Иван Арсентьев - Суровый воздух Страница 26

– В результате массового налета вражеской авиации повреждено общежитие первой эскадрильи и не менее важный объект – позвоночный хребет Бороды, Остальное население отделалось легким испугом.

И как бы в ответ ему вдруг раздался душераздирающий крик:

– Братцы! Спасайтесь! Газы!..

От неожиданности все замерли. Головы, как по команде, повернулись на голос. Среди обломков разрушенной стены, шатаясь, показался человек. Его никто не узнавал.

На бледном, перекошенном от ужаса лице застыло выражение животного страха. Голова втянулась в плечи, волосы топорщились, глаза округлились. Раздувшиеся дрожащие ноздри с опаской втягивали воздух. Ступив несколько шагов, он остановился с растопыренными руками. Это был Скворцов. Изумленные летчики молча наблюдали за его движениями. Наконец Борода переглянулся с Черенком и пожал плечами. Зандаров презрительно улыбнулся, и только Остап, хмыкнув, медленным шагом подошел к летчику, внимательно осмотрел его с ног до головы и вдруг подозрительно понюхал воздух. В глазах его мгновенно вспыхнули знакомые всем озорные огоньки.

– Послушай, Скворцов, – промолвил он небрежно, – признайся, ведь тебе все это с перепугу показалось?

– Га-а-зы, – заикаясь выдавил из, своей глотки летчик.

– Брось дурака валять. Не пугай начхима. Ты что, с ума сошел?

Среди пилотов волной прошел смешок. Кто-то не выдержал и прыснул.

– Го-го-го-го!.. – вырвалось у Бороды.

– Ха-ха-ха-ха! – закатился Оленин, за ним Аверин, Зандаров.

Лицо Скворцова покрылось зелеными пятнами. Он весь сжался, сник. Смех утих. Летчики, отворачиваясь, уходили. Нервное напряжение после бомбежки нашло свою разрядку.

– В старые времена, когда офицер проявлял трусость, он в лучшем случае подавал в отставку, а в крайнем случае – стрелялся. А Скворцов советский офицер, – резко заметил Аверин.

– В этом-то его счастье, что не старый офицер, – отозвался Черенок, – трусость свою он может искупить другим путем.

– Что же ему, вешаться? – с иронией спросил Зандаров.

– Как бы там ни было, а я за ним в воздухе смотреть буду в оба.

– Это другое дело, но вы совсем неправы, ребята. Один случай еще ни о чем не говорит. Парень впервые под бомбежкой. Нервы подкачали. Привыкнет. Скворцова надо поддержать. Он отшлифуется в коллективе.

– Не-е-т, – упрямо покачал головой Оленин, – этот тип наверное, из тех, кто идет в авиацию только из-за красивой формы. Знаю я таких мальчиков…

Лихо надвинув на ухо пилотку, он пошел к дому. За ним тронулись и остальные.

– Товарищи! Внимание!.. – крикнул, перегнувшись через подоконник, капитан Рогозин. – Имею честь сообщить вам приятную новость! Завтра утром перегонщики доставят нам новые самолеты. Готовьтесь к приемке.

– Ур-ра!! – радостно гаркнули летчики. – Качать капитана за хорошую новость!

Через час во всех помещениях поврежденного бомбежкой общежития, начиная от комнаты девушек-оружейниц и кончая комнатами летчиков, порядок был полностью восстановлен. Пилоты только и разговаривали о прибывающих новых самолетах. Толки о летно-тактических и других качествах двухместных «ильюшиных» были самые разноречивые.

Оленин, испытавший двухместный самолет еще зимой, утверждал, что, имея сзади стрелка, летчик приобретает своего рода вторые глаза. Со стрелком на борту штурмовики могут вести активный наступательный бой против истребителей противника, так как хвост будет надежно прикрыт. Аверин тоном резонера возражал, что старые одноместные самолеты вполне оправдывают свое назначение по наземной штурмовке. Не зря же немцы дали им кличку «шварце тод». А что касается наступательного боя с истребителями противника, то для штурмовиков это не обязательно. Для этого существуют «Яковлевы», «лавочкины»[10] и другие. А раз так, то и незачем возить с собой лишний груз – стрелка. Лучше взять пару лишних бомб.

– Зачем же тогда, по-твоему, двухместки[11] приняты на вооружение? – спросил Оленин.

– Не знаю, но толку от стрелка будет мало. Ты понадеешься на него, а он возьмет да промажет. Вот и пой тогда: «Пропадай моя телега». С «мессом» шутки плохи.

– Значит, не зная машины, ты уже заранее настроился против новой техники? – насмешливо спросил Остап.

– Спорить не хочу. Мне все равно. Я только говорю, – равнодушно ответил Аверин, опасаясь вступать в спор с Остапом.

– Это, дорогой мой, пахнет консерватизмом. Логики в твоей тираде не видно. Глупость одна. – заключил Остап и прислушался. В открытое окно донеслись звуки приближающейся песни. Загудел мотор подъехавшей машины. Остап перегнулся через подоконник: среди двора стояла полуторка, полная людей в новенькой защитной форме. Один из них растягивал мехи баяна, а остальные под звучный аккомпанемент дружно горланили:

Крутится, вертится «ил» над горой,Крутится, вертится летчик-герой.В задней кабине сидит паренек,Должность у парня – воздушный стрелок.

– Кто это так распелся? – поинтересовался Борода, высовывая из-под одеяла нос.

– А ты разве не слышишь, о ком они поют?

– Стрелкачи явились. Полным комплектом…

Рассветало. Робкий румянец зари только обозначился узкой полосой на горизонте, а по холмам, изрезанным ломаными линиями окопов, ходов сообщения, общипанным и разодранным снарядами, уже сновали люди. Усталые от бессонницы, они делились впечатлениями о прошедшей ночи.

На наблюдательном пункте артиллерийской дивизии, припав глазами к окулярам стереотрубы, стоял командир авиадивизии штурмовиков генерал Гарин. Накануне был получен приказ командующего фронтом, обязывающий его немедленно выехать на передовую. Гарин лишь ночью добрался до намеченного участка. Он попросил командующего артиллерией разрешить ему воспользоваться его наблюдательным пунктом. Генерал не только любезно разрешил, но и прикомандировал к нему в помощь офицера-разведчика. Пока офицер по своей карте объяснял Гарину расположение немецких частей и укреплений, взошло солнце. С первыми его лучами, словно с перепугу, глухо тявкнула пушчонка, застрекотало с полдесятка пулеметов, и тотчас же, как по команде, все смолкло.

– Поздоровались с фрицами… – усмехнулся офицер.

Гарин смотрел в стекла стереотрубы. Голая, холмистая степь, перекопанная, усеянная воронками, опутанная колючкой, лежала перед ним. В середине сектора наблюдения виднелись развалины станицы Молдаванской. Все было покрыто пеленой пыли. Левее, на возвышенности, проступала группа белоствольных деревьев. Издали она казалась березовой рощей, на самом же деле это были вязы с ободранной осколками снарядов корой. Там располагались дзоты с пулеметами и, как рассказал офицер-разведчик, зарытые в землю танки. Дальше на запад местность была настолько истерзана и изуродована, что сливалась в одну сплошную серую массу.

«Голубая линия»! Рубеж немецкой обороны на Кубани.

Строилась она от Черного до Азовского моря, по плавням и лиманам Кубани, по перекатам и высотам, крутым обрывам и балкам. Фашисты назвали ее «Голубой линией». Голубой цвет – цвет неба, цвет моря в ясную погоду. А море было рядом. По всему было видно, что немцы не только не собираются уходить с Кубани, а наоборот, намереваются прочно обосноваться здесь.

Из Западной Европы спешно перебрасывались свежие части и с ходу выдвигались на Таманский полуостров. В эти еще не битые соединения вливались остатки разгромленных клейстовских войск группы «Юг», танковой армии генерала Руоффа, сильно поредевшего за зимнюю кампанию горноегерского корпуса «Эдельвейс», не считая потрепанных румынских полков.

Как в глазах преступника-взломщика каждый согнутый гвоздь может служить отмычкой любому замку, так и в глазах гитлеровских генералов «Голубая линия» превращалась в универсальную отмычку к воротам Черного и Азовского морей, Крыма и Кавказа. Все подступы к рубежу были густо заминированы, опутаны сплошными заборами из колючей проволоки в четыре кола, затянуты «спиралями Бруно», «пакетами Фельдта», утыканы рогатками, загромождены завалами.

Немецкое командование, стремясь подбодрить свои войска, намеренно распускало лживые слухи о том, что рубеж их сильнее неприступной «линии Зигфрида» на Западе, что это чудо фортификационной техники, что на всякий случай в их тылу через Керченский пролив построен затопляемый мост, а за ним стоит наготове танковая, дивизия «тигров», которая никогда не подпустит русских к морю.

Рубеж, поднимающийся широкой, подковообразной лестницей, был эшелонирован в глубину до сорока километров.

Станицы Киевская, Молдаванская, Ниберджаевская представляли собой опорные узловые пункты. Укрепления поддерживались огромным количеством артиллерии, расположенной на господствующих высотах. Во всем этом нагромождении бетона, земли и стали советским воинам предстояло пробить брешь, выйти на оперативный простор и освободить Тамань.