Аркадий Сахнин - Тучи на рассвете (роман, повести) Страница 27

В ту же минуту раздался громкий крик:

— Ломайте сита! Крошите брикеты!

Сен Чель обернулся и увидел шахтера со шрамом, разбрасывающего ногами уголь. Несколько человек схватились за лопаты. Поднялась суматоха, в которой ничего нельзя было разобрать.

В ту секунду, когда Сен Чель замешкался, Сен Дин оттолкнул его и бросился на кучу угля, обхватив ее руками, прикрыв ее своим телом. И тут же раздался залп. Все замерли. Новый залп — и народ бросился врассыпную, прячась за угольные горки.

Перебегая от штабеля к штабелю, пятясь к забору, Сен Чель видел, как японец, наклонившись над Сен Дином, похлопал его по плечу и указал рукой на сито. Потом увидел, как брат вскочил, благодарно кивая головой, и взялся за лопату.

Притаившись за штабелем у самого забора, он продолжал смотреть, не в силах оторваться от картины своего позора.

Большая группа японских солдат появилась в центре двора. Один из них что-то кричал, и по тому, как из-за ближайших штабелей поднялись несколько человек и взялись за сита, он понял: японец призывает начать работу. Ведь японскому флоту нужен бездымный уголь…

Потом его внимание отвлекла группа шахтеров, которых самураи задержали у ворот и вели теперь в контору.

Сен Чель торопливо осмотрелся вокруг. В заборе у самой земли виднелась дыра. Он подполз к ней, просунул голову и, убедившись, что снаружи никого нет, выбрался за ограду. Сен Чель оказался на противоположной стороне от главного входа, близ изрезанной оврагами сопки. Пригнувшись, пробежал несколько метров и скрылся за выступом скалы.

… Все дальше и дальше в горы уходил Сен Чель. Ему казалось, что он не может теперь явиться к Ван Гуну. Он долго блуждал в горах. Но постепенно пришел к твердому убеждению, что будет предательством не рассказать Ван Гуну о своей неудаче и скрыться, подобно жалкому трусу.

А к вечеру Сен Челя осенила вдруг новая мысль, от которой учащенно забилось сердце. Надо поскорее вернуться в Пхеньян, пока не ушел Пан Чак.

Совершенно измученный, он лишь на следующий день пробрался к Ван Гуну и рассказал ему все.

— Вот так я и провалил ваше задание, — горестно закончил Сен Чель. — Видно, не по плечу мне эта работа!

Он умолк, виновато посмотрел на Ван Гуна, который за все время не проронил ни слова. И чтобы уж высказать все, что было у него на душе, Сен Чель робко добавил:

— Я прошу отправить меня с Пан Чаком…

Старик крепко обнял юношу.

— Ты большое дело совершил, — сказал Ван Гун, выпуская его из своих объятий. — Великую правду посеял ты в души людей.

Ван Гун умолк и несколько минут раскуривал трубку.

— А оставаться в городе тебе нельзя, — снова заговорил он, глядя на Сен Челя. — Ты прав. Да и ко мне ты не должен больше являться: могут проследить. Утром Пан Чак уходит в Маньчжурию. Пойдешь и ты.

Мечты

В двух километрах от Садонской шахты, у подножия маленькой сопки, тянется полуразрушенный, почерневший от времени каменный забор. Над воротами во всю ширину огромная вывеска: «Угольные копи Те Иль Йок и К°. Оптовая торговля. Фирма существует с 1849 года».

Каждое утро Те Иль Йок взбирается на сопку и смотрит, что делается у его японских конкурентов — на Садонской шахте. Эта фирма совсем молодая — основана в 1910 году. Принадлежит японскому военно-морскому флоту, и управляет ею адмирал. Там добывается бездымный уголь для флота и делаются брикеты для продажи.

Возвращается к себе Те Иль Йок в подавленном состоянии и клянется самому себе, что больше не полезет на эту проклятую сопку, откуда видны и машины с углем, мчащиеся из Садона, и ленты транспортеров, и могучие углесмесители, и грохочущие прессы, брикетирующие уголь.

Но вот наступает утро, и Те Иль Йок снова взбирается на сопку. Он мечтает увидеть пожар, или взрыв эстакады, или хотя бы аварию на японской шахте, но его взору предстает все та же картина четко работающего мощного предприятия.

Понурив голову, он спускается к себе на шахтный двор.

В центре слепая лошадь идет по кругу, наматывая на ворот колодца толстый потертый канат. Лошадь идет лениво, поминутно норовя остановиться, но мальчишка-коногон покрикивает на нее, и животное движется медленно, тяжело. Лошадь делает восемь с половиной кругов — и на краю сруба показывается тяжелая бадья с серым углем. Коногон останавливает лошадь, помогает рабочим оттащить в сторону и опрокинуть бадью. А затем бадья с грохотом падает в шахту, ударяясь о стенки колодца.

Внизу ее нагружают углем. Сигнальщик дергает тонкую веревку, к верхнему концу которой прикреплен болт. Болт ударяется о рельс, и по этому дребезжащему звуку лошадь трогается в путь, понукаемая коногоном. Она делает восемь с половиной кругов и останавливается. И снова уголь из бадьи вываливают на землю.

В нескольких метрах от колодца сидят на земле двенадцать девочек и лепят брикеты из мелкого влажного угля. Потом готовые угольные шарики величиной с гусиное яйцо сушатся на солнце. Время от времени рабочий отвозит их на тележке под навес, на котором крупными иероглифами обозначено: «Центральный оптовый склад угольных копей Те Иль Йок и К°».

Несколько минут хозяин копей смотрит, как идет работа, и, вконец расстроенный, быстро направляется к навесу, где приютилась будка с вывеской: «Управление угольных копей Те Иль Йок и К°».

— Позови управляющего! — кричит он на ходу повстречавшемуся рабочему.

Шахтовладелец заходит в будку и начинает бегать из угла в угол, поминутно поглядывая в окно. Потом садится на циновку, напуская на себя важный вид. У него будет серьезный разговор с управляющим. Так продолжаться не может.

Он щиплет свою жиденькую бородку, которая растет кустиками. Однажды какой-то шутник сказал, будто Те Иль Йок повыщипал ее в минуты гнева. С тех пор он решил не прикасаться руками к бородке, но, как только начинает сердиться, забывает о своем решении.

Те Иль Йок очень подвижный человек. Ему трудно усидеть на месте, особенно сейчас, в минуту крайнего раздражения. И как только входит управляющий, он вскакивает.

— Ты хочешь разорить меня, негодяй! — кричит Те Иль Йок. — Это тебе, своему родному племяннику, я доверил такой пост, а ты целыми днями где-то пропадаешь! Смотри, что делается! Ведь никто не работает!

— Люди работают, — оправдывается управляющий.

— Работают?! — вскипает шахтовладелец. — Это называется работают! — Он хватает управляющего за рукав и тащит его к окну. — Ты посмотри, как они сгружают с тележки уголь! Они же спят! А женщины? Они сидят и поют! Разве так надо делать брикеты? — Те Иль Йок в изнеможении опускается на корточки. — Нет, с этим управляющим можно сойти с ума! Наверно, в наказание бог послал мне такого племянника.

Племянник-управляющий молчит, опустив голову. Это еще больше раздражает хозяина.

— Иди сейчас же, — снова вскакивает он, — и заставь их работать! Лопаты должны мелькать так, чтобы их не было видно! Скажи, что я выгоню их всех! — кричит он срывающимся голосом. — Пусть посмотрят, как работают на Садоне!

Племянник уходит, а Те Иль Йок садится к окну и наблюдает за ним.

Что же делается под землей, в шахте, если здесь, на виду у него, такое творится! Надсмотрщиком туда пришлось поставить родственника жены. Но этот еще больший негодяй, чем племянник. Нашел себе прохладное местечко, где не светит в глаза солнце и нет мух, и спит, наверно, вместе с шахтерами. Ни у кого не болит душа за предприятие. Тридцать восемь человек работают на шахте, и все до одного лодыри! И лошадей подобрали таких же. У людей лошади бегут, скачут, а эти тащатся так, что действительно можно сойти с ума.

К окну подходит покупатель. Его вид не радует хозяина. Этот много не купит.

— Сколько тебе угля?

— Две корзины.

— Всего?

— Да.

Те Иль Йок идет к весам конторки, взвешивает пустую корзину, потом рабочий наполняет ее углем.

Весы старые, делений, нанесенных на металлический стержень, почти не видно. Но владелец шахты хорошо изучил их. На каждой корзине угля он выгадывает два килограмма.

Покупатель расплачивается, поднимает на коромысле корзины и идет к воротам.

Печальным взглядом провожает его шахтовладелец. Когда-то он мечтал о крупной фирме. Он развесил солидные вывески, назначил управляющего, главного инженера, штейгера. Он рассчитывал на большие барыши. Он рассчитывал продавать уголь большими партиями.

Но ничего, из этого не вышло. Крупная механизированная Садонская шахта, принадлежащая японцам, совсем задушила его. Их уголь почти вдвое дешевле.

Он довел рабочий день на своей шахте до шестнадцати часов, он платит шахтерам меньше, чем японцы, и все же добыча угля ему обходится почти вдвое дороже, чем им. Он не может продавать уголь по садонским ценам. Они продают только крупными партиями, а он вынужден торговать в розницу. Рухнула мечта об оптовой торговле. В лучшем случае к нему приезжают за углем на арбе. Обычно же он продает корзину, две, а в последнее время брикеты стали покупать поштучно.