Юрий Авдеенко - Линия фронта Страница 25

Любаша обняла девочку за плечи. И Ванда плакала, уткнувшись ей в грудь. По лицу Любаши, сделавшемуся вдруг некрасивым, покатились слезы. И Степка понял, что сегодня, в эту минуту, самый старший здесь он. Мужчина. Только колени у него все-таки дрожат, незаметно, но дрожат. Он поднялся, переступил через Любашины ноги и сказал:

— Талка, пойдем.

Но дворняга виновато смотрела ему в глаза, не двигаясь с места, скулила и царапала глину лапами.

Самолет с черным крестом на брюхе шел совсем низко, оставляя за собой курчавый дымный след. Степка решил, что «мессер» врежется в гору, но он не врезался, а словно через силу взмыл вверх и на полпути к облакам взорвался, ярко и внезапно. И тела летчиков покувыркались в разные стороны.

Степка закричал: «Ура!» Любаша подумала, что с братом беда, выскочила из щели. Над садом плыл дым. Степка размахивал руками. Лицо его было злым и радостным.

В дом бомба не попала. Но она упала рядом, у сливы, где всегда была привязана дворняжка Талка. И от сливы не осталось ничего. Просто голое как колено место. Крышу дома сорвало, исчезла и стена. И кухня стояла раскрытая, точно чемодан без крышки. Штукатурка и в первой, и во второй комнате покрыла пол толстым грязным ковром. Покореженные кровати были отброшены взрывной волной к противоположной стене, пух от перины еще кружился по комнате и возле дома.

Квартира Ковальских пострадала меньше. Если не считать исчезнувшей крыши, то у них только повылетали стекла. Стены всего лишь в нескольких местах были порваны осколками. Один из осколков, величиной с пятак, пробил затылок и горло Беатине Казимировне. Она умерла мгновенно, не успев даже закрыть глаза.

Степка, Любаша, Ванда стояли возле кровати, на которой вся в крови лежала Беатина Казимировна, и не знали, что же делать, потому как зенитки еще стреляли и самолеты гудели в воздухе, хотя больше и не бомбили.

Вошла бабка Кочаниха:

— Кто здесь живой? — Увидев Беатину Казимировну, запричитала: — Матерь божья, царица небесная… Что же деется? Возле моей калитки гречанку убило…

— Какую гречанку? — не поняла Любаша.

— Старую… Что с корзинкой ходила. Господи, где там мой дед? — Схватившись рукой за лицо, прикрыв рот, долго-долго качала головой.

Любаша хотела пощупать пульс у Беатины Казимировны.

Ванда сказала:

— Зачем? И так видно.

И опять заплакала навзрыд. Рыдание Ванды вывело бабку Кочаниху из забытья. Она воскликнула:

— Вы же горите, дети!

Оказалось, горит сарай. Трухлявый и маленький, которым никто никогда не пользовался и даже не складывал туда хлам. Но сарай примыкал к стене дома, и ясно, что огонь нужно было тушить.

На счастье, бочка была полна дождевой воды, застарелой, в которой плавали виноградные листья и головастики. Дети таскали ведрами воду. Баба Кочаниха заливала огонь. Обгорелые доски фыркали и шипели.

Красинин прибежал с топором. Принялся рубить стойки, надеясь преградить путь огню к дому.

Потом Степка увидел мать. Вначале она была белой, как молоко. А немного позднее лицо у нее раскраснелось. И она плакала без звуков, как-то между делом, выбирая из дому вещи.

От кого она узнала там, в столовой, что бомбы упали на улице Красных командиров, неизвестно. Может, она просто почувствовала это, догадалась. Может, накануне ей снились плохие сны, в которые она так верила. Мать есть мать…

Степка старался не смотреть на нее. Он думал о ящике в подвале, где хранятся патроны, гранаты, ракетница. Думал о том, что напрасно собирал все это. Жаль, очень жаль! Но завтра он не убежит на фронт, потому что детство его сегодня кончилось…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Архивариуса Локтева звали Николаем Васильевичем. Сугубо штатский человек, он в первые же месяцы войны окончил под Рязанью краткосрочные командирские курсы, получил в петлицу кубик. И батарею сорокапяток. Боем крещен был под Тулой. Там же через неделю контужен. Из госпиталя попал в запасной полк. Потом оказался в Ростове. Оттуда в чине лейтенанта отступал через Кубань в Туапсе.

О Кубани вспоминать не хочется… Утопил орудие. Могли приговорить к расстрелу. Пожалели.

Как и обещал полковник Гонцов, все штрафники, участвовавшие в эвакуации склада, получили прощение. Локтеву вернули командирское звание, первичное: младшего лейтенанта. И вот сейчас Николай Васильевич стоял в землянке командира полка.

Входная дверь была распахнута, и свет упирался в застланный хвоей пол узким желтым столбом. Обшитые деревом стены угадывались в полумраке. Они пахли лесом — очень сильно.

Майор на каком-то загадочном языке разговаривал со штабом дивизии:

— Ты подбрось дынек. Крупненьких и побольше. Бахчисты заждались… Ветра с утра нет, желуди на исходе. Подуй, подуй обязательно…

Можно лишь предполагать, большого ли труда стоило немецкой разведке разгадать смысл сказанного, но называть снаряды снарядами, а патроны патронами в разговорах по телефону запрещалось категорически. Не зря же на крышке каждого телефонного ящика была надпись: «Враг подслушивает!»

Когда майор Журавлев положил трубку и крутнул ручку магнето, что означало — отбой, Николай Васильевич представился:

— Младший лейтенант Локтев. Извините, что побеспокоил.

— А, — вспомнил Журавлев и потер ладонью глаза. — Вы артиллерист?

— В некотором роде, — вежливо согласился Локтев.

— Не понимаю, — недовольно произнес командир полка. И сдавил пальцами виски. Несколько помолчал, потом опустил руки и посмотрел на Локтева строго: — Если вы моряк, танкист или летчик, скажите прямо.

— По военной специальности я артиллерист. А вообще-то окончил историко-архивный институт… Архивы — моя страсть.

— Немцам на это плевать. Вам не кажется?

— Полагаю, вы правы. Извините, не знаю вашего имени и отчества.

— Надеюсь, звание вам мое известно.

— Майор.

— Спасибо и на этом. А теперь одна просьба: забудьте на время о своих архивах, о своей гражданской специальности. Вы меня поняли?

— Позвольте не согласиться. Профессии воина муза вовсе не противопоказана. Великий визирь фараона Джосера Имхотеп одновременно был и талантливым зодчим.

Услышав имена фараона и визиря, майор Журавлев хлопнул ладонью по столу:

— Минутку! Младший лейтенант Локтев, слушайте приказание. Сейчас вы направитесь на позиции второго батальона в распоряжение командира третьей стрелковой роты. И примете взвод.

— Пехотный? — упавшим голосом спросил Николай Васильевич.

— Стрелковый. В артиллеристах у меня пока нужды нет.

— Понятно, понятно, — закивал головой Локтев.

— Там увидим… Во всяком случае, я жду от вас мужества и боевой выучки. Дети есть?

— Две девочки. Восьми и пяти лет.

— Будьте осмотрительны. В полку ежедневно выбывает из строя от десяти до пятнадцати взводных.

— Многовато.

— Я тоже так считаю. Идите… Счастливого вам пути! — Журавлев поднялся и пожал Локтеву руку.

Выбравшись из землянки, Николай Васильевич оказался среди кустарника, не очень высокого, едва закрывавшего грудь. Сразу же услышал чей-то хриплый, раздраженный голос:

— Нагнись! Или схлопочешь. Здесь где-то снайпер евойный пригрелся…

Часовой, предупредивший Локтева, стоял в неглубоком окопчике возле входа. Он невольно улыбнулся, увидев, как младший лейтенант поспешно присел на корточки.

— Стреляет? — почему-то шепотом спросил архивариус.

— Время от времени, — охотно ответил часовой.

— Что же мне теперь, ползти?

— Да нет, товарищ младший лейтенант, согнуться подюжей надо. Да каску надеть.

— Совет дельный!

Через четверть часа Локтев благополучно спустился с горы. И пошел вдоль лощины разыскивать позиции второго батальона. Был уже полдень. На небе висели серые низкие тучи, грозившие разразиться мелким нудным дождем.

Штаб дивизии занял контору леспромхоза. Комнаты здесь были меньше, чем купе в поезде, но зато в одной из них полковнику Гонцову удалось уединиться и, засунув в дверную ручку обыкновенную палку, спокойно посидеть над чистым листом бумаги. К девяти вечера он был обязан составить докладную записку, обобщающую опыт боевых действий дивизии в горах Северного Кавказа.

Докладную требовал штарм[5]. И это, видимо, было связано с директивой Ставки Верховного Главнокомандующего. Гонцов знал содержание этой директивы, адресованной генералу Тюленеву[6]. Ставка разъясняла в ней, что значение Черноморского направления не менее важно, чем направления на Махачкалу, так как противник выходом через Елисаветпольский перевал к Туапсе отрезает почти все войска Черноморской группы от войск фронта, что, безусловно, приведет к их пленению; выход противника в район Поти, Батуми лишает наш Черноморский флот последних баз и одновременно предоставляет противнику возможность дальнейшим движением через Кутаиси и Тбилиси, а также от Батуми через Ахалцихе, Ленинакан по долинам выйти в тыл всем остальным войскам фронта и подойти к Баку. Основной задачей на сегодняшний день Ставка, как и прежде, считала не допустить прорыв противника в район Туапсе.