Александр Бологов - Один день солнца (сборник) Страница 26

Мыслями Егор был не здесь, у вздувшейся, переполненной мутной силою реки, а в стыдливых горячих объятиях сломленной наконец и на все согласившейся соседки, — какой представлялась она его лихорадочному воображению. Влечение к ней было новым, едва ли испытанным ранее ощущением, непохожим на все, что было у него с женщинами, по его вкусу и натуре — грубыми, где надо понятливыми и легкодоступными.

К ледоходу, ни на секунду не забывая о предстоящей встрече с вроде бы все понявшей и покорившейся Ксенией, Егор поспешил по старой памяти: посмотреть, как уносит река на пороге обновления лед и снег, пену и мусор — следы уходящей в прошлое жизни, как ломаются в тесноте наплыва широкие и тяжелые, но беспомощные в могучем потоке льдины и шумит, расталкивая берега, живая, переполненная буйной силой, непостижимое чудо — река.

Новая сила разлилась и по жилам Егора — он это чувствовал, втягивая раздутыми ноздрями сырой прохладный воздух, возбужденно оглядывая шевелящийся простор изломанного ледового поля. Он прошел вверх по течению — напирало оттуда — и впереди, в считанных метрах от берега, на протаявшей грязной льдине заметил какое-то сооружение из бревен и досок, в виде плота, с деревянной избушкой посередине. Лед двигался медленно, крохотная избушка была похожа на караульную будку, в которой прячутся от непогоды сторожа.

Литков приостановился и долго, не отрывая глаз, смотрел на плот, словно ожидая, когда же раскроется дверь и из домика выйдет его обитатель. Потом приблизился к воде — галоши позволили сделать это без боязни, — шагнул назад, потоптался в нерешительности и кликнул отставшую дочь:

— Вальк, поди-ка!..

Та подбежала.

— Чего?

— Слышь-ка, сбегай домой за веревкой…

Проследив за отцовым взглядом, дочь быстро сообразила, в чем дело, спросила только быстро:

— В коридоре?

— Ага, на гвозде в углу — Литков, задержав ее жестом руки, прикинул расстояние до плота. — И это, вожжу еще возьми — в чулане, увидишь.

Валька мотнула головой и побежала к своей тропинке.

— И топор! — успел крикнуть Литков. — Да живей!..

Дочь бежала и на ходу понимающе кивала и махала рукой.

Вернулась она вместе с матерью, далеко обогнав ее на спуске. Литков в нетерпении выхватил у нее топор и два мотка веревки и стал торопливо разматывать их и растаскивать по берегу. Плот с избушкой уже успел переместиться к мыску напротив часовни — башенки в монастырской стене с шатровой крышей, тоже кирпичной, где до войны продавали пиво и папиросы. Егор, поглядывая на плот и вместе с ним медленно двигаясь по берегу, делал свое дело: связал веревки, к одному концу примотал топор, другой кинул подоспевшей жене. Крикнул торопясь:

— Держи тут!.. Вальк, и ты!.. Счас мы его заарканим, едрена-вошь!..

Личиха накинула на локоть пару петель и отозвалась:

— Егор, ты гляди! Веревка — веревкой…

— Куфайку на!.. — перебил ее Литков и, кинув у ног топор, быстро сбросил стеганку.

Он прыгнул на крайнюю льдину смело, нижняя сторона ее скреблась по дну, так же, без раздумий, перебрался на вторую, затем на следующую. Одна из льдин боком просела под ним, и Егор, шарахнувшись на другую сторону, тут же перескочил на соседнюю, рядом по ходу, оказавшуюся устойчивой и надежной. Тут он впервые огляделся. Башенка в ограде заметно отдалилась, плот — и Егор на одной с ним линии — проплывали мимо угловой разрушенной часовни, от которой начиналась стена со Средними воротами. Льдины были стиснуты плотно, но двигались свободно, не напирая друг на друга. На соседней Егор увидел еще хороший по виду черенок от лопаты, мелькнула мысль подобрать его, но он отогнал ее, потянул, хлестнув всей петлей, на себя веревку и быстрыми короткими шагами двинулся дальше.

— Его-ор! — крикнула сзади жена, медленно — согласно движению избушки — переступавшая по кромке берега. Она хотела предупредить, что остается мало веревки, но Егор, поняв ее, не обернулся: до плота было ближе.

Он уже со стороны прикинул, как и за что надо будет привязать вожжу, чтобы плот — на вид прочный, из свежих бревен, сплоченных скобами, — было удобнее подтягивать к берегу. Да, сейчас он закрепит конец, тем же мака-ром быстренько вернется на берег, и все вместе — еще кто пособит, найдутся! — они, не ослабляя натяга, будут подтаскивать его вместе со льдиной к земле, — где-нибудь да причалят: за мысом река шире, там больше чистой воды. Два раза сердце Егора екало, когда он, едва тронув толчковой ногой зыбкую опору, преодолевал мелкие, оседавшие под его тяжестью льдины. Третьей такой была — последняя перед крепкой утоптанной площадкой, на которой впаянно замер плот.

На ходу прицелившись к ней, положив оттолкнуться на середине, чтобы отдача сработала полней, Егор в последний момент испугался, что оскользнется на гладком вздутии в центре, и решил перебежать льдину двумя быстрыми переступами. От секундного страха сбился шаг, словно тело увязло в невидимой преграде, и ступить на скорости на льдину не удалось: нога тяжко ударила в ее край. Льдина плавно, но быстро и неудержимо пошла боком в воду, Литков упал на четвереньки и, обдирая ногти, заскреб пальцами по шершавой поверхности. Льдина погрузилась наполовину, встала торчком, Егор вскинулся и захватился руками за ее размокший край; взбивая воду тяжелыми ногами, хотел снова вернуть ее в прежнее положение, но утягиваемые течением, бившие в подводную часть ноги сделали обратное: льдина, освободившаяся от груза — Литков отпустил её и осел в воду, — выползла, как поплавок, вверх и опрокинулась, скрыв под собою рыжую голову…

Над рекой разнесся вопль Личихи. Какое-то время, крича и стеная, она ждала, что вот-вот, через эту или следующую секунду, в щели между льдинами покажется мужнина голова и он выползет на лед, не выпуская из рук веревки. Несколько раз она вроде бы видела его руку, даже, кажется, с топором, поднятую надо льдом, но смахивала мутную слезу — и туман расходился… И тогда она закричала во всю силу. К ним с дочерью уже подбежали какие-то люди, ухватились за веревку, кто-то, пытаясь держаться за нее, выскочил на ближайшую льдину…

— Тяните, тяните! — кричал кто-то сверху. — Ему же льдину не поддеть!..

Связка поднялась над плывущим полем, напряглась, как струна, человек на льду, не рискуя идти дальше, тоже прилагал усилия — перебирая руками тугое витье.

— Зацепился, наверно, а?.. — обернулся он к берегу.

Никто не успел ответить: пружинисто гуднула и тут же ослабла веревка, из-под льдины, накрывшей Литкова, пулей вылетел и, описав дугу, звонко шлепнулся на небольшую оголенную льдину привязанный к концу топор — как последний Егоров знак. Личиха взвыла, как на пытке.

Плот с избушкой выносило к плесу, где река текла свободней и спокойней, льдины шли, постепенно отстраняясь друг от друга, и смельчака, рискнувшего бы добраться до льдины, под которой исчез Егор, не нашлось.

— Вон уж сколько ему прошло, — сказала Ксения Нюрочке. — Все хочу в церкву сходить. Как словно грех какой…

— Уберег тебя господь…

— Не говори. А все равно жалко, человек все же.

— Видишь, что говоришь… Жалко! Он тебя очень даже пожалел… Ага. Чуть не как тех, кого в евреи по его слову записывали да угоняли… Ага. А он возы себе грузил… А с тебя одно было взять…

— Так-то оно так…

— Именно что так. А по мне, таким вообще жизни б не давать или упрятывать от людей. Наши вернутся, им таким все равно крышка, за все ответят. Уж умел разбойничать, умей ответ держать. Вот так. Жизнь такая теперь, Ксюш, война.

— Ты говоришь, наши вернутся… Я уже и представить не могу. Вспоминаю, вспоминаю, а все не верится, что раньше было.

— А куда денутся? Когда-то будет конец.

— Вернутся, да если не те?..

— Как не те? А кто же? Ты про Федора с Николаем?

Ксения кивнула, отошла от стола, на котором Нюрочка творила из прошлогодней, смерзшей в поле картошки гущу для тошнотиков. Обе семьи держались на этих оладьях все последнее время. Ходили за картошкой в Укромы, где Дуся с девчонками, ковыряясь в грязи на неубранном с осени колхозном поле, копила для них запас.

Самой Дусе подруги приносили в родственную оплату что могли: сольцы с базара, ниток, однажды обрадовали безрукавной кофтой по старой моде. Дуся, чего говорить, жила получше, ей и дед Кирилл помогал со своего промысла. И с ним свиделась-таки раз Ксения. Опять с Костькой собралась, отпустил Вовка; вконец измученные, дотащились в самую распутицу до деревни и перехватили старого, который изредка стал уже наведываться в дом. Костька не выдержал: уж как приустал, а подошел, за шею деда обхватил, и тот тоже руки разнес, бородой щеку ему обтер — прижался. Глаз его до сих пор не выправился — так с краснотой и остался, но зрения часть все же сохранил, слава богу. В кузню дед не ходил и в этот раз не пошел, а Костьку благословил: они с Таней сходили туда, побыли немного, принесли на варежке для показа обтертую ржавчину с наковальни, — для лишнего расстройства деду, как оказалось. За пазухой у Тани переложенная кусками твердой обложки лежала ее фотокарточка и с нею — такой же величины — рисунок на зеленоватой бумаге: увеличенное, но точь-в-точь такое же лицо ее, как и на снимке…