Свен Хассель - Уничтожить Париж Страница 26

— Пой! — приказал Малыш, шедший слева от меня.

— Устал, — ответил я с раздражением. — Пошел вон, оставь меня в покое!

Я был слишком измотанным, чтобы идти, чтобы петь. Слишком усталым для всего. Мне хотелось упасть на землю и расстаться с жизнью. Веки закрывались, меня шатало.

— Пой, черт возьми! — прошипел Малыш. — Открывай рот и пой, а то зубы пересчитаю!

Далека домой дорога,Очень, очень далека!И оттуда ветер гонитК нам над морем облака.Жизнь дается лишь однажды,Из могилы уж не встать…

Сперва неуверенно, потом, когда дух окреп, громче, я стал петь вместе с остальными.

7

На севере и юге, на востоке и западе немецкие солдаты погибали геройской смертью; а дома, на родине, немецкие матери со слезами на глазах благодарили Бога и носили траур с высоко поднятыми головами и гордой улыбкой на губах… Во всяком случае, так писала «Фелькишер беобахтер».

История повторяется: кажется, немецкая молодежь была вечно обречена жертвовать жизнью за то или другое дело и никогда не умирала без какой-то патриотической выспренности на устах. Да здравствует кайзер, да здравствует отечество или просто хайль Гитлер. Солдаты гибли массово и быстро во всех краях земли под звуки труб и барабанов; и ни одна мать, жена, сестра или невеста не позорила себя слезами по своему павшему герою. Немецкие женщины гордились, что отдали таких сыновей своей стране в ее трудный час.

Таковы были парадные стороны войны. Никто никогда не говорил о суровой действительности. Немецкие женщины не должны были знать о солдатах, которые кричали в мучениях, лежа с оторванными ногами, свисали кусками горелой, разящей паленым плоти из башен своих горящих танков или слепо ползли с расколотыми черепами, сквозь которые проглядывал мозг, по полю боя. Никто, кроме сумасшедших или предателей, не говорил о таких вещах. Все немецкие солдаты погибали геройской смертью, и ни один герой не умирал подобным образом, неприглядным и лишенным всяческого человеческого достоинства.

В учебниках истории немецкие герои носили щегольские мундиры, грудь у них сверкала орденами; они пели на марше под волнующие кровь звуки труб и барабанов, гордо размахивали флагами, идя на войну, и миллион одетых в черное немецких матерей высоко держали голову.

Герои никогда не жили в грязи и мерзости траншей; герои никогда не говорили о поражении и не кляли развязавших войну правителей; герои никогда не гибли, зовя с детским плачем матерей и пытаясь затолкать вылезшие кишки в разорванный живот… Однако большинство из нас знало войну такой, и думаю, я знал ее не хуже, чем кто бы то ни было.

ОБНАРУЖЕНИЕ АМЕРИКАНСКОГО СКЛАДА

По всей дороге, на километр или больше, множество солдат панически бросалось в кюветы или жалось в ужасе к живым изгородям. Казалось, невидимая рука внезапно рассеивала их, оставляя зияющую пустоту там, где только что были люди. Ирония заключалась в том, что это были немцы, разбегавшиеся ради спасения жизни от других немцев. Приближавшаяся колонна легковушек и грузовиков неслась на опасно большой скорости, они раздраженно сигналили, давая понять, что не остановятся ни из-за кого — хоть своих, хоть чужих.

— Кое-кто чертовски спешит домой! — проворчал Порта, бросившись рядом со мной в кювет.

— Все эти доблестные герои драпают, пока не поздно, — съязвил я.

К нам приблизились два больших «мерседеса» с эскортом мотоциклистов из полевой жандармерии, они расчищали путь грубой силой и скоростью. Из окошек машин смотрели на нас с чуть брезгливой снисходительностью холеные офицеры, длинноносые, тонкогубые, со множеством золотых галунов. Рядом с ними сидели любовницы, шлюхи или как их там назвать, пухлые, ухоженные, гордо смотрящие прямо перед собой. У одной хватило глупости взглянуть в нашу сторону. Порта тут же сделал непристойный жест, и она смущенно отвернулась, покраснев до корней волос. Мы радостно завопили, словно одержали личную победу над ненавистным нам классом. Через несколько секунд нас обдало пылью от нескольких грузовиков, промчавшихся с вызывающе трепещущими флажками.

— Мерзавцы, — прорычал Хайде, протирая глаз. — Чертовы кабинетные герои, просиживали задницу, пока мы воевали за них! Первыми драпают, почуяв опасность, а на всех остальных им плевать!

— Это давно известно, — угрюмо сказал Порта.

Мы вылезли из кювета и, негодующие, пошли вслед за исчезающей колонной машин. Стали нагонять тех, кто был впереди, и постепенно поняли, почему движемся так неуверенно и беспорядочно: они были хромые или слепые, кое-кто тяжело ранен. Казалось, все экипажи санитарных машин внезапно запаниковали и разбежались, бросив их на произвол судьбы. Теперь эти бедняги плелись по дороге, словно отара овец; они были так уверены в своей неминуемой смерти, что впали в глубокую, неописуемую апатию. Двое людей с повязками на глазах несли товарища, который видел, но не мог ходить; колонна из шестерых слепых плелась, положив руки на плечо переднему, за поводырем, ковылявшим на костылях; трое незрячих и однорукий несли носилки, на которых неподвижно лежал забинтованный с ног до головы человек. Они не представляли, какое расстояние прошли. По словам одного из них, бог знает сколько километров, и, судя по их жалкому состоянию, он был, видимо, прав. Мимо них проезжали десятки машин, везших не боевые войска, а офицеров с женщинами. Все они не обращали внимания на колонну раненых. Лейтенант Лёве, услышав об этом, пришел в бешенство. Я видел его в разных степенях гнева, от язвительного сарказма до яростного крика, но тут, видимо, наступил предел; и думаю, для всех нас это явилось неожиданностью. Он бросился на середину дороги и неистово замахал руками приближавшейся колонне машин. К моему удивлению, машины остановились, гневно завизжав тормозами. Из передней высунулся разозленный оберст[74] и погрозил Лёве кулаком.

— Это что такое, черт возьми! С дороги, пока я не отдал тебя под трибунал!

Майор из полевой жандармерии спрыгнул с мотоцикла и подбежал к Лёве, выдергивая из кобуры пистолет.

— Освободи дорогу, гнусная шваль! Мы спешим!

И махнул высоко поднятой рукой, дав сигнал передней машине трогаться. Лёве едва успел отскочить в кювет от рванувшейся вперед колонны. Один из раненых оказался не столь быстрым. Он получил скользящий удар по голове и, должно быть, мгновенно умер. Лёве решительно сжал губы в тонкую линию и обратился к Старику.

— Фельдфебель Байер, расставь своих солдат с автоматами в нескольких метрах отсюда. Унтер-офицер Кальб, возьми гранатомет. Фельдфебель Блом, подай первой же машине сигнал остановиться. Если не остановится, — он многозначительно поглядел на нас, — заставьте.

Порта радостно завопил и поплевал на руки. Думаю, мы все разделяли его чувства.

Ребята заняли указанные позиции. Группа раненых для безопасности присела в кювете. Барселона встал посреди дороги. Легионер заботливо убрал труп. Через несколько минут вдали появился серый «хорьх»; он мчался так, словно его преследовала по пятам вся английская армия. Барселона замахал руками. Машина с визгом тормозов остановилась, едва не наехав на него, из нее выскочил оберстлейтенант[75].

— Это что еще за игры, фельдфебель? Какого черта изображаешь семафор посреди дороги?

Лейтенант Лёве вылез из кювета и подошел к оберстлейтенанту, ствол его автомата смотрел прямо в усеянную нашивками грудь старшего офицера[76].

— Я получил приказ реквизировать транспорт для доставки моих раненых к ближайшему пункту первой помощи или в госпиталь. Как видите, своего транспорта у меня нет, иначе я бы воспользовался им. Поэтому должен попросить вас отдать машину в мое распоряжение.

Оберстлейтенант раздулся, как воздушный шар, и продолжал раздуваться, пока не показалось, что мундир его вот-вот лопнет.

— Вы видите, в каком я звании, лейтенант?

— Разумеется. Но думаю, что тяжелораненые имеют преимущественное право. — Лёве оглядел машину подполковника. — Будьте добры, попросите этих трех дам выйти — они могут продолжать путь пешком, так как выглядят молодыми и вполне здоровыми. Вещи пусть возьмут с собой, нам потребуется все пространство. Кое-кого из раненых придется уложить.

— Вы сошли с ума? — заорал оберстлейтенант. — У меня очень важное дело!

— Из уважения к вашему званию, — сказал Лёве с суровой вежливостью, — я не настаиваю, чтобы вы остались с нами на дороге. Полагаю, вы умеете водить машину? Если да, высадите шофера и займите его место. Только позаботьтесь, чтобы мои люди получили хорошее попечение, а потом вполне можете заниматься своим очень важным делом.

Лёве слегка улыбнулся и кивнул наиболее воинственно настроенным Малышу и Порте.