Иван Черных - Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник) Страница 26

…Евсей Григорьевич был у турели на ногах и видел, как на боевом курсе, секунд за семь до сброса бомб, от прямого попадания снаряда, наверное в бомболюки, взорвался правофланговый самолет. Но он не стал говорить об этом Русанову, чтобы напрасно не волновать командира, так как это сообщение ничего уже не меняло, только увеличило бы нервозность и напряжение.

Услышав вопрос: «Где пятый?» — он собирался рассказать, что произошло, но в это время его ударило, оглушило и сбило с ног.

Что было потом, он не помнил. Сознание вернулось вновь, когда он снова ощутил острую боль. Откуда она накатывалась, он не мог понять. Боль его разбудила, когда тело начало толчками ползти по кабине вперед.

Штурман осознал, что эта боль позволила ему понять два важных обстоятельства: он жив, а самолет сел без шасси. Значит, они на земле. Но тут опять кто-то горячим железом вновь начал раздирать его тело, и сознание снова провалилось в черную пропасть.

…Русанов быстро открыл круглый колпак турели и спустился в кабину. Чумаков лежал без сознания. Надо было поднять его искалеченное и кровоточащее тело и передать через фонарь турели другим, стоящим у самолета. Только там комиссара могли положить на носилки и оказать необходимую или посильную помощь.

Новое ощущение ожога вернуло на какое-то время Евсею Григорьевичу сознание, и он увидел около себя Русанова — командира в воздухе, товарища и друга на земле. Последнее, что видели его глаза, — это голубое небо, а на нем яркие вспышки то ли светлячков, то ли разрывов зенитных снарядов.

Командиры заканчивали свои дела уже в темноте, но поесть и поспать им не пришлось. Наконечный вызвал их в штаб.

Собрались быстро. Напряженно-тревожные лица, а в глазах немой вопрос: «Что-то случилось или срочный вылет последних трех самолетов?» Командир, как будто постаревший за последний вылет, оглядел всех неторопливо и глухим голосом произнес:

— Товарищи, умер комиссар.

И замолчал.

Опустив головы, стояли командиры, думая тяжелую думу, вспоминая безвременно погибших. Не годы, не месяцы — дни для них вырастали в вечность, становясь намного длиннее жизни.

С полузакрытыми глазами, в глубокой задумчивости стоял Наконечный. Он почти ощущал комиссара рядом с собой, видел его прямую спину, открытый взгляд глубоко запавших глаз.

— Это был настоящий человек!.. — Командир поднял голову и продолжал: — «Был», какое короткое слово, а оно заставляет думать о человеке, у которого впереди уже ничего нет. Но это к Чумакову и всем нашим погибшим товарищам не относится. С ними остается наша память. Мы клянемся отомстить фашизму за отнятые жизни, за кровь и слезы нашего народа.

Наконечный усилием воли вернул себя к неотложным делам. Он обвел взглядом стоящих перед ним людей и почувствовал, что нет ему сейчас родней и ближе их. Вместе они ходили в бой, поровну делили и радости, и горе.

— Должен вам сообщить и вторую печальную весть. Старшее командование считает, что наш полк полностью потерял свою боеспособность, и приняло решение: оставшиеся исправные самолеты с экипажами передать в братский соседний полк. Прежде чем подписать приказ об убытии остатков полка в тыл, я хочу вам выразить свою глубокую признательность. Вы хорошие командиры и хорошие подчиненные. Спасибо вам за службу, за понимание и помощь.

Утро.

Сказаны надгробные речи. Прозвучал ружейный салют. Стоящие в строю молча слушали, как падала земля в могилу. Сначала этот звук, усиленный могильной ямой, был похож на звук отдаленного грома, а потом смешался с утренним тревожным и печальным шелестом листвы дуба, под которым находилась могила.

Начавшийся рассвет предутренним дуновением холодного и влажного воздуха гнал через строй серые волны поземного тумана. Лица людей были сумрачны, печаль общей. Тяжело и трудно стоялось Русанову.

Афанасий Михайлович, понурив голову, молча стоял у могилы и смотрел, как вырастает могильный холмик. Наблюдая за печальными обязанностями похоронного наряда, он вспоминал совместные боевые вылеты и сколько за эти дни войны пришлось им хоронить командиров и красноармейцев, летчиков и техников, штурманов и механиков. Хоронили так, чтобы можно было оставшихся в живых быстрее освободить для войны. Чаще хоронили вечером, очень редко днем и только сегодня хоронили утром. Это было необычно, но он понимал, что только особые обстоятельства заставили командира принять такое решение.

Перед его глазами прошли все могилы полка на этих двух фронтовых аэродромах. А в памяти — фамилии и лица погибших в боях, которых они не могли похоронить, могил которых, может быть, и никогда не будет.

Что связывало его с Чумаковым?

Работа? Да. Любовь к летному делу, к людям, к Родине. Все это было правдой. Это было так. Но, наверное, самым главным в их взаимной привязанности было духовное единство характеров, откровенность и дружба их семей, требовательное отношение к своим поступкам.

Русанову казалось, что они знали друг про друга все, знали с детства, а когда он припомнил, сколько они служили и летали вместе, то оказалось, что не прошло и года. Да и семьи их виделись не так уж часто. Собирались вместе пойти в отпуск, да не пришлось — война началась, а теперь вот вместо Евсея только дуб остался да холмик земли под ним.

Думы прервались. Кто-то потрогал за рукав комбинезона. Поднял голову. Строя полка уже не было, похоронная команда тоже ушла, а рядом с ним стоял один Пошиванов.

— Товарищ капитан! Приказано вам явиться к командиру полка. Пока вы тут были, там такое наворотили, что сразу всего и не расскажешь.

Русанов молча наклонился к могиле, погладил землю руками, выпрямился, надел пилотку и только после этого сказал:

— Пошли, рассказывайте.

— Зачитали приказ. Вы и с вами два экипажа на исправных самолетах передаетесь в соседний полк на усиление. Остатки нашего полка перебазируются в тыл на переформирование.

— Да, это действительно новости. — И замолчал.

Закончив все формальности и попрощавшись с Наконечным, Русанов собрал людей, уходивших с ним в другой полк:

— Товарищи вы мои боевые! Тяжело расставаться с домом и родными людьми. Но мы с вами солдаты на войне. Теперь нам нужно будет не только хорошо воевать, но и отстоять, утвердить в новом коллективе честь нашего полка. Доказать, что наши потери — не результат неумения вести бой, а следствие большого количества боев, в которых мы честно, с полным напряжением сил громили фашистскую нечисть. Я рад и горжусь тем, что нам с вами доверили продолжать начатое всем полком дело. Дело сложное, опасное, но необходимое. И мы будем стараться оправдать доверие наших командиров, товарищей и мстить за погибших. По самолетам!

Русанов обошел самолет с правого борта на левый, откуда обычно экипаж садится в кабины, и оторопело остановился. Вдоль всего фюзеляжа мелом был написан лозунг или призыв, а может быть, и заклинание: «Бей немцев! Будь вечно живой!»

— Чижов, твоя работа?

— Моя. Не ругайтесь. Пусть останется.

— С лозунгами летать не приходилось. Но и стирать не буду. Спасибо тебе.

А потом обнял техника. Трижды, по русскому обычаю, поцеловал и, не оглядываясь, полез в кабину…

Запустил мотор. Выруливая для взлета, увидел, что все остающиеся построились у края поля под знаменем. Люди молча, строгими взглядами провожали уходившие в небо последние самолеты полка.

Глава третья

Фронт западнее

Волею судьбы Осипов вновь оказался в Харькове, в городе, где его застала война.

Госпиталь располагался по соседству с заводским аэродромом, и эта близость вновь и вновь возвращала его мысли к субботе двадцать первого июня, которая виделась ему в неимоверной дали и была столь непохожа на все последующие дни, что не верилось в возможность объективно воспроизвести то время.

В субботу не смогла улететь с заводского аэродрома не только их группа. Набралось более двадцати недовольных экипажей. Все они стремились в свои части и коллективно осаждали военпреда, требуя выяснения планов по разлету.

Воентехник второго ранга куда-то звонил, кричал в трубку, что ему негде ставить технику: стоянки и заводские площадки забиты самолетами. Утром должны прибыть за машинами новые люди. Их негде будет размещать. Настаивал, чтобы разрешили разлет, иначе в цехах будет остановлена работа, потому что доводочные площадки заняты и самолеты будут стоять в цехах.

Светлое время кончалось. Улетать уже было поздно, и военпред отослал всех на отдых со словами:

— Смотрите не загуляйте. Из Киева сейчас передали, что, может быть, разрешат перелет в воскресенье.

…Вечер выдался свободным, и вся их дружная компания молодежи отпросилась у военпреда съездить в город. Решили сразу ехать в парк: там можно было перекусить, эстраду послушать, развлечься на танцплощадке. После легкого ужина в ресторанчике парка танцевалось весело и вдохновенно. От девушек отбоя не было — военным они отдавали явное предпочтение. С музыкой им тоже повезло: игрались песни их любимой актрисы Клавдии Шульженко. К сожалению, все хорошее обычно быстро кончается. Не хотелось, но пора было возвращаться в гостиницу.