Людмила Харченко - Шел ребятам в ту пору… Страница 26

— Ну и как? Кто-нибудь рассказал?

Старик свернул дулю и покрутил ею в воздухе:

— А кукиш голый они не хотели? Ты, парень, знай — в нашем селе люди живут. Люди! Понял? Так и перекажи своим.

— Так и перекажу, дедушка, что в вашем селе живут хорошие советские люди.

Вместе с регулярными частями Красной Армии партизаны освобождали Ставрополье от фашистской нечисти. Из освобожденного Ставрополя Володя вскоре уехал в Москву, к матери, а оттуда, выполняя клятву, произнесенную у могилы Шилиной, ушел добровольцем на фронт. Попал в авиачасть. Был стрелком-радистом. Демобилизовался только в пятидесятом году. Он награжден медалями: «За боевые заслуги», «Партизану Отечественной войны» I степени, «За оборону Кавказа», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией», «Тридцать лет Советской Армии и Военно-Морского Флота» и юбилейными — в честь двадцатилетия и двадцатипятилетия победы над фашистской Германией.

Митя-радист

К удушливому запаху керосина Дмитрий Фокин уже стал привыкать. Сам ведь вызвался в помощники по починке пишущих машинок к Николаю Дмитриевичу Ростокину, соседу по квартире. И теперь хоть задохнись, а промывай всякие винтики.

А машинки для кого? Для фашистов, что хозяйничают в их Черкесске. Митя вспомнил, как оккупанты ворвались на главную площадь города, накинули на монумент Ленина стальной трос, и под гиканье солдат грузовая машина рванулась раз и два, и памятник рухнул.

Впервые за пятнадцать с половиной лет своей жизни Митя услышал тогда, как бешено застучало его сердце. Он беспомощно посмотрел по сторонам и неожиданно для самого себя дал стрекача.

Митя помнит, как на полуслове в их доме оборвало свои передачи радио, и наступила непривычная, гнетущая тишина. Как же теперь? И не узнаешь, что в мире делается.

В первый вечер оккупации пробрался он в свою школу, которую еще не успели занять гитлеровцы. Когда совсем стемнело, Митя выдавил стекло в физическом кабинете. Со страху показалось, будто треск выдавленного стекла слышен был на три квартала. Митя присел на корточки, озираясь по сторонам. Никого. Приподнялся на цыпочки, вынул из рамы остатки стекла и влез в окно. Крадучись прошел к шкафу, открыл его и стал шарить по полкам. Нащупал конденсаторы, провод. На другой полке попадались какие-то колбы, пузырьки, металлические детали. В правом углу нашел радиолампы.

Но где же батареи? Без них приемника не соберешь. У Мити дрожали руки, колотилось сердце, пересыхали губы. «Ну хоть одна должна же быть», — проносилось в голове. Он долго искал, но батарей не было. Он рассовал лампы по карманам, остальные детали сложил в мешочек, прихваченный из дому, и, не чувствуя под собой земли, закоулками помчался домой. Спрятал все в сарае. И на другой же день начал мастерить одноламповый радиоприемник. Вот, оказывается, как пригодилось его увлечение радиотехникой!

В один из хмурых сентябрьских дней в коридор ввалился дядя Коля, усталый, заросший рыжей щетиной. Только начал мыться, как раздался громкий стук в дверь. В квартиру ворвались три вооруженных полицая и повели его в полицию.

Случайно услышал Митя, как тетя Вера шептала его матери, Олимпиаде Ивановне: «Погибнет теперь Коля. Он же в партизанском отряде был. Отряд разбили где-то в горах».

Но Николай Дмитриевич не погиб. Никто тогда не знал, что в полиции работали свои, советские люди. Они спасли Ростокина.

Он вернулся домой. Потом дядю Колю куда-то вызвали и заставили работать по своей специальности — мастером по ремонту пишущих машинок. Они предназначались для немецких учреждений.

Узнал об этом Митя и рассердился на дядю Колю так, как еще никогда и ни на кого не сердился. «Ему, наверное, все равно, что бороться в отряде, что изменять Родине. Ну и что же, что у него четверо детишек и мал-мала меньше. Тетя Вера разбитная, что-нибудь бы придумала».

Митя был наедине с приемником молчальником и со своими мыслями. «Если дядя Коля бессовестный человек, плохой человек, изменник, то почему к нему ходят люди? Правда, они долго не засиживаются у него: пошушукаются и быстро исчезают».

Пытался Митя задавать вопросы дяде Коле. Но тот долгим и пытливым взглядом смотрел на него и молча отворачивался. «Совесть нечиста, вот ты и не смотришь в глаза, дядя Коля», — думал Митя, склонив светловолосую кудрявую голову к приемнику.

Увлекшись однажды радиоприемником, Митя не слышал, как в кладовку вошел Николай Дмитриевич. Испугался Митя очень: дрогнула белая кудрявая голова, карие глаза расширились. «Выдаст или не выдаст?» Он стоял растерянный у своего приемника и не сводил глаз с непрошеного гостя. «Вот растяпа, забыл замкнуть дверь!»

Николай Дмитриевич подпирал притолоку своей высокой нескладной фигурой и смотрел то на Митю, то на радиоприемник.

— Долго ты еще будешь возиться с ним? — кивнул в сторону приемника. — Послушать бы сводки Совинформбюро.

— Батарей и катушек нет! — неожиданно для себя пожаловался Митя.

— А ты не обратил внимание на трансформаторную будку возле кинотеатра?

Белесые Митины брови полезли вверх: «Вот это мысль!»

И Митя пошел на разведку. У входной двери кинотеатра увидел дощечку: «Только для немецких солдат и офицеров». Озорная мысль вдруг пришла Мите в голову, написать бы. «Только для злых псов». Он даже посмотрел вокруг, но с противоположной стороны улицы шла женщина, мимо нее с шумом пронеслась легковая немецкая машина, спугнув с акаций шустрых воробьев. Митя вовремя раздумал: «Зачем рисковать? Ведь пользы от этого никакой, а схватят — и поминай как звали».

Будка не привлекала внимания ни солдат, ни жителей. Чтобы ночью ничто не застигло врасплох, Митя все высмотрел и запомнил подходы к ней.

Еле дождался густой темноты. Пробирался к будке не улицами, а через дворы: посидит у забора в чьем-то дворе и снова карабкается через другой забор. В одном из дворов на него напала собака. Еле успел унести ноги. Упал в чей-то огород. Наконец спрыгнул с последнего забора.

Митя знал, что патрулей здесь нет. Сняли, как только закончился сеанс. Но осторожность не помешает. Выждав немного, он медленно пополз, прислушиваясь. Единственная подслеповатая лампочка у кинотеатра тускло освещала небольшой круг. До будки свет не доставал.

Осторожно открыл Митя дверь будки и влез в нее. Минуты две приходил в себя, а потом начал работать: разобрал металлический сердечник, взял из него три катушки — это все, что здесь можно было взять, и так же осторожно выбрался из будки.

Хотя рискованное ночное путешествие и увенчалось успехом, но деталей для радиоприемника по-прежнему не хватало. Нужны батареи! Теперь уже без подсказки Дмитрий сообразил сам, что ему надо пойти к разрушенному радиоузлу на Колхозной улице и покопаться там. Авось что-нибудь найдет в груде развалин.

Митя попросил у матери корзину и отправился добывать детали. Почти весь день ворочал кирпичи, извлекая из-под них то, что могло пригодиться для дальнейшей работы.

Уцелевшие две стены скрывали парнишку от посторонних глаз.

— Вот они! — прошептал Митя и счастливо улыбнулся.

Нашел батареи БАС-80. Лизнул одну, другую. Нет, не годны батареи. Такая досада взяла. Сидел над ними и раздумывал: «Взять или не взять? Взять. Дома переконструирую». Осторожно сложил находку в корзину, прикрыл тряпкой и, озираясь, выбрался на улицу. В людных местах нарочно размахивал корзиной, чтобы показать, что она пуста. Фашисты, ведь они какие?! Поселяются в чужих домах, как в собственных, и им, грабителям, ничего не стоит заглянуть в чужую корзинку, как в свою.

Опять в кладовой закипела работа. Дмитрий поставил на табурет фарфоровые стаканчики (запасы мирных дней), положил в каждый из них цинк, влил солевой раствор в графитовые мешочки, и получился элемент, который дает ток напряжением в 1,2 вольта.

Митя сколачивал коробку. Стук привлек внимание Олимпиады Ивановны. Она протиснулась в кладовку, наглухо закрыла за собой дверь и молча уставилась на сына.

Митя перестал стучать, ожидая, что скажет мать. Ее взгляд не предвещал ничего доброго.

— Выбрось все это и подальше. Слышишь, выбрось!

— Мама, да ты что? У меня же скоро будет готов радиоприемник. Разве ты не хочешь узнать, где наши? Узнать правду о войне? Может, и про отца что-нибудь услышим.

Митя на мгновение забыл обо всем: в памяти воскрес отец, такой добрый и ласковый. Когда Митька был поменьше, то все хвастал перед товарищами: шапки и фуражки они носят те, что шьют его отец и мать в артели. А когда началась война и отец ушел на фронт, Дмитрий все прислушивался к сводкам Совинформбюро: может, отец сделал что-то такое героическое, что о нем сообщат в сводке.

Олимпиада Ивановна больше ничего не сказала сыну, только, выходя из кладовки, попросила: