Михаил Слинкин - Война перед войной Страница 25

От входа в подземный переход, куда стекала толпа, доносились призывные крики торговок, расположившихся прямо на ступеньках:

— Дешевые ананасы, дешевые ананасы! Киви! Лимоны три на десять рублей! Три на десять!

«Да, лимоны, — вспомнил Дмитрий Алексеевич, — жена звонила, просила купить по дороге».

Дмитрий Алексеевич перекинул тяжелый портфель в левую руку и полез в карман за десяткой. Вот и торговка — смуглая, усталая женщина лет сорока пяти, а может, и меньше: восточные женщины стареют уж очень быстро, теряя привлекательность. Дмитрий Алексеевич протянул десять рублей, женщина на секунду подняла глаза, взяла десятку и нагнулась к сумке-тележке за лимонами. Подавая лимоны, еще раз взглянула на Дмитрия Алексеевича знакомыми глазами с выражением глубокой грусти. Потом повернулась к соседке, сразу же забыв об очередном покупателе, и сказала на дари:

— Раньше сегодня нужно сворачивать торговлю. Холодно. Замерзнем.

С трудом запихнув лимоны в набитый бумагами и книгами портфель, Дмитрий Алексеевич не пошел вниз, в метро, а поднялся по ступеням наверх и остановился у парапета. Вытряхнул из пачки сигарету и закурил. Потом обернулся: «Да, сомнений нет — это Наргис. Черные волосы, чуть тронутые сединой, все еще пушистые ресницы и голос… голос, который и правда с годами не меняется. Все-таки ее мечта осуществилась. Осуществилась ли? Подойти, не подойти?»

Дмитрий Алексеевич давно уже избегал случайного общения с афганцами, которых безошибочно узнавал в вечно спешащей московской толпе и, гораздо чаще, среди торговцев на рынках и дворников городских окраин. Почти всегда было ясно, что прежде, до того как скатиться в самый низ социальной лестницы, эти люди носили либо мундир военного, либо белый халат врача, либо строгий костюм чиновника или партийного функционера. Все они представляли собой третью волну афганской эмиграции, хлынувшую за пределы страны после падения последнего левого главы государства Наджибуллы. Дмитрию Алексеевичу было стыдно перед ними: и за то, что долгие годы поддерживали в них веру в идеалы, в которых уже и сами сомневались; и за то, что бросили в 89-м, а потом отвернулись в 91-м; и за то, что подло предали в 92-м в угоду нарождавшемуся партнерству с бывшими заокеанскими противниками; и даже за то, что в середине 90-х, почуяв исходящую с юга угрозу, стали вновь помогать, но уже не прежним друзьям, а тем, кого раньше считали лютыми врагами. С годами это чувство стыда не уходило, а, наоборот, обострялось.

Наргис прикрыла сумку с лимонами, взялась за ручку и с трудом поволокла ее наверх, громыхая колесами тележки по ступеням. Дмитрий Алексеевич бросил сигарету и пошел в метро, решив, что сегодня не сядет за работу, а дома просто выпьет стакан водки. Молча. Сам с собой.

ОТ АВТОРА

Дмитрий Алексеевич, прочитав написанный с его слов первоначальный вариант повести «Кандагар», настоятельно просил меня убрать из рукописи несколько «героических» эпизодов и любовных сцен, которыми я приукрасил ее, пользуясь, как мне казалось, своим неотъемлемым правом на авторский вымысел. После этого повесть несколько утратила динамизм в развитии событий и, пожалуй, определенную привлекательность для любителей остросюжетных военных приключений. Я поделился своими сомнениями с Дмитрием Алексеевичем. Но он убедил меня не сожалеть о выдуманных мною сценах и оставить в рукописи только те события, которые реально произошли с ним в не столь уж далекие по историческим меркам годы. Главный его аргумент, с которым я был вынужден согласиться, состоял в том, что в последнее время в отечественной словесности появилось уже достаточно положительно героических прочтений истории Афганской войны, главным образом черно-белых, без каких-либо полутонов, в которых, учитывая законы жанра, советские люди предстают исключительно смелыми и добрыми, местные союзники — трусливыми и двуличными, моджахеды — подлыми и злыми.

Понимая, что я, как автор, понес некоторые издержки, вынужденный до минимума сократить свой вклад в изложение этой истории, Дмитрий Алексеевич в качестве компенсации предложил продолжить ее собственными зарисовками о его пребывании в Афганистане, не претендуя при этом на авторство. Эти записи он делал для себя, чтобы отвлечься от серьезных дел, связанных с его родом занятий. Надо сказать, что ведомство, в котором он продолжал служить, не поощряет «несерьезных» выступлений своих сотрудников в открытой печати. Поэтому Дмитрий Алексеевич попросту передал мне для редактирования пачку рукописных листов, настояв на их публикации, если таковая станет возможной, без указания его настоящей фамилии или выдуманного псевдонима.

Перепечатав рукопись, я понял, что никакой редакции или иного вмешательства в изложение не требуется. И хотя искренний порыв Дмитрия Алексеевича отнюдь не компенсировал издержек, а наоборот, еще более сужал мое участие в попытке художественного осмысления афганских событий конца 70-х годов XX века в рамках повести «Кандагар», я все же решил передать ее на суд заинтересованных читателей с приложением написанных собственноручно Дмитрием Алексеевичем записок, дав им общее название «Хроники военного переводчика».

ХРОНИКИ ВОЕННОГО ПЕРЕВОДЧИКА

Прерванное путешествие из Кабула в Герат

«Коренные переломы» нашей истории конца XX века в сознании соотечественников навсегда останутся связанными с негативными последствиями Афганской войны. А среди бородатых моджахедов, воевавших в 80-е годы против советских войск, даже утвердилось мнение, что именно они «развалили» Советский Союз, а значит, и стали причиной трансформации биполярного мира в многополярный. Не более и не менее. Однако, как гласит афганская, она же и русская, пословица: «Нет дыма без огня». А огонек, превратившийся в пламя большой войны и надолго связавший судьбы народов наших стран, впервые вспыхнул 27 апреля 1978 года во время военного переворота в Кабуле, получившего известность как Апрельская революция в Афганистане.

Проехаться почти по всей стране за казенный счет — такая удача выпадает не часто. Поэтому, услышав о предстоящей командировке, испытал исключительно положительные эмоции.

В то время, сменив уже несколько мест работы в Кабуле, я числился военным переводчиком в штабе ВВС и ПВО, располагавшемся в районе Ходжа Раваш, рядом со столичным аэропортом. Многие афганские летчики и зенитчики учились в Союзе и предпочитали изъясняться на русском, не прибегая к посредничеству переводчиков. Поэтому работы было мало, на всех не хватало и на службе мы проводили время с девяти утра до часу дня. Меня к тому же приписали к командному пункту, где делать было совсем уж нечего. Я напросился со скуки даже рисовать на ватмане самолеты для художественного оформления помещения, но и возможности для этого занятия вскоре иссякли: не хватало свободных площадей на стенах. Безделье угнетало, и это стало еще одной причиной отправиться в длительную поездку в прекрасном настроении.

Раннее утро 25 апреля 1978 года. Собираемся на одной из автостанций на окраине города. Нас, командированных, шесть человек: два советских военных советника с переводчиками и два афганских полковника. Один из них — начальник КП ВВС и ПВО полковник Саидджан — мне знаком по работе. Его внешность можно описать в трех словах — худощав, лысоват, носат. Он вежлив, интеллигентен и, как поговаривают, весьма консервативен и религиозен. Второй — летчик-истребитель, которого вижу впервые, полная ему противоположность: невысок, широк в кости, по-крестьянски прост и непритязателен, к тому же мало походит на афганца. Глаза серые, русые волосы обрамляют совершенно красное лицо, каким оно со временем становится у больших поклонников горячительных напитков. Возможно, он и употреблял их в перерывах между пилотированием боевых самолетов, приобретя эту несвойственную мусульманам привычку в придачу к диплому об окончании советского летного училища, но, врать не буду, я вместе с ним в рюмку не заглядывал, поэтому появление столь замечательного цвета лица могло иметь и иные причины. По-русски он говорил свободно и временами, нелицеприятно прохаживаясь по отдельным негативным сторонам жизни в своей стране, не ограничивал себя в выборе крепких выражений. Имени его при знакомстве я не запомнил, поэтому обращался к нему по званию — «господин полковник», а про себя называл просто — «летуном».

Подают автобус. Пока стоим в очереди на посадку, рассматриваю расписанное пейзажами, орнаментами и изречениями из Корана транспортное средство, пытаясь уяснить его производителя. На передней решетке красуется мерседесовский знак, значит, едем на надежной немецкой технике. Вдоль всей крыши автобуса установлена решетчатая платформа с невысокими бортиками — дополнительный багажник. На него пассажиры поднимают мешки, ящики, велосипеды, овец, коз и кур со связанными ногами. Несколько человек, располагавших деньгами лишь на билеты «эконом-класса», устраиваются на ветерке вместе с поклажей.