Петр Смычагин - Горячая купель Страница 25

Приблудная батарея 76-миллиметровых орудий рванулась вперед. Ездовые гнали коней галопом и с ходу влетели на мост.

Комбат Котов, крикнув: «Батальон, за мной!» — устремился к переправе. По берегу проскочили удачно и бежали уже по мосту, когда фашистский снаряд впереди угодил в стык между понтонами. Мост начал расходиться. Кто-то перекинул веревку — на другой стороне ее подхватили.

Смертельно раненный конь, впряженный в переднее орудие, лежал у самого развода, дико визжал и бил ногами, готовый свалиться в холодную черноту реки. А ездовой тянул его за повод от пучины и приговаривал:

— Зонтик, Зонтик! Да как же это тебя!

— Отцепи его! — кричал с противоположной стороны офицер. — Отцепи, говорю! Оглох ты, что ли?

Но отцеплять постромки было уже поздно. Конь, сильно взмахнув в предсмертной агонии могучими ногами, ударил копытом о настил моста, оттолкнулся и ухнул передней частью с понтона. Увлекая за собой упряжку, он медленно стал сползать в воду. Другие кони упирались, пятились, храпели, тревожно взвизгивали.

— Да режь постромки, раздолбай!! — заорал на ездового Котов с присущей ему горячностью. Но ездовой совал руки в карманы, растерянно хлопал себя по бедрам и не мог найти того, что искал.

Котов подскочил к батарее и начал честить нерасторопных артиллеристов. Выхватив у одного из них топор, оттолкнул солдата, ближе всех стоящего к натянутым, как струна, постромкам, рубанул по одной, потом по другой. Конская туша плюхнулась в воду.

— Разиней мать тебя родила! — зло сказал Котов растерянному ездовому, сунул кому-то топор и вернулся к своему батальону.

Обе переправы через Одер, как настоящие кровеносные вены, питали огромное сердце армии, бьющееся на только что завоеванном плацдарме. Передовые части отогнали фашистов от реки и продолжали с боями продвигаться вперед. Отойдя от переправы, полк попал в спокойную зону. Далеко на северо-западе и на юге гремели бои, сзади на переправе тоже ухали взрывы.

Весенняя ночь давно перевалила за половину. Всегда в таких случаях чувствуется утомленность, успокоенность, и постепенно солдат начинает одолевать дрема. Умолкают в строю разговоры, мысли незаметно затухают, и все внимание сосредоточивается на том, чтобы не отстать от идущих впереди.

Дорога вошла в небольшой лес, рассекая его прямой просекой.

— Слева — к бою! — загремела в тишине команда.

Солдаты, еще не понимая, в чем дело, бросились в канаву и залегли, спешно приводя оружие в боевую готовность.

Свет зари все настойчивее пробивался из-за Одера. Приглядевшись, в редком лесу можно было заметить фигуры фашистов. Никто из офицеров не подавал команды «огонь», потому что враг вел себя довольно странно: бежит прямо на наш боевой порядок редкой цепью и — ни единого выстрела. Уж не сдаются ли? Но тогда почему не бросают оружия, не поднимают рук?

А немцы между тем перешли с бега на шаг, перестали прятаться за деревьями и шагали в полный рост. Они были вооружены автоматами и ручными пулеметами. Батов разглядел лицо ближнего немца, сплошь заросшее серой щетиной.

— Приготовиться! — негромко скомандовал Седых, но команда оказалась излишней. Все наблюдали за фашистами с таким напряженным вниманием, что достаточно было первому из них вскинуть автомат, как с обеих сторон, будто лопнул воздух, — раздались сотни выстрелов.

Гитлеровцы падали и отползали за деревья, не приостанавливая огня. Через несколько минут перестрелка начала стихать, потом прекратилась. Потянулись долгие секунды... И вдруг вражеская цепь снова поднялась, правда, теперь она стала реже. И, прежде чем успели прозвучать выстрелы с той или другой стороны, гитлеровцы дружно выкрикнули одно слово: «Штеттин!» И рванулись вперед. Чего хотели они достичь своей выходкой — трудно сказать. Ответить на этот вопрос было уже некому: после прекращения стрельбы никто из них не поднялся.

— И откуда они тут взялись? — громко рассуждал Чадов. — Да ведь ошалелые какие-то: прут на рожон — и все тут!

Фашисты, видимо, хотели пробиться к Штеттину. Но почему они с таким отчаянием бросились на полк, когда можно было переждать и свободно продолжать путь? Правда, без помех они прошли бы лишь до следующей дороги, а там столкнулись бы с нашими войсками.

Но на войне как на войне. Иногда трудно бывает понять не только действия противника, а и ближайшего соседа.

Когда солдаты поднялись, Батов увидел, что на дне канавы остался Боже-Мой. Поперек его коленей недвижно лежал неразлучный друг. Батов подошел к ним. У раненого из виска сгустками падала кровь. Сдернув с головы пилотку, остановился возле них.

— Милый-Мой, Милый-Мой! — твердил друг с дрожью в голосе. — Да как же это так-то? Берлин уже почти на виду, домой скоро, а ты нас покинул...

— Ох, не могу! — послышалось впереди.

Недалеко от дороги, у крайней сосны, Верочка Шапкина пыталась поднять кого-то. Батов поспешил ей на помощь. Но ни его, ни ее помощи там уже не требовалось. Верочка щупала пульс, держа безжизненно вытянутую руку Юры Гусева. И как ни пыталась она уловить биение жизни в еще теплой руке — жизни не было...

17

За Одером наши войска сломали последнюю хорошо организованную оборону фашистской цитадели. Всюду бродили остатки разбитых подразделений и целые части фашистской армии, оторванные от своих соединений.

Шагая по дорогам, солдаты видели по дорожным указателям, как сокращается расстояние до Берлина. Однако в один из дней они заметили, что указка своим острием направлена им навстречу, и расстояние до Берлина не уменьшилось, а увеличилось.

Полк идет по просторам Мекленбургской земли. Преодолеваются в короткий срок большие расстояния, но противник в страхе бежит еще быстрее. Деревни пустые стоят, целехонькие, в иных даже пуля не коснулась ни одного дома. Пулеметчики обзавелись импровизированными тачанками, используя рессорные пролетки, на которых сзади, выше сиденья, укрепляли широкую доску, ставили на нее два пулемета и пристегивали их за катки ремнями. Расчеты ехали на тачанках. В ротах осталось совсем немного людей. Пополнения никто не ждал, да оно и не требовалось.

Лес возле дороги часто сменялся полями, а поля — снова лесом. Трава на обочинах и на межах зеленая, свежая, шелковистая. Ветра нет. Жарко. Душно. Весна в полном разгаре. Земля томится в ожидании человеческого труда, ждет сеятеля. Но его нет.

Впрочем, вон, далеко впереди, у лесной опушки, трудится одинокий пахарь. Гнедые упитанные кони дружно шагают вдоль борозды, помахивая короткими пушистыми хвостами.

Но вот пахарь закончил борозду, развернулся и увидел колонну солдат. Он поспешно выпряг лошадей, вскочил на одну из них, а другую взял за повод, галопом поскакал вперед и скрылся в лесу.

Когда полк поравнялся с полоской земли, где остались брошенные хомуты и плуг, кто-то из солдат не выдержал. Выскочил из строя, подбежал к хомутам, пощупал потники подхомутников, крикнул весело:

— Тепленькие! А зачем это он хомуты-то бросил! Вот чучело!

И в самом деле, можно было отстегнуть постромки, оставив лошадей в хомутах, и уехать от плуга. А лучше бы всего продолжать работу: никто бы его не тронул. Но уж так ведется с незапамятных времен: на войне есть только свои и чужие. Видимо, велика была тяга к земле у этого пахаря, коли выехал в поле один в такое время.

Головная походная застава движется быстро, но соблюдаются все предосторожности. По бокам дороги — лес. Асфальтовая полоса уходит на запад, то спускаясь в лощины, то поднимаясь на пригорки. Впереди стало светлее. Там оборвалась полоса густого леса. На пригорке, посреди дороги, ясно очерченный на фоне голубого неба, остановился солдат передового дозора и подает сигналы. Он что-то заметил.

— Батов, разберись, в чем там дело, — приказал старший лейтенант Поддубный — начальник походной заставы.

Придерживая рукой пистолет, чтобы не бил по бедру, Батов помчался к дозорному. Тот сошел с дороги в канаву и пристально смотрит в бинокль.

— Что заметил? — спросил Батов, подбегая к нему.

Лесная стена обрывается здесь же. Отсюда дорога скатывается вниз, в лощину. Далеко тянутся не засеянные в этом году поля. А дальше, как на ладони, — небольшой городок. Видны улицы, площади.

— А вы сами побачьте, — усмехнулся солдат и подал бинокль.

Даже простым глазом Батов заметил на ближайшей площади большой темный четырехугольник, а когда поднес к глазам сильный бинокль, разглядел, что квадрат этот состоит из немецких юнкеров. В полной форме, со знаменами. В первых шеренгах стоят офицеры. Перед фронтом знамен растянут огромный белый флаг, закрывший весь угол каре. Радостно екнуло сердце. Неужели опомнились, не хотят напрасного кровопролития?

— Нигде такого не бачил, — говорил солдат. — Аж не верится, чтоб так организованно сдались!