Владимир Першанин - Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов Страница 25

Можно сказать, экипажу повезло. Бронебойный снаряд 88-миллиметровой зенитки, способный пробить за километр 160 миллиметров брони, ударил под острым углом и не вошел внутрь. Но и этого попадания хватило, чтобы смертельно ранить радиста и в разной степени контузить остальных.

Федя Хлебников глотал воздух, как выброшенная на песок рыба, пальцы скребли сухую землю. У Чистякова стоял звон в ушах. Он обходил самоходку, осматривая повреждения. На несколько секунд замер. Глаза слепило солнцем, но когда Саня их закрыл, почувствовал, что его шатает и он может упасть. Опустился рядом с остальными. Старшина Колесник снял танкошлем и подложил под голову. Из носа сочилась кровь. Вася Манихин, державшийся крепче других, сунул Матвею лоскут фланели.

– На, приложи, – и, сворачивая самокрутку, покосился на мертвое тело Савина. – Вот как смерть приходит. Понять ничего не успеваешь. Удар, словно трехпудовым молотком, в глазах темно, и ты уже на том свете.

Понемногу приходили в себя. Хлебников попросил закурить. Пальцы у него тряслись, и самокрутку свернул заряжающий Манихин.

– Не дыми на меня, – отодвинулся в сторону Колесник. – И так тошно.

– Матвей, ты до переезда машину доведешь? – спросил его Чистяков.

– Не знаю… в глазах все плывет.

– Тогда я сам за рычаги сяду. Надо спешить.

Никто не сказал ни слова, что там горит огромным костром машина Степана Авдеева, а сам он, наверное, погиб.

– За прицел садись, – кряхтя, поднялся с земли Колесник. – Доведу как-нибудь.

Тело младшего сержанта Алексея Савина плотно завернули в шинель и положили на жалюзи.

– Бронепоезд-то отогнали, – подал голос, молчавший до этого Федя Хлебников. – Зубастая тварь, но мы по зубам ему хорошо врезали. Раза три в цель попали. Последним выстрелом зенитку свернули.

– Герои, напугали фрицев. Небось в штаны наложили, – морщась от быстрой тряской езды, сварливо рассуждал Матвей Колесник. – Выпить бы… никаких нервов не хватает.

Часа через три переезд миновал на полном ходу передовой танковый батальон с десантом на броне. Прошли, не задерживаясь, еще какие-то войска, судя по всему, недавно брошенные в наступление.

Позже подошел поредевший танковый полк Полищука и остатки тяжелого самоходно-артиллерийского полка Ивана Пантелеева – всего пять «зверобоев».

– Живой, Саня? – спросил подполковник своего командира батареи.

– Жив, – моргая обгоревшими ресницами, отозвался старший лейтенант. – А Степана Авдеева убили. Как машина остынет, вытащим, что осталось. Надо похоронить. Без этого нельзя.

Подполковник вгляделся внимательнее в пошатывающегося командира батареи.

– Контузило?

– Может, быть. Но не сильно. Спать хочется.

Глава 7. Плацдарм

Разный был настрой у людей. Для тех, кто сумел удержать переезд и остаться в живых, появление передовых частей стало праздником. Они отважно дрались, потеряли многих товарищей и рассчитывали на что-то особенное. Их, конечно, будут хвалить, возможно, представят к наградам, дадут отдохнуть.

Но для наступающих полков этот крошечный переезд стал всего лишь короткой остановкой в набирающем силу наступлении. Они пробивали немецкую оборону, несли большие потери и не видели ничего особенного в действиях группы старшего лейтенанта Чистякова. Лишь командир самоходно-артиллерийского полка Пантелеев похвалил его и остальных:

– Молодцы, ребята. Да у вас ни одной целой машины не осталось. Как же вы тут оборону держали?

– Не только держали, но и за бронепоездом гонялись, – ответил Чистяков. – Зенитки у него сильные. Штук пять машин пожег, но и мы ему вломили. Жаль, что уполз.

Сане хотелось рассказать о Степане Авдееве, своем друге, который вел огонь до последнего, о ночном бое, но Пантелеев уже говорил о другом.

– До утра мы здесь точно простоим. Ремонтники должны подъехать и снабженцы. У тебя машина на ходу?

– На ходу. Только еще раз проверить надо. Все же такой снаряд в лоб словили. Удивительно, что броня выдержала.

У Пантелеева не было времени удивляться. Он мельком оглядел вмятину и неопределенно покачал головой.

– Давай, проверяй. Устраняй мелкие повреждения, машина должна быть на ходу. Сам видел, сколько нас осталось. С твоей самоходкой по две штуки в батарее. Примешь к себе машину Павла Рогожкина. Вы же с ним вместе учились?

– И учились, и воевали.

– Ну, хорошо. Кухня на подходе, горячим перекусите. В общем, работай.

Саня поговорил с командирами двух других батарей, затем взялся за дела. Что его сразу задело – реакция старого приятеля Паши Рогожкина. Не так давно он сам просил Саню взять его в свою батарею. Сейчас оглядел машину Чистякова с оплавленной вмятиной от снаряда, вздохнул и спросил:

– Что, опять один остался? Угробилась батарея.

– Слова выбирай. Две самоходки сгорели в бою.

– Вместе с экипажами…

– Экипажи частично уцелели. Я что, перед тобой отчитываться обязан? Доложить о состоянии своей машины!

Рогожкин подтянул отставленную в сторону ногу в разбитом сапоге, выпрямился, изображая стойку «смирно».

– Вверенная мне самоходно-артиллерийская установка СУ-152 находится в исправном состоянии. Экипаж готов к выполнению приказов командования. Снарядов осталось четырнадцать штук, горючего тоже немного. Требуется дозаправка.

– Немного! – фыркнул Вася Манихин, который Рогожкина знал давно. Помнил, как того год назад снимали за трусость с машины. – Да у тебя почти полный комплект. У нас всего четыре штуки осталось. Остальные по фрицам выпустили. Что-то твой экипаж мало стрелял.

– Полный комплект, это двадцать снарядов, – ровным голосом заметил лейтенант. – А в бою мы участвовали наравне с другими.

Неожиданно возникла проблема с механиком Матвеем Колесником. Увидев, что прибыли машины полковой санитарной роты, он сразу сгорбился, подошел к Чистякову и попросил:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите отбыть в санчасть ввиду контузии.

– Матвей, ты чего так официально? Иди, если надо.

– Надо, – не скрывал облегчения старшина. – Снаряд в метре от меня по броне шарахнул. Все нутро перевернулось, и голова не своя – как котел гудит.

Наводчик Федя Хлебников и заряжающий Вася Манихин смотрели на него понимающе. Может, в душе жалели, что сразу после попадания снаряда не заявили о контузии, а сейчас уже поздно. Надломился старшина Колесник за три года войны. Не зря последнее время все чаще вспоминал о ремонтной роте, жаловался на старые раны и болячки. Возраст уже за сорок, нет здоровья.

В механики Чистяков присмотрел Ивана Крылова. Не сказать, что тот сильно обрадовался. Но все же среди своих лучше служить. И радиста взяли из экипажа Степана Авдеева. В отличие от погибшего Леши Савина был он более сдержан и возрастом постарше.

Сразу взялся за дело. Осмотрел рацию, достал ее и потряс перед старшим лейтенантом. Внутри звякали разбитые лампы, смяло корпус.

– Пойду к зампотеху. Может, заменит.

Звали радиста Гнатенко Михаил.

– Ты не из хохлов? – спросил его Манихин.

– А что?

– Расторопный шибко.

– Может, из хохлов. Под Ростовом семья осталась.

– Воюешь давно?

– Второй год. Нет больше вопросов? Тогда я пошел.

– Серьезный мужик, – сказал Василий. – Связь точно наладит.

– Иван, ты занимайся машиной, а мы с Василием сходим, достанем, что от Степана Авдеева и его заряжающего осталось. Десантники братскую могилу копают.

С ними увязался Павел Рогожкин. Он жалел, что не сдержался, психанул при встрече с Чистяковым. Тот уже старший лейтенант, командир батареи, ходит в любимчиках у Пантелеева. Не сегодня-завтра «капитана» получит. Ни к чему с ним ссориться. Разозлится, будет совать в каждую дыру.

Сам Рогожкин, проявив еще год назад трусость в бою, авторитетом не пользовался. А может, ему так казалось. Наградами обходили, имел всего лишь медаль, выше «лейтенанта» тоже не двигали. Сейчас ему хотелось рассказать старому приятелю, что он воевал наравне со всеми. Вчера уничтожил дот, разнес точным выстрелом немецкий бронетранспортер, а до этого раздавил две пушки.

Чистяков и Манихин слушали лейтенанта молча, а когда подошли к разбитой обгоревшей самоходке, Василий, не обращая на него внимания, заговорил с Чистяковым.

– Ты, командир, снаружи оставайся. Нечего там толпой делать. Я сам вытащу, что осталось.

И полез в люк, откуда шел стойкий дух жженой человеческой плоти и горелого металла.

– Я Степана хорошо знал. Мы с ним… – пытался продолжить разговор Рогожкин.

– Помолчи, Паша, – перебил его Чистяков, присаживаясь на землю. – И без тебя тошно.

Рогожкин обиделся и, сопя, закурил самокрутку. Вскоре послышался голос Манихина:

– Принимайте груз.

Мало что осталось от Степана Авдеева и сержанта-заряжающего. В две плащпалатки собрали ведра полтора золы, горку ломаных обгорелых костей, подошву от сапога. Рогожкин поднял с земли оплавившуюся звезду, в которой угадывался орден. Протянул Чистякову.