Виктор Тельпугов - Все по местам! Страница 26

— Слободкин, как ты там себя чувствуешь? — крикнул Строганов.

— Прекрасно! Только вот если перекур перед взлетом будет, меня не забудьте.

Строганов взобрался на крыло, расстегнул шинель, достал пачку папирос, протянул ее Слободкину.

— Ой! Любимый Беломор! Откуда это?

— От жены к Новому году еще получил. Как раз в тот день, когда курить бросил. Представляешь? Ну и сберег на память.

— Тогда себе оставьте, — решительно сказал Слободкин.

— Ты русский человек или не русский?

— Русский.

— Ну вот, бери, а то обижусь.

— Но ведь дареные!

— Бери, бери, она не обидится. Раскуришь с ребятами. Завидую я тебе, Слободкин. Если б ты знал, как завидую! Ты скажи там привет от бывших фронтовиков. Да и вообще от всех наших, от рабочего класса. Длинных речей не надо. Это я тебя попугал тогда. Привет передай, вот и вся речь.

Слободкин готов был расцеловать Строганова, не то что взять от него папиросы. Он именно так, наверно, и сделал бы, но пакеты с подарками уже прочно заклинили его в кабине. А парторг, неловко стукнув о плоскость протезом, уже спрыгнул на землю. Слободкин так и не успел распечатать пачку летчик поднялся на свое место. Сергей Сергеевич направился к винту, и через несколько секунд Слободкин почувствовал, как поползли куда-то вниз, к ногам, пакеты с подарками…

С двух сторон от набиравших скорость колес самолета начали расти стальные крылья брызг — такие же длинные, как плоскости. Слободкин видел это очень хорошо, так как восседал на пакетах, которые затолкал еще и под себя, и теперь, высвободившись из-под надзора Сергея Сергеевича, перестав неестественно сутулиться, высовывался из кабины чуть не до пояса. Заметив это, летчик погрозил ему кулаком. Слободкин снова вобрал голову в плечи, но скорее от ветра, чем от этой угрозы: в боковом зеркальце он поймал одобрительную улыбку летчика, а вслед за ней увидел и его вскинутую над головой руку с крепко зажатым пакетом.

Давно уже на сердце Слободкина не было так хорошо, как в эти минуты. Снова на фронт! Пусть не бойцом, всего лишь сопровождающим подарки. Сегодня туда, завтра уже обратно, но ему непременно нужно побывать там. Слободкин думал об этом в последние дни и часы настойчиво, неотвязно, но не давая себе отчета, почему и зачем нужна ему встреча с фронтом, с ребятами, идущими в бой. Просто, ему это было необходимо. А парторгу разве это не нужно? Дай волю, он и на дюралевой ноге зашагал бы туда же. Не скрыл ведь, что завидует. Тоже обидно человеку — судьба ему вон какой билет вытащила. И не взвыл, вроде меня. А Зимовец? Даже проводить не пришел. Сейчас лежит на койке — один-одинешенек, расположился со всеми удобствами, и одеяло никто с него не тащит, и локтем в бок не сверлит, но радости от того все равно мало. Злой, от зависти лопается, надулся, как мышь на крупу. Это уж точно!..

У-2 шел на небольшой высоте. Слободкин опытным взглядом определил расстояние до земли с точностью, которой могли позавидовать иные приборы. Он подымал над защитным козырьком два пальца, летчик кивал головой, подтверждая, что под крылом действительно двести метров. Потом один из двух пальцев ребром ладони пилился пополам, еще пополам — голова в кожаном шлеме покачивалась в такт каждому жесту Слободкина. Некоторое время шло безмолвное соревнование. Летчик показывал свое умение притереть машину почти вплотную к земле, повторяя все ее неровности, все впадины и возвышенности, Слободкин безошибочно считал метры. Искусству этому он научился еще в бригаде, во время учебных прыжков с малых высот, когда каждый метр в самом деле на строгом учете и от каждого зависит жизнь. Та предельно малая высота, на которой они старались идти сегодня, тоже имела свой резон. Все чаще и чаще поглядывали за воздухом, а небо, как назло, было чистым, совершенно синим, появись в нем мессеры, не найдешь ни одного облачка, которым можно прикрыться. Но вот уже второй час бежит по земле кособокая тень самолета, похожая на раскрытые ножницы. Бежит, стрижет километры — пестрые от скорости, которую все-таки можно выжать из старой удочки, когда очень торопишься. На исходе второго часа летчик начинает показывать Слободкину большой палец. Высоко поднятый над головой, он выглядит особенно большим от натянутой на руку кожаной перчатки. Слободкину даже кажется, что он видит отражение пальца на земле, и жестом просит летчика поднять руку еще чуть повыше. Теперь уже оба они различают палец, мчащийся по степи вперегонки с распростертыми крыльями. Он прыгает с кочки на кочку, с бугорка на бугорок и наконец застревает где-то в редком ежике прошлогоднего серого ковыля. Приземлились в открытом поле. С трудом выкарабкавшись из совсем заклинивших его пакетов и выпрыгнув из кабины в грязь, Слободкин спросил летчика, как удалось ему посадить машину на такой аэродром.

— А черт его знает! — откровенно признался тот. — Ну да ладно, не время об этом. Вон, кажись, подшефные катят.

Вдалеке показался трактор с прицепом. Он быстро шел напрямик, звонко постукивая мотором. К этому мирному звуку через минуту примешался другой, еле уловимый, но заметно усиливавшийся, наплывавший ритмичными волнами.

— Воздух! — сказал летчик и приложил руку к бровям. — Вовремя мы с тобой плюхнулись. Ты смотри, сколько их, сволочей, а!..

В сверкавшем от солнца краю неба стали отчетливо вырисовываться хищные силуэты стервятников. Они шли ровными рядами, как на параде, и их становилось все больше, по мере того как глаза привыкали к слепящим лучам. Послышался гром зениток.

— Все наглей и наглей себя держат! — сказал летчик. — Ведь строем идут, гады!

— Пугают, — ответил Слободкин.

— Пугать-то некого. Все пуганы — перепуганы, все привыкли давно.

— А наши где? Не везет мне на наших. И на Березине их не было, и тут не видать.

— Появятся сейчас, отведут тебе душу. Аэродромы у нас пораздолбаны, черт-ти откуда чапать приходится. Вот и запаздывают всякий раз. Это мы с тобой где хочешь сядем, откуда хочешь взлетим. Ястребка с болота не подымешь.

— Ясно. У немцев самолеты, у немцев аэродромы, а нам и взлететь-то неоткуда.

— Злой ты, как пес. Жрать, что ли, опять захотел?.

— Покурить хотя бы.

— Тебе же Строганов пачку Беломора дал.

— Уронил, когда высоту угадывал…

— Та-ак… Теперь понятно, почему злишься. Но метры мерил отлично, ничего не скажешь.

— А у тебя не из чего свернуть?

— Я на твой Беломор рассчитывал, остатки своего самосада Сергею Сергеевичу высыпал.

Они стояли возле самолета, загруженного подарками, от которых во все стороны распространялся по ветру сладкий табачный запах, и думали, где бы раздобыть щепотку махорки.

На горизонте взметнулись столбы огня и дыма — вражеские бомбардировщики достигли цели. Тем временем к самолету подошел трактор и звуком своего мотора на несколько секунд заглушил начавшуюся бомбежку.

Слободкину пришла в голову мысль, от которой защемило сердце — вот стоит он на весенней, готовой к пахоте земле. И трактор уже грохочет, вздрагивает от нетерпения, и синий дымок растворяется в синем высоком небе, и уходят куда-то вдаль бесконечные лесенки следов, оставленных гусеницами. Кажется, закрой сейчас глаза на мгновение, потом открой — и нет никакой войны. Была, да кончилась. Вся вышла. Сколько раз мечтала об этом душа! Праздник на нашей земле! Много отдал бы Слободкин за то, чтобы так поскорей и случилось. Слободкин и в самом деле зажмурился и снова открыл глаза. Трактор с маркой Сталинградского стоял с ним вплотную, дышал радиаторным теплом, а вдалеке один за другим ухали тяжелые взрывы. Теперь, когда мотор Сталинградца заглох, они были слышны особенно отчетливо.

С трактора устало сошел человек в телогрейке и треухе, шагнул к летчику:

— Прилетели или приехали?

— Обратно еще ниже пойдем.

— Накрыли?

— Нет, бог миловал. Беломор искать будем.

— Какой еще Беломор?..

— Обыкновенный. Вот тезка мой по ветру пустил. Целую пачку, непочатую.

— Летный паек?

— Сняли с летного. Раз ты, говорят, от земли не отрываешься, какой тебе к лешему летный? Наземная служба. Справедливо?

— Мы вас едва углядели. С кочки на кочку, из оврага в овраг…

— Вот разгрузим подарки, повернем завтра к дому, повыше заберемся хоть на пару минут.

— Это зачем еще?

— Все самим увидеть охота. А то на заводе спросят, что и как, ничего толком не скажешь.

— Особо похвастаться тут пока нечем. Зарылись, как суслики, и сидим. Вот уже третий месяц ни с места. А у вас как? Поменьше стал шуметь?

— В последнее время меньше. Теперь на вас все силы бросает.

— Ну вот, вы полностью в курсе. Что ж, по этому случаю приступим к разгрузке?

Втроем они начали носить пакеты с подарками из самолета в прицеп. Работая, радовался Слободкин. Он представлял себе — еще больше обрадуются бойцы, получив подарки, даже вообразил себя и ребят из десанта на месте этих бойцов. Построит старшина вечером свою роту на проверку (Слободкину почему-то думалось, что будет это обязательно вечером) и начнет выкликать всех по порядку. Получайте, хлопцы, подарки к празднику от рабочего класса! Ему непременно хотелось, чтобы старшина именно так и сказал словами Строганова от рабочего класса! Развернут бойцы пакеты, а в них… шерстяные носки да варежки. К лету-то глядя! Но ни один не сникнет духом, ни один. Всем понятно далек путь до Берлина, крут. Шагать да шагать, ползти да ползти. А чтоб не так тяжело ползлось и шагалось — закури, боец, самосаду, запали зажигалочкой, почади. Веселей тебе? Веселей! Ну вот и отлично!..