Карел Рихтер - Совсем другое небо (сборник) Страница 26

— Разрешите, товарищ майор, присоединиться к спасательному взводу.

— После отдыха…

Борживой, опасаясь, что все кончится без него, крикнул водителю в машине:

— Кинь мне комбинезон!

Ефрейтор помог ему надеть асбестовый комбинезон. Пока Борживой натягивал маску, в корпус самолета впились резаки пил. От самолета отваливались часть за частью. Огонь начинал отступать. Борживой попытался перекричать рев пилы:

— Сколько времени длится тушение?

— Уже полчаса! — показал ефрейтор на пальцах. — Такого никто не вынесет…

— В этом асбесте человек не сгорит, а сварится в собственном соку… — заметил Борживой.

Неожиданный порыв ветра раздул гаснущий было огонь. Пожар разгорелся с новой силой. «Асбестники» из-за непереносимого жара вынуждены были отступить. Кто-то расстроенно доложил:

— Товарищ майор… вертолет отвез пять членов экипажа, а их должно быть шесть!

— Туда уже никто не прорвется, — заметил кто-то из пожарников.

— Быстрей, ребята! Темп! Речь идет о человеческой жизни! — заторопил майор.

— Покропи меня! — крикнул Борживой солдату у пенной пушки и подставил струям свое тело, а потом, схватив конец рукава, исчез за красной пеленой огня. Его встретило настоящее огненное море. Борживой поливал пеной вокруг себя, подбираясь к кабине. Невыносимый жар не давал ему возможности проникнуть внутрь кабины, но он вплотную подошел к раскаленной открытой двери, заглянул туда и убедился, что в кабине действительно никого нет. Однако возвращаться он не спешил, а продолжал упорно гасить пламя, не обращая внимания ни на треск огня, ни на рев пилы, режущей металл. Его захватила борьба с неукротимой стихией. Перед глазами вертелись цветные круги, но он с радостью понимал, что пожар отступает. Неожиданно около себя он увидел еще одного «асбестника». Кто-то взял у него из рук рукав, показывая жестом, чтобы он ушел. Борживой, шатаясь, выбрался из обломков фюзеляжа. Ефрейтор помог ему снять комбинезон, Борживой жадно схватил кружку с чаем и подкрепляющим экстрактом. Медработник, натирая ему лицо кремом, сказал:

— Ты хорошо поработал, приятель!

— Я рад, что ты так думаешь, — улыбаясь, ответил Борживой.

— Поздравляю, товарищ младший сержант! — обратился к нему майор. — Вы служили примером остальным. Как отдохнете, постройте отделение.

Огонь, оставшийся только в центре, отступал. Ему не помог даже поднявшийся неожиданно ветер. Языки пламени постепенно теряли силу. Наконец погас последний огонек, и только дым струился из-под обломков в нескольких местах. Командир спасательных работ отправил машины на стоянку. Борживой подождал, пока построится отделение, а потом доложил:

— Товарищ майор, младший сержант Шлемр докладывает, что спасательное отделение построено!

— Вольно! — сказал командир и постучал пальцем по циферблату массивных часов: — Известно ли вам, что мы этому петуху подстригли когти меньше чем за час? Неплохо, ребята, но в дальнейшем попробуем выжать еще больше. Благодарю вас…

Несмотря на усталость, солдаты удовлетворенно улыбнулись. Перед ними дотлевали обломки старой «дакоты». Сверху прогремел гром, первые капли надвигавшегося ливня зашипели на обломках сгоревшего самолета. Солдаты радовались этим каплям, приносившим свежесть. Борживой подставил лицо набиравшему силу дождю и отдал приказ садиться в машину. Рядом складывали манекены «потерпевших аварию» летчиков. По мокрой бетонке подъезжал специальный уборочный взвод.

Водитель включил скорость и сказал как бы в подтверждение слов майора:

— Твое отделение могло бы участвовать в соревновании авиапожарных, если такие соревнования вообще существуют… Меньше чем за час — я такого не помню.

— В будущем будет еще лучше! — улыбнулся Борживой.

Перед тем как оставить взлетно-посадочную полосу, он высунулся из окна и помахал рукой обломкам «Дакоты».

Минус тридцать пять

Мороз вычистил воздух до прозрачности. Ледяную тишину белой пустыни нарушал лишь скрип лыж. При каждом шаге раздавался такой звук, будто проводили ножом по стеклу. По лыжне шел солдат. Его белая маскировочная одежда сливалась с окружающим ландшафтом.

Время от времени он сбрасывал с головы полотняный капюшон, снимал косматую баранью шапку-ушанку и прижимал ее на миг к лицу, чтобы согреть щеки и нос. Глядя на клубы пара, вылетающие изо рта, думал: «Наверное, все двадцать пять…»

Ему оставалась еще треть пути, затем часовой отдых, а потом еще пятнадцать километров лыжни. По крайней мере, так говорили пограничники, находившиеся в непосредственном соседстве с их ротой. Рота должна была обнаружить «нарушителя» на дальних подступах к проволочным заграждениям. Луна светила как, шахтерская лампа. Ели и сосны отбрасывали длинные тени. Карманный фонарик не понадобился, и солдат привязал его к поясному ремню. Поправив шапку с капюшоном, солдат сильно оттолкнулся палками и продолжил свой путь.

Проторенный след вел его лесом на вершину холма, крутой склон которого уходил из-под ног. Лыжи отдавали назад. Пришлось подниматься «елочкой». Это был трудный участок. Солдата бросило в жар. Он поднял уши шапки. Щеки его полыхали огнем, на лбу блестели капли пота. Одолев наконец подъем, он перевел дух. И, как в награду, перед ним открылся великолепный вид раскинувшейся внизу долины. Невозможно было оторвать взгляд от этой бесконечной дали белых просторов. Пораженный этой красотой, он прошептал:

— Мне будет не хватать этого на гражданке…

Будучи истинным пражанином, он беззаветно влюбился в Шумаву, даже несмотря на ее изменчивую, капризную погоду.

Он поправил на себе снаряжение и поехал вниз. Спуск был быстрым. Солдат пружинил в коленях, минуя примятые места, свидетельствовавшие о падении его предшественников. На лету он невольно успел заметить следы зайцев, косуль и дикого кабана. В том месте, где крутой склон резко переходил в равнину, его поджидала беда. Колючий северный ветер налетел неожиданно сбоку. Напором ветра его отбросило в сторону, и носок правой лыжи врезался в корку смерзшегося снега. Это было так неожиданно, что он не смог удержаться от падения и даже не почувствовал, как льдинки впились ему в лицо.

— О черт!.. — выругался солдат вслух.

Он сбросил с рук палки, оперся ладонями о снег и попытался встать. Лыжа крепко сидела под ледяным панцирем и не выдергивалась. Солдат упал навзничь на автомат, ручка затвора врезалась ему в лопатку. Закряхтев, он перевалился на бок и попробовал встать на колени, но острая боль в щиколотке скривила ему лицо.

— Неужто настолько серьезно?..

Стиснув зубы, он потянулся к креплению. Замок пружины с треском отскочил. Солдат, увидев свою повернутую под непривычным углом ногу, осторожно выправил ее, чтобы ощупать щиколотку, затем обхватил ногу ладонями. В таком положении она не так болела. Скорее, он чувствовал странное покалывание. Солдат вновь попытался встать, но острая боль заставила его вскрикнуть.

— Этого еще не хватало! — буркнул он и снова упал. Парень пробовал успокоить себя. Наблюдая, как выдыхаемый им воздух превращался в клубы пара, он старался не думать о случившемся и прошептал: — Минус тридцать…

Он снял и другую лыжу, положил около себя, затем сел на нее и, взяв автомат, вытряхнул снег из ствола, протер автомат платком. Для проверки зарядил и разрядил оружие. Оно было в порядке. Проверил ракетницу. Микротелефон тоже был на месте.

Боль в ноге усиливалась. Солдат осторожно снял ботинок, помял щиколотку через носок и с радостью отметил, что перелома нет. Но нога быстро отекала, и он поставил диагноз: вывих. Обулся с трудом. Отекшая нога походила на полено.

Затаив дыхание от боли, он зашнуровал ботинок и затянул ремешки. Спина стала мокрой от пота. Что же делать дальше? Он взялся было за микротелефон — проще всего было связаться с ротой и попросить помощи. Взглянул на часы — фосфорный циферблат показывал половину первого. Солдат понимал, что, как только он свяжется с ротой, ему вышлют замену. Значит, кто-то другой пойдет выполнять его задание, пойдет на мороз после дневной службы. До роты оставалось не так уж далеко, поэтому он сказал себе:

— Ведь я же мужчина.

Он положил оружие в вещевой мешок, поправил ремни, подтянул шарф. Опершись на палки, поднялся на здоровой ноге. Снежная корка не выдержала тяжести его тела, и он по колено провалился в снег. Поняв, что пешком идти не удастся, он с трудом закрепил лыжи и попытался идти на них, перенося тяжесть тела на левую ногу. Так он доковылял до равнины, где идти стало удобнее, и облегченно вздохнул:

— Здесь-то я пройду…

Ему предстоял путь по замерзшему болоту. Каждый бугорок как гвоздь впивался в ногу. Летом по этим местам пройти было нельзя: березовые кресты по краям болот вели счет загубленным жизням.