Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 27

— Ну, ну, слушаю с интересом, — сказал Готтескнехт. Вольцов часто заморгал и вытянул вперед шею.

— Я этого никогда не учил и не знаю принятых у вас терминов. Вам придется судить о моем объяснении по существу дела.

На лбу у Шмидлинга выступили капли пота.

— Вам придется… по существу дела… — повторил Готтескнехт с мечтательным выражением лица. И добавил: — Что ж, приступим!

— Дульный тормоз, — начал Вольцов таким тоном и с таким видом, как будто ему предстояло произнести стихотворение, — дульный тормоз навинчен на дульную часть орудийного ствола. При выстреле снаряд проходит через него, и когда дно снаряда на мгновение закрывает переднее отверстие дульного тормоза, рвущиеся вслед за снарядом пороховые газы в своем стремлении расшириться…

Сейчас он собьется, подумал Хольт.

— …проходят через отверстия в дульном тормозе, проделанные сбоку и выходящие в сторону, противоположную направлению выстрела. А это означает, — продолжал Вольцов, уже уверенный в победе, — что пороховые газы вырываются из дульного тормоза назад и этим сообщают стволу направленный вперед толчок, частично уменьшающий силу отката.

Шмидлинг издал глубокий вздох облегчения. Готтескнехт пристально посмотрел на Вольцова, и Вольцов спокойно выдержал его взгляд.

— Все в точности верно, — сказал Готтескнехт. Он вытащил записную книжку. — Получайте заслуженную единицу… Однако вы воззвали к моему чувству справедливости, Вольцов, и я не могу закрыть глаза на такой возмутительный факт, когда курсант берет на себя смелость назваться лейтенантом, чтобы вызвать на станцию машину,

Вольцов побледнел.

— А потому вот вам наряд вне очереди. Извольте ежедневно, ровно в двадцать один ноль-ноль, являться ко мне для чистки моих сапог. Согласитесь, что это заслуженное взыскание!

Наступило молчание. Вольцов не сразу собрался с духом для ответа. А затем:

— Господин вахмистр, — сказал он, — согласитесь, что вы не полномочны требовать от подчиненного личных услуг в качестве меры взыскания. Прошу наложить на меня взыскание, более отвечающее уставным нормам!

Дело дрянь, подумал Хольт.

— Вольцов, — ответил Готтескнехт, — я бы с удовольствием поставил вам единицу за проявленное мужество. Но это не мужество! Это наивность! Вы просто не знаете, чем это вам грозит! — И уже обычным деловым тоном: — Значит, по окончании занятий, явитесь ко мне для отбытия наказания.

— Слушаюсь, господин вахмистр.

Бросив еще на прощанье снисходительное «Продолжайте!», Готтескнехт удалился. Как только он исчез, Шмидлинг так шумно перевел дыхание, что Хольт подумал: чего ему бояться? Ведь он только инструктор!

— Эх, Вольцов, натворили вы делов, без ножа себя зарезали!

— А мне на… — отмахнулся Вольцов.

Унитарный патрон с гранатой, дистанционный взрыватель с максимальной продолжительностью действия в тридцать секунд, трубчатый бездымный порох в патронах… — вот что еще входило в программу их первого урока.

По окончании занятий все новички сошлись в столовой, бывшем буфете стадиона, где еще обедали старшие курсанты с другой батареи. На грубых деревянных подносах кучами лежала картофельная шелуха вперемешку с окурками и обглоданными костями. Вольцов размашистым движением руки смел со стола весь мусор — прямо на колени нескольким старшим курсантам. Их негодующие возгласы он подавил угрозой:

— Молчать, а не то нарветесь!

На обед был картофель в мундире и водянистый соус, в котором плавало несколько кусочков мяса. «Скверно, дальше некуда», — ворчал Феттер.

Земцкий, Шенке и Груберт, учившиеся на приборах управления огнем, сидели неподалеку и перебрасывались непонятными терминами, вроде «упреждение по высоте», «поправка на износ канала», «сумма метеорологических и баллистических поправок»… Они ужасно важничали. Земцкий рассказывал:

— Я обслуживаю дальномер… Он увеличивает в двадцать четыре раза!

— Заткнись! Никого это не интересует! — оборвал его Вольцов. — Всякий уважающий себя человек старается попасть к орудию.

За соседним столом все еще толковали об итальянском «путче», о телефонном разговоре Гитлера и Муссолини и, наконец, о новых воздушных налетах.

— Эссен опять бомбили. Оттуда сообщают о значительных потерях и разрушениях.

Хольт машинально уминал картошку. Мысль о разрушениях, об Эссене и Рурской области не покинула его и тогда, когда он лежал на своей койке, а Гомулка, склонившись над столом, усиленно строчил что-то в блокноте.

Сегодня непременно напишу Уте, говорил себе Хольт. Но мысль об Уте не гасила тайного страха. Напротив. «Все жертвы напрасны…» — звучало в его ушах. А что будет с Германией?

Он обрадовался, когда к ним в барак снова донесся голос Шмидлинга: «Выходи!» После двух часов строевой подготовки началось бесконечное заучивание утреннего урока; от постоянного повторения Хольт уже слышать не мог слов «лафет», «дульный тормоз», «дистанционный взрыватель». Это надо так вызубрить, чтобы помнить и спросонок, внушал им Шмидлинг. Да и Вольцов, чуть ли не в одно слово с ним, поучал их вечером, что память и сознание тут ни при чем, надо, чтобы вся эта премудрость въелась в плоть и кровь.

— Память может вам изменить, рассудок — угаснуть, но эта наука должна сидеть в вас, как условный рефлекс.

Вольцов отправился к Готтескнехту отбывать наряд, но предварительно догадливый малый обратился за советом к Шмидлингу.

— Это считается как рапорт, — пояснил ему тот. — Положено, чтобы в полной форме, на голове каска.

О столкновении между Готтескнехтом и Вольцовом много говорили в бараках. Надлер некоторое время наблюдал, как Вольцов усердно начищает вахмистру башмаки и ремень, а потом сказал с усмешкой:

— Когда Готтескнехт приказывает, Вольцов повинуется.

Феттер запустил в него шнурованным башмаком пониже спины, и Надлер счел своевременным обратиться в бегство.

Хольт сел за письмо, но дальше обращения так и не пошел, да и оно далось ему не без муки. Вскоре вернулся Вольцов, как всегда внешне спокойный, но его грызла ярость.

— На три месяца лишил меня увольнения, сукин сын!

Поостыв, он рассказал подробнее:

— Готтескнехт страшно разозлился, увидав меня в предписанной форме. Поставил мне единицу, лицемер поганый, за знание устава — и на три месяца лишил увольнения!

Гомулка рассмеялся.

— А потом еще полез смотреть, подлюга, соответствует ли взыскание уставу, — добавил Вольцов.

Хольта то и дело отвлекали от письма.

— Я бы согласился чистить ему сапоги, глядишь, недельки через две он бы и утихомирился, — сказал Бранцнер, высокий, худой брюнет с кривым носом и выступающим вперед кадыком, который судорожно прыгал у него при каждом слове.

— По-моему, с Готтескнехтом можно ладить, — подхватил Гомулка. — Когда нас пошлют в дело…

Опять «пошлют в дело»! Хольта от этих слов бросало в дрожь. Он поймал себя на том, что в глубине души тоскует по тишине и безопасности маленького городка, и тут же обругал себя за малодушие. На листке бумаги по-прежнему сиротливо стояло «Дорогая Ута». Тогда я сказал ей, что рвусь на войну, а теперь теряю всякое мужество…

Наконец он написал ей трезво и немногословно, описал этот первый день их лагерной жизни, насколько считал возможным после предупреждения Готтескнехта.

Ему вспомнилось их прощание. Неужели это было только вчера? А ведь кажется — так давно. Все кончено. И навсегда! Остальное — пустые мечтанья. Она чуть не на три года старше и обручена. Но сейчас, беседуя с ней в письме, он опять искал прибежища в самообмане. Нет, нет. Не кончено! «Не покидай меня! — писал он. — Нам, возможно, предстоит пережить много тяжелого! Не оставляй меня одного!»

— На угломерном круге, — поучал их Шмидлинг, — шесть тысяч четыреста делений.

Гомулка и Бранцнер, считавшиеся в школе лихими математиками, переводили деления угломерного круга в градусы, отдыхая на этом от одуряющей зубрежки. Каждый придумывал что-то свое, кто во что горазд.

— На подъемном механизме устанавливаем градусы: на каждый градус приходится по четыре риски.

На установщике взрывателя тридцать секунд действия дистанционного устройства соответствовали 360 градусам (полный оборот). Гомулка пытался высчитать, какое расстояние пролетит цель за тридцать секунд.

— Эх, досада! Тут, пожалуй, не обойтись без дифференциального исчисления!

Шмидлингу впервые попались такие понятливые рекруты.

— Начальная скорость гранаты, — поучал он, — самая большая. У нашего с вами клистира начальная скорость восемьсот шестьдесят…

— …метров в секунду, — подсказал Вольцов.

Но Шмидлинг уже не склонен был терпеть такие посягательства на свои права. Он заставлял весь расчет вытягиваться в струнку и повторять: угломерный круг, наибольший угол возвышения, установщик дистанционного взрывателя и так далее. Прошло немало времени, прежде чем их допустили к орудию.