней, что он не раз всерьез думал добиться квартиры в Москве и перевезти туда Аллу с Костиком. Одно лишь представление, что она, как ни говори, выросшая в городе и довольно слабая физически женщина, выполняет сейчас тяжелую крестьянскую работу, да к тому же и беременная, вызывало у Бочарова осуждение самого себя. Ему казалось, что не будь увлечения Ириной, не сложись такие отношения с ней, Алла и Костик жили бы теперь совсем в других условиях.