Василий Голышкин - Лёшка Страница 25

Странная подпись сына… Странная усмешка матери… Он так и не нашел объяснения этим странностям, а вскоре и думать о них забыл. Да и некогда было. Ночью вместе с другими он охотился за вражескими парашютистами и диверсантами, а днем помогал эвакуации, пока не вышел приказ — бросить все и уходить в лес!

18 октября 1941 года в Осташево ворвались немцы.

Толя Шумов, лесной человек, шел в Осташево. Немцы в Осташеве уже с месяц, а он еще ни разу не был в родном городе. И не оттого, что возможности не было: от леса, где скрывался Толя, до Осташева, где когда-то жил, не дальний путь. Но он ведь не сам себе командир: куда захочет, туда и пойдет. Пойдет только туда, куда пошлет его, партизанского разведчика, партизанский командир Назаров. И вот случилось, послал в Осташево… За свою короткую лесную жизнь Толя успел многое. Шастал с бывшими «истребителями» Володей Колядовым и Витей Вишняковым из деревни в деревню и собирал данные о противнике. Колесил с друзьями по лесам и долам и собирал трофейное оружие, а заодно рвал телефонную связь между фашистскими частями. Приходилось и по почтовой части служить — разносить по деревням газеты, партизанские листовки, сводки Совинформбюро. Но то все были малые службы, как сказал командир Назаров. Большая служба была впереди, в Осташеве, где, по сведениям командира Назарова, немцы оборудовали базу с горючим для снабжения крупной воинской части гитлеровцев. Боевое задание, полученное Толей, выражалось в одном слове: «Взорвать!»

В Осташево он шел не один. Туда же, но другими путями шли Володя и Витя, получившие то же задание.

С неба на землю падал черный снег. Это было страшно и удивительно. Но Толя не удивлялся. Когда знаешь причину, страшное и странное не кажется удивительным. Под Осташевом горел лес — немцы «выжигали» партизан, — и пепел хлопьями несло на город. Снежинки, чернея от хлопьев гари, опускались на землю, занося дома, среди которых не было ни одного не побитого.

Дома-инвалиды с трудом держали строй. Война, наступая, ни один не обошла стороной. Вот и стояли, кто с клюкой-подпоркой, кто без глаза-окна, кто без головы-крыши.

Толя, войдя в город, замедлил шаг. Надо было не просто идти, а оглядываться, осматриваться, расспрашивать встречных-поперечных, стучаться в окна и, работая таким образом на «легенду», искать «потерянную мать».

Мать он, конечно, не найдет, чего ее искать? Она, как и он, партизанит в Осташевских лесах, зато все высмотрит, выспросит и, чем черт не шутит, нападет на след базы горючего…

«Бегут, бегут, незнамо куда бегут», — скажет он какому-нибудь встречному-поперечному, негодуя на машины, мешающие ходьбе. «За горючим бегут на базу», — проговорится встречный-поперечный. «А, возле автобусной станции», — «догадается» Толя. «Держи карман», — усмехнется всезнайка встречный-поперечный и назовет настоящий адрес. Ну, а Толе это и нужно! Найдет в условном месте Володю и Витю и — на базу — разведывать подходы.

Он не шел, полз по улице, чтобы растянуть время и как можно больше увидеть и услышать. И вдруг замер как вкопанный, проходя мимо дома Меевых. Дом в отличие от соседних был заново обшит, а над крылечком, также обшитым и вдобавок крашенным, синела вывеска, и на вывеске черным по-немецки было написано:

«Мастерская госпожи Эльзы Мейер»…

«Ишь ты, — изумился Толя, — не успели оккупировать, а уже капиталистов натащили. Посмотреть бы на него, живого…»

Бывает же! Не успел Толя подумать о желаемом, как дверь распахнулась и выпустила на улицу молодого немчика в узкой, под цвет травы шинельке и большой, как воронье гнездо, с козырьком меховой фуражке с голубым верхом, в коричневых, похожих на самоварные трубы, сапогах. И тотчас, преследуя его, в доме раздался крик:

— Господин Пауль!.. Господин Пауль!.. — и на крыльцо, в галошах на босу ногу, простоволосая, выскочила девочка-подросток.

Немчик остановился и голосом Паши Меева небрежно спросил:

— Чего тебе, Верка?

— Господин Пауль! — Девчонка, названная Веркой, неумело присела на одну ногу. — Эльза Иоганновна наказывала быть к обеду…

— Буду… Пошла! — кинул тот и, щеголяя выправкой, зашагал вдоль улицы.

Ну и ну! Толя, притаившись за домом и наблюдая за всем этим, не знал, что и подумать. Догнать и застрелить, как собаку? Поджечь дом? Гнев клокотал в нем, как лава в вулкане: негодяй, подлец, сволочь!.. Он искал и не находил слов, чтобы как можно злей обозвать Пауля Мейера. Теперь он знал, с кем имеет дело. Теперь ему все припомнилось, и все странности получили объяснение: и буква П вместо полного имени под запиской к матери — своим, русским, подписывать не захотел, а немецким побоялся, — и зловещая усмешка провожавшей их Елизаветы Ивановны, и главное — синяя беретка, которую он содрал с головы неведомого сигнальщика. Ведомого! Теперь ведомого! Вон он идет, изменник, попирая ногами землю, которую предал. Ладно, пусть пока идет. Недолго ему гулять по ней! Дай только поднять на воздух базу с горючим. А потом они, юные мстители, и до него доберутся. Потом… Не сегодня… Сегодня встречаться с предателем ему не с руки. Встретишься, чего доброго, а гнев, плохой советчик, под руку: дай ему! Ввяжешься еще в драку. А он ни в ссору, ни в драку ввязываться не имеет права. Запрещено!

Он проулком обогнул дом Мейеров, выгреб по колено в снегу на соседнюю улицу и нос к носу столкнулся с Паулем.

Увидев друг друга, они на мгновение окаменели, а потом случилось то, чего меньше всего ожидал Толя. Пауль Мейер тревожно оглянулся и, не увидев никого — улица была безлюдна, — раскинул руки и, просияв, бросился с объятиями к Толе…

Но Толя объятий не принял. Зло набычился и с презрением посмотрел на старого товарища.

Пауль и тут не стушевался. Понимающе усмехнулся и сказал:

— Не веришь? Ясно. А я которую неделю ищу связи… — С надеждой спросил: — Ты у наших?

— У своих… — Толя отвел глаза, соображая, как избавиться от Пауля.

— Ясно, — обиделся Пауль. — А я, значит, уже не свой?..

Не знай Толя того, что знал: что Пауль сам, по своей охоте и воле наводил фашистские самолеты на военные объекты за Рузой, он, чего доброго, мог дрогнуть и поверить бывшему товарищу. А что? Прикинулся у фашистов своим, вошел в доверие, и пожалуйста — готов работать на своих, на советских… Но Толя знал и поэтому не поверил. Зря он сказал ему: «У своих». Подумав, так бы не сказал — опасно! И не потому, что Пауль может его выдать. Ну, выдаст. Задержат его фашисты: «Кто и откуда?» — «Здешний, осташевский». Попытают о партизанах и отпустят. Опасно потому, что Пауль, пристав к нему с предложением своих услуг, может помешать ему встретиться с другими членами диверсионной группы. Будет ходить по пятам, канюча о доверии, и помешает. А он без них, все равно что рука без пальцев. Одному ему базу на воздух ни за что не поднять. Как же ему избавиться от Пауля?

— Слушай!.. — Толя оглянулся и, понизив голос, вкрадчиво продолжал: — Им, — он подчеркнул это «им», — им… там… нужен бензин. Много бензина. Целая бочка!.. Поможешь достать?

Лицо у Пауля пошло пятнами. Это сердце, волнуясь, то нагнетало, то отсасывало кровь. Какая удача! Партизаны сами лезут к нему в руки. Теперь на время расстаться, сбегать в гестапо за инструкцией и… Нашел дурака! Так он ему и дал отлучиться. Если он, Павел, хочет помочь ему, Толе, то пусть делает это сейчас же, в его присутствии.

Пауль недолго колебался. В конце концов, чем он рискует? Всего-навсего бочкой бензина, которую ему без хлопот дадут на базе. Ну, обманет его бывший друг, уйдет с бочкой в лес и не отзовется. Пусть, пусть так, он все равно ни перед кем не в ответе. Потому что никто и не узнает, что он помогал партизанам. А если на базе из начальства кто и поинтересуется, куда ушла бочка бензина, у него ответ готов: к нему ушла, на нужды мастерской мадам Мейер. Словом, не упрекнут. Мадам Мейер у всех у них в чести.

Зато в случае удачи — в случае, если партизаны клюнут на бочку бензина и примут его к себе, — он отыграется, перемножив тех, кого схватит гестапо, на чин и медаль.

Пауль вернулся домой и под присмотром Толи выволок из сеней санки. Но сам не потянул, а передал Толе. С Володей и Витей встретились возле бывшего кинотеатра, перестроенного под офицерский клуб. Мальчики, увидев Пауля в меховой фуражке с немецкой кокардой, чуть было не кинулись наутек, но Толя, погрозив глазами, пригвоздил их к месту и представил Пауля как их общего друга и кандидата в партизаны.

Слушали Володя и Витя, с опаской поглядывая на кокарду и не решаясь слепо довериться командиру, но когда Толя заговорил о бочке с бензином, вдруг прозрели и по очереди пожали Паулю руку.

Запряглись в санки, накинув веревку на плечи, и поволокли вслед за Паулем и Толей…

Часовой у ворот повел автоматом и поднял руку: стой!

— Хайль Гитлер! — крикнул Пауль и подошел, неся ладонь над головой. Опустил и что-то вполголоса сказал часовому. Что-то о шнапсе и фрау Мейер. Всего Толя не расслышал, хотя и стоял совсем близко. Часовой осклабился, обнажив желтые клыки, сказал: «Гут!» — и махнул рукой: проходите. Распахнул ворота и пропустил.