Потом была победа - Михаил Иванович Барышев Страница 25

Орехов сидел. Хотелось курить, но запалить в кабинете майора вдобавок ко всему еще и самокрутку не осмелился.

Не выдержал военком. На полпути к двери резко крутнулся к дивану.

— Встать!

Николай приказу не подчинился.

— Я еще не в армии.

У майора побелели скулы.

— Сейчас я вызову дежурного и прикажу убрать вас из кабинета.

— Завтра я опять приду, товарищ военком, — спокойно ответил Николай. Как бы ни злился военком, дальше фронта он его послать не может.

— Ты свое нахальство брось, — сказал майор. — Под трибунал с такими фортелями угодишь…

Выговаривал он долго и зло, Наконец, сломав отточенный карандаш, подписал заявление.

Лейтенант Мурашко арестовал Тихона Катукова. При обыске в саманной развалюхе нашли тайник, где хранилось краденое зерно. Ниточка привела в Калиновку к дружкам Катукова — хромому Артемию Лыкову и весовщику Гордееву. На допросе Лыков признался, что камчой агронома Барьян ударил он.

В ноябре проводили в армию примака Буколихи Николая Орехова, который, по единодушному мнению деревенских баб, стал ей заместо сына.

В Сталинграде продолжались ожесточенные бои. Смертью храбрых пал за Родину бывший тракторист Семен Панченко.

ГЛАВА 8

Зима была затяжной. В конце марта все еще творились метели, свистели морозные ветры и сиротливо стучали ветками обледенелые осины. По ночам в солдатских котелках вода схватывалась ледяной коркой. Протяжно скрипел под ногами снег, и на воротниках полушубков сбивались гремучие ледышки.

С мутного, измученного зимними стужами неба сыпал снег. Заваливал траншеи, землянки, укрытия, орудийные позиции. Солдаты мерзли, ругали и холода, и запропавшую невесть где весну, и старшин, посылавших термосы с остывшими обедами, и немцев, отсиживающихся на высоком месте в натопленных землянках.

Потрепанный, с пробоинами на крыльях «виллис» подполковника Барташова с трудом пробирался по дороге, переметенной рыхлыми сугробами с ямами от снарядов.

Пожилые солдаты автодорожного батальона нехотя разгребали снег. Знали, что завтра надоедливая поземка снова заметет дорогу и опять придется до крови мозолить руки тяжелыми лопатами. Собачья работа! Четвертые рукавицы за зиму снашивают, а что поделаешь, когда метет и метет без просвету.

Должно уже на тепло повернуть, самая пора. Может, сегодня к вечеру, а может, завтра проглянет солнышко, пахнёт вдоль реки, по лесу, по полям влажным ветром. И поплывут сами собой сугробы на дороге. Сиди на пеньке и покуривай. Смоли цигарку да грей на припеке голову, а солнышко за тебя враз всю работу сделает.

Так чего же в таком разе спину ломать и руки из суставов выворачивать, если есть резон погодить день — и порядок в дорожных войсках!..

Барташов задержался взглядом на низкорослом солдате в длинном полушубке. Солдат сунул в сугроб деревянную лопату и сделал вид, что с натугой навалился на нее. Подполковник отвернулся.

Устали люди. Четыре месяца как уткнулась дивизия в болотистую излучину реки и не может продвинуться вперед ни на метр. Пополнение идет скупо, а начальство наседает, требует, чтобы полк овладел командными высотами на западном, нагорном берегу и создал плацдарм для подготовки прорыва.

Барташов возвращался с наблюдательного пункта, устроенного на взлобке, у реки. Там, в снежном логове, возле вывороченных корней дуба, стояла стереотруба с оптической насадкой, дающей двадцатикратное приближение. У трубы дежурили наблюдатели и разведчики. Они знали каждый ориентир на противоположном берегу, каждое дерево, каждый сугроб, примечали малейшие изменения в рельефе и до хрипоты спорили, что они могли означать.

Перед глазами Петра Михайловича отчетливо стоял много раз виденный в стереотрубу угловатый, хмуро обрывающийся к ледяным закраинам изгиб берега, сугробы, наметенные поземкой, снежные козырьки на круче, реденькие, изувеченные снарядами ветлы. Над ними плавная линия кромки берегового откоса, по которой проходила оборона немцев, первая их траншея. Перед траншеей проволока в четыре кола, по крутояру — гнезда снайперов, а внизу — проволочный забор с минами-ловушками.

Река на участке полка делала излучину, выгибаясь подковой. На самом выгибе подковы в квадрате 12—26 немцы сосредоточили огневые точки. Отсюда они простреливали реку вниз и вверх на полдесятка километров. Все понимали, что, пока этот пакостный пупырь будет у немцев, форсировать реку в полосе обороны дивизии не удастся. С высокого берега немцы далеко просматривали болотистую пойму с кустиками ольхи, ивняка да с худосочными осинками, где находились позиции стрелкового полка Барташова.

В зимних боях полк потерял половину состава и теперь, обессиленный, зарылся в снег, в мерзлую землю.

Ждали подкреплений, ждали солнышка, тепла, бани, ждали отправки во второй эшелон, на отдых.

Петр Михайлович знал, что во второй эшелон отправлять не будут, что командование снова разрабатывает операцию по захвату плацдарма, что на подходе маршевые роты, которые доукомплектуют численность полка. Подполковнику было также известно, что во втором эшелоне стоит свеженькая, только что возвратившаяся с отдыха дивизия, из которой не возьмут и взвода, чтобы сменить хоть один наряд в переднем охранении. Дивизию приберегают к тому времени, когда части первого эшелона форсируют реку и пробьют брешь в обороне немцев.

Брешь придется пробивать тем, кто сидит сейчас в окопах, ползает в снегу, дрожит от стужи и отводит великую злость куревом и матерками…

В воздухе послышался густеющий клекот дальнобойного снаряда. Шофер беспокойно закрутил головой и прибавил газ. Петр Михайлович поежился, ощущая спиной железный, раздирающий небо клекот, и подумал, что, может быть, шоферу следовало, наоборот, притормозить…

С обвальным грохотом рвануло в сотне метров поодаль от дороги. Взлетела снежная пыль, плеснулось пламя, вздрогнула земля, и черное облачко встало над ослепительно белым полем. Ухающее эхо покатилось за лес. Когда дым рассеялся, на снегу осталась круглая, будто циркулем очерченная, воронка. Язва, припорошенная по краям седоватой копотью.

— Дальнобойная щупает. По квадратам лупит, — сказал шофер и вывернул руль, объезжая снежный намет. — Кидает и кидает без всякого продыху.

«Беспокоящий артиллерийский огонь», — привычно подумал Барташов. Он знал, что бьют по площади, наугад выпуская снаряд за снарядом, рассчитывая не на поражение, а на психологический эффект. Методические разрывы угнетают солдат. Невольно думаешь, что вдруг следующая «дура» угодит в тебя. Вот и ходишь с оглядкой, чаще суешься в укрытия. Умная голова выдумала беспокоящий артиллерийский огонь…

Петр Михайлович поморщился. На участке дивизии этот огонь бил не только на психику, но и наносил чувствительные потери. Командир дивизии генерал-майор Зубец считал, что воевать люди должны только на переднем крае, и без нужды подгонял части и подразделения дивизии как можно ближе к боевым позициям. Тащил сюда и узлы связи, и склады, и мастерские, и тыловые хозяйства.

Порыв ветра распушил на дороге снежную крупку и кинул в лицо подполковнику. Петр