Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 27

Какие-то неосознанные чувства появились в его голове. Рука, поддерживающая поверх одежды револьвер, машинально полезла за пазуху, ощутила металлическую твердость оружия, придала ему решимость и даже уверенность. Он понял, что должен защитить Кесирт, восстановить справедливость, наказать подонка. От этих мыслей кровь заиграла в молодом теле, глаза его заблестели, забегали.

Действуя нахально локтями, он пробил себе проход, оказался между базарными рядами. Еще раз окинув взглядом толпу суетящихся, озабоченных предстоящей торговлей людей, поискав глазами Кесирт, он, расталкивая окружающих, двинулся к стоящему в стороне от базара невзрачному зданию с бордовой крышей, с обвалившимся кирпичом.

Какое-то чувство надменности и жалости ко всем торгашам возникло в его душе. Ему стало их жаль. «Это мелкий народ, — думал он, — разве эта трехгрошовая масса, торгующая всем и вся, даже своим телом, сможет постоять за себя и тем более за какую-то незнакомую женщину. А я смогу, я должен, я обязан… В крайнем случае я пристрелю эту грязную свинью… Мне за это даже спасибо скажут».

— Цанка, Цанка — ты куда? — неожиданно он услышал милый голос Кесирт.

Юноша остановился, обернулся. Через торговый ряд кричала Кесирт.

— Подожди! Постой!

Она бойко перепрыгнула через какие-то тряпки, оставляя на них маленькие шмотки грязи.

— Куда лезешь, дрянь поганая! — крикнула хозяйка тряпок.

— Чего кричишь? Ничего с ними не случилось, — в тон ей на ходу ответила Кесирт.

Та продолжала поносить молодую попрыгунью.

— Что она разбушевалась так, что ей надо? — возмутился Цанка, желая сделать движение в сторону ворчащей торговки.

— Успокойся, — нежно сказала Кесирт, мягко дергая юношу в другую сторону. — Если по каждому такому эпизоду устраивать выяснение, то здесь не базар, а общая свара будет… Иди сюда. Она отвела Цанка в сторону от людского потока. Стоя прямо перед ним, спросила:

— Ты куда это направился?

Цанка замялся, не зная, что сказать и в то же время он хотел, чтобы Кесирт знала, куда он идет и что он скоро сделает.

— Иду посмотреть коня, — в последний момент схитрил он. — Так это не сюда, а в другую сторону… Что-то ты бледный какой-то стал — что с тобой? — глядя прямо в глаза, спросила она.

— Ничего, ничего, а что случилось?

— Что-то с тобой творится. На лице написано, — не унималась Кесирт.

В это время кто-то из проходивших мимо ткнул грубо в спину Кесирт нагруженным мешком. Она потеряла равновесие, и уткнулась всем телом в худую грудь Цанка. В свою очередь юноша машинально обхватил мягкие руки девушки поверх локтей, пытаясь поддержать ее. Через мгновение они разошлись. Однако Цанка почувствовал упругость ее грудей, силу давно манящего женского тела, прерывистое дыхание и такую близость бесстыже-пухлых алых губ. Ему показалось, что она чуть сильнее, чем следовало, обняла его, чуть дольше задержалась в его объятиях.

Волна неописуемых чувств прокатилась по его телу, дернулся юный нерв, краска залила лицо, загорелись уши.

Кесирт снизу вверх в упор смотрела прямо в его посиневшие от пасмурного неба наивные глаза, видимо, читала его мысли и чувства, смеялась, показывая белоснежный ряд маленьких ровных зубиков и здоровые алые десны. Она тоже разрумянилась. Казалось, что этот пунцовый цвет вытекает из ее маленьких ямочек, образующихся на смуглых щеках во время ее соблазнительной улыбки.

— Давай пойдем вместе. Я покажу дорогу, — сказала она, не переставая улыбаться.

Цанка еще мгновение стоял, не зная, что сказать, его мысли были о другом, но наконец он скороговоркой вымолвил:

— Нет, нет, Кесирт. У меня еще дела… Я скоро приду. Где ты будешь?

— Я буду вон там, где ткани продают, — улыбалась Кесирт. — Зачем тебе ткани? — просто так спросил Цанка.

— Как зачем? Платье сшить. Хочу замуж выйти, — уже нежно, издеваясь, говорила она, кокетливо строя свои черные глаза, при этом одна ее бровь вздернулась вверх, поднимая за собой пышную ресницу.

Глубоко вздохнув ртом, Цанка в нетерпении отвернулся.

Прикосновение к телу Кесирт всколыхнуло его внутренность, заиграла молодая кровь, пробудилось влекущее, одурманивающее, давнее желание.

— Я скоро вернусь, — буркнул он, уходя от соблазна, засовывая в карман брюк руку.

Меж тем базар успокоился, угомонился, застыл в ожидании. Торговцы в основном заняли все свободные места, с необъяснимым волнением ждали покупателей. Все суетясь, с азартом раскладывали товар, прикидывали цены, мечтали о несбыточных доходах, исподлобья следили за соседями, с завистью или с ухмылкой разглядывали продукцию конкурентов. Все пытались приукрасить свой товар: кто-то обтирал яблоки, кто-то сбивал пыль с мешков муки, кто-то драил калоши, кто-то от навоза очищал тощее вымя коровы, кто-то со слезами на глазах целовал в губы коня — единственного кормильца, с которым по нужде надо было расстаться.

Цанка с безразличным видом покинул территорию базара. Решимость наказать обидчика Кесирт в нем еще больше укрепилась. Он еще не знал, что будет делать, но знал, что он будет действовать жестоко и до победного конца. Он был уверен, что заставит подонка вернуть деньги и извиниться, и при этом он покажет, на что он способен. Пусть знают парней из Дуц-Хоте! Этот подонок, пьяница, будет на коленях просить у него пощады!

При этом необъятные чувства похотливости перешли в чувство агрессии и злости. Одной рукой теперь он стал сжимать рукоятку револьвера, а другая до судорог сжималась в кулак. Нетерпение кого-то бить, насиловать, как-то действовать мучили его. Юношеская страсть вырывалась наружу.

К тому времени значительно прояснилось, ветер и дождь прекратились. Кругом запели птички. Бесстыжие воробьи прямо между ног прохожих подбирали шелуху семечек, бойко летали, бестолково чирикали. Привязанный к забору одинокий ишак, вытянув шею, протяжно кричал. Прямо у входа на базар, рядами, образуя узкий коридор, высаживались нищие, попрошайки, цыгане. Они не дрались и не ругались, их места уже давно были поделены. На длинного, думающего о своем Арачаева они даже не посмотрели.

Оказавшись вне базара, Цанка долго осматривался по сторонам, ища оптимальный вариант дороги до здания с бордовой крышей. Долго осматриваясь, понял, что надо обходить целый квартал.

Резво тронулся, не все лужи обходил, не замечал прохожих. Наконец завернул в узкий проулок, огороженный с обеих сторон плетеными низкими заборами. Шел, машинально поглядывая в тесные, аккуратно ухоженные уютные огороды.

В это время его внимание привлек истерический вопль мартовского кота. С детства испытывая необъяснимое любопытство к кошкам, Цанка остановился, заглянул через забор во двор. На открытой деревянной неокрашенной веранде чистенького домика сидела пожилая, приятная на вид, простоволосая русская женщина. Рассыпав перед собой на мешковину красно-белую крупную фасоль, она перемешивала ее, что-то выискивая.

Рядом с ней, на самом краю веранды, лежа на спине, вытягиваясь, показывая нежный беленький животик, медленно крутилась из стороны в сторону пестрая кошка. Ее розовый ротик широко раскрывался, видимо, мурлыча. (Этого Цанка не мог слышать.) А в двух метрах от нее, стоя в грозной позе, конвульсивно дергая опущенным хвостом и задней частью тела, вопил рыжий здоровенный кот. Чуть позади, уныло опустив голову, на задних ногах сидел еще один серый кот.

Кошка все крутилась, меняла позы, терлась шеей о изъеденные временем и погодой половые доски веранды.

Видимо, устав вопить, рыжий кот замолчал, медленно оглянулся, увидел серого кота и резко бросился в его сторону. Тот, как пуля, сорвался с места и исчез где-то под дровами. Тогда кошка соскочила с веранды, нежно мяукая, сделала круг, видя, что рыжий кот стал вновь к ней приближаться, вновь вскочила на веранду, подошла к ноге женщины и, высоко задрав хвост, обнажая все свои прелести, стала тереться о ногу женщины.

— А ну иди отсюда, — беззлобно сказала женщина, дергая ногой, при этом она подняла голову и увидела молодого человека, заглядывающего во двор.

Цанка пристыженно опустил взгляд, тронулся дальше. Однако движение его стало не таким резким и бодрым. Почему-то худые плечи еще больше обвисли, руки безвольно стали болтаться вдоль длинного тела. В своих грязных, поношенных чувяках, в которых от худобы болталась при каждой поступи жижа, попавшая внутрь, он тщательно стал обходить все лужи, невольно пытаясь продлить свой путь.

Почему-то исчезла та решительность и злоба. Незнакомые, странные чувства и масса противоречий вкрались в его душу. Сцена с кошками — стала напоминать ему треугольник: Кесирт — Батык — он. Что-то было в этом общее, звериное, низменное. Какая-то непонятная тревога вкралась внутрь его юного неокрепшего тела. Он хотел о чем-то подумать, проанализировать свои действия, оценить реальность, но не мог. Не мог понять своей роли, до конца еще не знал, чего он хотел и все ли это правильно.