Юрий Гончаров - Теперь – безымянные... (Неудача) Страница 25

– Может, в окна? А, братцы? Как, сержант? – торопливой скороговоркой, неуверенно предложил один из теснившихся к Копытину солдат – сильно щербатый, черноликий от копоти. Все были черны, перепачканы сажей, с измазанными лицами, но этот выглядел чернее всех, сущим трубочистом.

– Пол надо пробивать, пол... – хрипло возразил другой, из-за плеча Копытина, с синеватым отливом ноздрей и век от угарного удушья, сжимавшего ему горло. – Как считаешь, сержант, только ведь и осталось, боле ведь ничего...

Минуту назад такой мысли держался и сам Копытин. Но в те секунды, когда по коридору, убегая от огня, мчались ошалелые бойцы, близко от баррикады под ногами у бегущих взлетели с пола паркетные плитки, подброшенные крупнокалиберной пулей, пронизавшей снизу междуэтажное перекрытие. Это немцы, этажом ниже, ударили вверх, в потолок, из противотанкового ружья, поставив его отвесно.

Даже такого пути не осталось у бойцов – сквозь пол... Дыру не пробить, немцы не дадут это сделать. И куда потом прыгать – на их штыки? На дула автоматов?

– Сколько там еще? – обращаясь сразу ко всем, указал Копытин кивком головы назад, туда, где бушевало пламя.

– Да человек десять, должно! – быстро ответил щербатый.

– Дуй к ним, скажи – пусть долбанут по немцам покрепче, гранатами, и все сюда. Понял?

– Так точно! – откликнулся щербатый живо, принимая приказание с охотою, с радостью, что среди всеобщей растерянности и уныния есть ум, который что-то понимает в совершающемся кошмаре, есть волевой, решительный человек, за которым можно идти.

Пригибаясь, щербатый на полусогнутых ногах, раскорякой понесся вдоль подоконников в глубь коридора, дышавшую красным огненным жаром, словно пасть доменной печи.

– В окно – это кошкой надо быть... Третий этаж, голые стены – шутка ли? – как бы заранее отказываясь, проговорил в куче бойцов тот, что хрипел горлом. – Нет, видно, уж отвоевались!.. Эх, твою мать!.. – и солдат смачно выругался, вложив в свою ругань все, что владело им в эту минуту: и гнев на врага, про которого он все время слышал, что тот слаб и глуп, а он оказался и силен, и умен, и досаду, что так скверно обернулось дело и теперь вот выходит только погибать – заживо гореть и задыхаться.

– Ладно скулить! – прикрикнул Копытин.

Сдернув с себя ремень, рассовав автоматные обоймы по брючным карманам, он вязал в одну тяжелую гроздь все бывшие у него немецкие гранаты. Он уже составил мысленно план, как действовать, и теперь спешил изготовиться – решали секунды, мгновения. У немцев только один огнемет, а то б они запалили коридор с обоих концов сразу. Не такие они простаки, чтоб так не сделать, если б имели два огнемета. Сейчас шипения струй позади не слышно, нижним этажом немцы перетаскивают аппарат наперед. И пока они не перетащили, пока впереди не забушевало пламя, не закупорило окончательно и этот выход из коридора – надо в него пробиться, какой бы цены это ни стоило.

– Все тута! – крикнул щербатый, блестя белками глаз на черном, как сажа, лице, шаром на раскоряченных ногах подкатываясь к баррикаде и валясь в кучу тел.

Грохоча ботинками по дубовому паркету, белому от штукатурки, согнувшись, чтобы головы были ниже подоконников, цепочкой, друг за другом, бежали солдаты. Они были так же страшны, как и бегавший за ними щербатый, одежда висела клочьями, зияла прожженными дырами.

Вмиг возле баррикады стало тесно, шумно от дыхания сбившихся в плотную массу горячих, потных, пропахших гарью людей. Копытин прикинул на счет – человек тридцать...

– Братцы, не бросайте! И я с вами, на одной ноге, как-нибудь... Пособите только, прошу, братцы!.. Как-нибудь!.. – быстро, сбивчиво повторял чей-то молящий голос.

– С автоматами наперед! – скомандовал Копытин. Тела задвигались, завозились, стиснулись еще больше – произошло поспешное, неловкое перемещение.

– Гранаты, штыки, ножи – всё приготовить!

В груде тел у баррикады, сдавленных и спутанных так, что не разобрать, где чьи руки, ноги, кому что принадлежит, опять произошло поспешное, лихорадочное движение.

Люди уже поняли, в чем состоит простой план Копытина, пояснять его было не нужно.

Привстав над мешками, Копытин широко размахнулся и, оскалив в натуге зубы, исказив гримасой лицо, изо всех сил метнул гранатную связку в дым, в конец коридора, где засели немцы. Она тяжело ударилась о пол. Блеснула вспышка, и тотчас же коридор грохнул, точно на этот миг он стал орудийным стволом гигантского калибра. Взвихривая колючую известковую пыль, раздирая на клочья сгустки дыма, промело над баррикадой тугим воздухом. С потолка и стен посыпалась штукатурка, шлепая по спинам, плечам, пилоткам, звонко разбиваясь о каски.

– Ну, все разом! – не крикнул, а просто сказал Копытин, даже не очень громко, но с такой заложенной в эти слова повелительной силой, что всех в тот же миг подняло на ноги. Первым, во весь рост, Копытин шагнул через мешки.

Коридор, в котором еще звенело, не угасло эхо гранатного взрыва, огласился ревом голосов, рванувшихся из самого нутра грудей, из широко раскрытых, перекошенных в крике ртов. Тесной кучей, передние – плечо к плечу, с выставленными автоматами – бойцы напропалую ринулись через баррикаду, в дым коридора. Копытин нажал на спуск, автомат в его руках задергался, выплескивая из дула короткое пламя, рядом засверкало пламя других автоматов, и рев голосов, топот подкованных железом ботинок, выстрелы навстречу – все потонуло в оглушительном, покрывшем все звуки грохоте.

Кто-то на бегу взмахнул руками, роняя оружие, кто-то слепо ткнулся в стену, еще кто-то беззвучно упал под ноги, точно провалился сквозь пол... Секунда, другая – и Копытин, а с ним и все, кого не задели встречные пули, сломив заграждавших им дорогу, выскочили на широкую лестничную площадку, всю в трупах немецких солдат, в их оружии, спотыкаясь, расшвыривая ящики, столы, стулья, тюфяки, за которыми укрывались немцы. Вниз по широкой лестнице, тоже в обломках мебели, больничного инвентаря, бежали серо-зеленые фигуры в касках. Копытин прострочил по ним, обернулся – разглядывать, попал, нет, не было времени, – вверх с площадки тоже шла лестница и по ней тоже бежали серо-зеленые фигуры. Тех, что убегали наверх, было меньше, чем тех, что сбегали вниз. Но пробиваться надо было только вниз, к земле – только так могли бойцы вырваться из окружения, выйти к своим.

– Гранаты! – зычно крикнул Копытин в ярости, что у него самого не осталось гранат и нечего кинуть вдогонку убегающим.

Ах, уходит момент! Он метнул глазами по трупам немцев на площадке – может, хоть одна найдется для его руки?

Перегибаясь через перила, бойцы уже бросали с площадки вниз гранаты. В бетонном колодце лестничных маршей взрывы били с невероятной силою, резкой, гулкой отдачей. При каждом взрыве где-то внизу вылетали стекла и звонко, рассыпчато звенели о кафельный пол.

Коля Панкратов, зажав под мышку винтовку, совал в гранату запал. Запал не вставлялся: от спешки, волнения Коля совал его не тем концом. Коля был бледен, одна рука у него была окровавлена, весь он с головы до ног дрожал, точно в ознобе, мелкой нервной дрожью. Лишь на миг попал он Копытину во взгляд, и у того посреди сумасшедшего бега, в каком работало сознание, почему-то всплыло – тоже на краткий, стремительный, мелькнувший и тут же исчезнувший миг, – как накануне ночью, в лесу, перед самым рассветом, Коля в кружке пожилых, умудренных жизненною наукою солдат, в подражание им, с их деловитостью и серьезностью переодевался в запасное белье, чтоб быть в чистом, если ранят...

Копытин вырвал у Коли гранату, одним движением заправил ее, сунул назад Коле в руки, хлопнул его по плечу в ободрение – сказать было некогда даже слово – и, обгоняя уже сбегавших бойцов, ринулся вниз по ступенькам, визжавшим под сапогами осколками стекла.

Площадку второго этажа тоже покрывали тела немецких солдат. Это были те, кто не успел убежать, попал под красноармейские гранаты. Тела лежали густо, местами друг на друге, многие еще шевелились. Ступать приходилось по мягкому, содрогающемуся, живому. Но некогда было разбирать, куда ставить ноги. Один из солдат полз лицом вниз на стену, которая была в метре перед ним, скреб белыми фарфоровыми пальцами кафельные плитки пола.

По левому коридору к площадке бежали немцы плотной группой, человек десять. Не из тех, напуганных, которым удалось уйти от бойцов, а другие, свежие, в явной решимости жестоко, беспощадно биться.

От дыма и потому, что коридор был внутренним, глухим, его наполнял сумрак. Копытин рассмотрел ясно только переднего в пятнистой маскировочной куртке, каске. Развернув автомат, прижав рукоять к боку, Копытин надавил на спуск и не отнимал пальца, пока не кончились патроны. Немцы сразу же метнулись к стенам, в ниши дверей, тут же ответили из своих автоматов – и площадка вмиг оказалась под ливнем пуль. Как не тронуло Копытина – понять было невозможно: он стоял на самой середине площадки. Несколько секунд красноармейцы, схоронившиеся за выступы стен, вместе с Копытиным, убравшимся в сторону, и немцы, вжавшиеся в дверные ниши, были как бы на двух чашах весов, и чаши эти колебались – какой перетянуть. Немцам помогал сумрак коридора, они были почти не различимы и все с автоматами, лестничная же площадка была вся высвечена светом, вся у них на виду, и автоматов у русских было меньше, да и те, что были, действовали не все – иссякли патроны. Немецкая сила перетянула, и бойцы, уже не думая, как лучше, не выбирая дороги, а просто спасаясь от пуль, повернули в один из проходов, что вел с площадки куда-то в глубь здания и был свободен.