Сергей Михеенков - Русский диверсант Страница 27

— Знаю.

— Помнишь, как ты срезал снайпера на Извери? Вся рота тебя готова была на руках носить.

— Как мне хотелось тогда заполучить его винтовку!

— Винтовка у тебя хорошая. Оптика — лучшая в мире.

— Винтовка-то хорошая. Только я из нее еще ни разу не стрелял. Не знаю даже, правильно ли выставлен прицел.

Они переглянулись и увидели в глазах друг друга то, что видят перед атакой, когда ничего уже изменить нельзя. Подольский вытащил из-за пазухи ТТ и дослал патрон в патронник. Воронцов снял с прицела чехол, аккуратно сложил его и сунул в карман. Его первый патрон был уже в патроннике. Стрелять надо тогда, когда колонна поравняется с ними. Оба конвоира окажутся в зоне его огня. Тогда и Степан сможет помочь ему, если после первого выстрела что-то пойдет не так. Хотя для пистолета расстояние до колонны все равно оставалось критическим.

Телегу тащил гнедой кавалерийский конь. Конь так же, как и пленные, порядком уже устал, бока его потемнели и западали. Немец дергал вожжами и покрикивал.

— Сань, — зашептал Смирнов, — ты посмотри, какой конь… Коня не задень.

Конь, что и говорить, был хорош. Конь им очень даже нужен. Тащить раненого лейтенанта… Если отобьют Старшину… Кондратий-то Герасимович едва ноги переставляет…

Когда давно не стреляешь, а потом снова наступает минута и вот ты, стрелок, выцеливаешь середину корпуса живого человека, испытываешь не то чтобы неуверенность, а какую-то смутную тревогу. Быть может, даже страх. Но не потому, что сейчас, через мгновение, твоя пуля поразит живую плоть и оборвет чью-то жизнь. Об этом можно подумать потом, когда дело будет сделано. Есть другой страх. Если ты промахнешься, то есть такая вероятность, не промахнется твой противник. Чтобы перезарядить винтовку и прицелиться, потребуется несколько секунд. Но те секунды наверняка будут сильно отличаться от мгновений, которые предшествуют первому выстрелу. Важно не допустить этого. И заполнить их одним действием. Только — действием. Быстрыми, отточенными движениями. Ни одного — лишнего. И — никаких мыслей и сомнений. Только — стремление. Точно поразить цель. Страх при этом все же не исчезает, он всего лишь замирает на время. И потом возвращается. И может возвратиться в любой момент. Как будто вместе с противником ты убиваешь и часть самого себя…

Воронцов придавил к плечу приклад «маузера», и все сомнения, которые только что одолевали его, отлетели прочь. Рука уже не дрожала. Левый висок конвоира плавал в его прицеле. Розовый, с синей веточкой вспухшей от жары вены, наполовину прикрытый пилоткой, обрамленной темной неровной полоской пота. Он сделал небольшое упреждение и надавил на спуск. Спуск у винтовки оказался плавным, и пуля, не отклонившись ни на сантиметр, вошла точно над ухом. Пилотка слетела с головы конвоира, а сам он сунулся под ноги коня, и тот, то ли почувствовав кровь, то ли удила больно врезались в его десны, шарахнулся в сторону, опрокинул телегу и понес вдоль кювета.

Второй конвоир тут же залег и начал лихорадочно высматривать, откуда стреляли. Но уже через мгновение хлестнул второй выстрел, и пробитая его пилотка сползла на затоптанную дорогу.

Колонна остановилась, и, когда уронил голову и второй конвоир, половина пленных тут же ринулась к лесу. Остальные попадали прямо на дороге, обхватив руками головы. Выстрелы Воронцова поделили колонну на две части. И теперь обе части решали свою судьбу сами.

Воронцов вскочил на колени, выбросил из патронника пустую гильзу и заметил, как группа, человек семь, в которой были танкисты и тот, ради которого они пришли сюда, перемахнули через придорожный кювет и рассыпались по просеке. Но вдруг двое из них остановились и кинулись к лошади.

Выстрел рассек тяжелые мысли младшего лейтенанта Нелюбина как раз в то мгновение, когда танкист сказал, что больше тянуть нельзя и что, если он сомневается, то они побегут одни. Нелюбин вдруг увидел, как шарахнулся с дороги конь и как поволоклось под телегой зацепившееся за передок тело старшего конвоира. Вначале ему показалось, что их обстрелял самолет и что звука мотора он просто не услышал из-за контузии. В ушах опять гудело и покалывало, как от простуды. Но потом увидел, как дымок еще одного выстрела плеснул из-за куста, и человек в красноармейской гимнастерке встал из травы и передернул затвор винтовки. В следующее мгновение его сбили с ног и один из танкистов подхватил его за воротник и потащил с дороги на обочину. Там они кубарем покатились вниз, под насыпь.

— Уходим! — закричали ему в самое ухо. Или это он сам кричал кому-то:

— Уходим, братцы!

— В лес!

Нелюбин бежал вместе со всеми, перепрыгивая через кочкарник и березовые пеньки, стараясь не упасть и не угодить кому-нибудь под ноги. Но чем ближе они подбегали к лесу, тем очевидней становилась мысль о том, что и там, в лесу, без оружия они все равно беглые бараны, а не бойцы. И он отыскал лихорадочным взглядом бегущего рядом Григорьева и крикнул ему:

— Сержант, к повозке! Винтовку надо!..

И они побежали к повозке, опрокинутой неподалеку. Раненые копошились в кювете. Немец неподвижно лежал под передком, зацепившись ремнем за крюк. Винтовка висела на его окровавленной шее.

Нелюбин ловко, по-кошачьи прыгнул под телегу, сдернул с убитого винтовку. Григорьев тем временем расстегнул ремень с подсумком и кинжальным штыком.

— Ранец возьми! — рявкнул Нелюбин и выхватил из рук Григорьева ремень.

В лес они бежали уже вчетвером. Следом за ними какие-то бойцы вели выпряженного коня. На пленных они похожи не были. И уже в березняке, когда можно было перевести дыхание, он спросил их:

— А вы, ребятушки, кто такие будете?

— А мы, Кондратий Герасимович, Шестой роты курсанты Смирнов и Воронцов! — радостно закричал ему в ответ Степан.

— Ох, ектыть! Это ж опять спаситель мой! Опять тебя бог прислал! Степушка ж ты мой родимый! Дай же я тебя обниму! — И Нелюбин повис на плече у Смирнова и некоторое время так и бежал, прилипнув к своему спасителю.

Ночью они сидели возле костра и разговаривали. Котелки уже были опустошены по нескольку раз. Все, что удалось прихватить у немцев, а также припасы Смирнова, было пущено по кругу. Лейтенант спал на носилках. Чтобы он не мерз, носилки поближе подтащили к костру. Танкисты и четверо бойцов спали вповалку на лапнике. Калюжный и Григорьев с винтовками ушли в охранение. Спать не ложились только трое: Воронцов, Смирнов и Нелюбин.

— И как же это вы нас, милыи вы мои, подкараулили! — мотал головой Нелюбин и тут же, с тем же внутренним ликованием продолжал: — А я всегда говорил, что товарищ на фронте для солдата — первая и самая близкая родня! Боевого испытанного товарища солдату на войне бог дает! А то, что богом дадено, вот так беряжить надобно! — И Нелюбин сжал кулаки и потряс ими.

Вскоре Нелюбин удивил их и вот чем: вытащил откуда-то из своих засаленных и пыльных лохмотьев медаль и повесил ее над клапаном гимнастерки.

— Как же они у тебя ее не отняли? — поинтересовался Воронцов.

— А так. Схоронил я ее, в надежное место. Мне эта медаль не так-то просто досталась, чтобы я ее немцу отдал.

— Ну, Кондратий Герасимович, вы и при звании, и с медалью — полный кавалер!

— Как есть! — согласился Нелюбин. — Эх, ребятушки мои, сейчас бы обмыть это наше дело! Что ж жизнь наша такая злодейская, что с такими-то хорошими ребятами, в такой-то милый час выпить нечего… — И вдруг спросил, глядя на винтовку с зачехленной трубой оптического прицела: — А кто ж из вас стрелял? Или сразу оба-два? Да нет, стреляли раз за разом…

— Санька стрелял, — сказал Смирнов.

За полуночью разговор стал тускнеть. Все, что шло от души, сказалось, а то, о чем все трое думали, но о чем пока молчали, угнетало. И вот Нелюбин, чувствуя, что подошли уже к краю, разорвал эту тягучую паутину:

— А куда ж, ребятушки, мы теперича пойдем?

Воронцов и Степан молча переглянулись.

— Я так думаю, что выходить нам надо где-то возле Зайцевой Горы. Хоть там и самая бойня, и войска все сгрудились, но там и полк мой. А ежели где в другом месте переходить, еще неизвестно, каким карим глазом на нас посмотрят.

— До Зайцевой Горы еще дойти надо. Сколько дотуда километров?

— Примерно, сорок — сорок пять.

— Два перехода. Если по прямой. Но таких дорог не бывает. Да и нельзя нам по дорогам идти. А у нас тяжелораненый. Да и кормить людей уже завтра утром чем-то надо.

— И то правда, и то, а идти, ребятушки, надо, — подытожил Нелюбин и хлопнул Воронцова по коленке. — Поведешь ты. У тебя уже опыт есть. Народ у нас подобрался надежный. Одни танкисты чего стоят. У них, имей в виду, младший сержант хороводит, Демьяном зовут.

Утром Воронцов построил свой отряд. Встал и лейтенант. Его еще пошатывало. Но он уже был полон решимости дальше идти своим ходом. В строю оказалось пятнадцать человек, с Воронцовым — шестнадцать. В боевых условиях — взвод. Потому что на передовой, Воронцов это знал, через неделю боев во взводе редко остается больше половины личного состава.