Айбек - Солнце не померкнет Страница 27

Хорошо, что под мостиком не было воды. Положив голову на мягкую глину, он замер.

Пулеметные очереди и рев моторов прорезали воздух. Когда все стихло, он выскользнул из своего убежища. Очистив лицо от глины, осмотрелся вокруг.

Четыре бойца лежали без движения. Али с трудом поднял трупы, уложил их в стороне, на чистой граве.

Взяв горсть земли, он подул па землю и высыпал ее на бойцов.

На извилистой дороге валялись трупы лошадей, исковерканные машины, ящики с боеприпасами. Вдали, справа, над насыпью железной дороги поднималось пламя и дым — на станции был пожар. Свернув с дороги, Али долго шел и остановился лишь в конце поля неубранной пшеницы.

Здесь было тихо. Гул пушек едва доносился из-за горизонта.

— Хватит! — прошептал Али. — Избавился от огнища! Разве мой отец солдатом был? Или бедная мать моя родила меня, чтоб я сгорел в пучине огня?

Теперь он чувствовал себя свободным от каких бы то ни было тревог. Он жил одним желанием — попасть в теплый, жилой дом, посидеть у семейного очага. Это желание стало настолько сильным, что Али счел его вполне выполнимым.

Кто двигается, тот и через холмы перемахнет. Что такое путь для идущего?!.

К вечеру Али вышел на немощеную дорогу с колдобинами, рытвинами, ухабами. Дорога стала подниматься на возвышенность. Боец внимательно посмотрел вокруг. Напротив на пригорке разместилась маленькая деревушка, а внизу, лениво навиваясь, текла река.

"Довольно тихни, приятный кишлак, — подумал Али. — Отдохнуть бы".

В предвкушении отдыха боец ускорил шаг. На окраине деревни он постучал в первый дом. Дверь приоткрылась, и Али увидел женщину с пышными русыми волосами, с мягким взглядом…

Али с интересом рассматривал миловидную хозяйку и ничего не говорил.

— Откуда вы? Что вам нужно? — побледнев, спросила женщина.

— Мен кизил аскар[2]. Товарища нет. Много ходил. Устал… — опустив голову, ответил Али.

Женщина посмотрела вокруг и, убедившись, что никого нет, позвала:

— Входи! Быстрее входи.

Едва Али успел переступить порог, хозяйка захлопнула дверь и щелкнула задвижкой.

— Как ты оказался здесь? Со вчерашнего дня в деревне хозяйничают немцы. Тебя никто не заметил?

Хотя в темной передней Али уже не мог видеть лица хозяйки, но по голосу чувствовал ее волнение.

— Хозяйка, куда я пойду, везде фашисты… Устал я.

Женщина молчала, словно обдумывала, что делать с неожиданным гостем.

— Все понимаю. Тяжелые времена, — наконец сказала она. — Когда преградим дорогу этому горю?

— Очень трудно, хозяйка. Совсем дело плохо. Машин у них много, в божье поле не вмещаются. И каждая до самой крыши. И железо, и камень уничтожает. А что человек? Горсточка костей. Понимаешь ли ты, хозяйка?

— Понимаю. Все понимаю. Что ж, проходи.

Али вошел. Посредине просторной комнаты с маленькими оконцами и низким потолком за простеньким столиком сидел мальчик лет шести-семи — рыжеволосый, с ясно-голубыми, как южное небо, глазенками. Он катал по столу сломанную, без колес, машину. Мальчик взглянул на Али с удивлением и серьезно спросил:

— А где же письмо?

Али понял этот вопрос и начал утешать мальчика:

— Папа твой молодец. Он бьет фашистов. Некогда ему писать. Ты пиши ему.

Для мальчика, уже несколько дней находившегося взаперти, нашлось наконец развлечение. Он начал с искренним любопытством сыпать вопросы о войне, танках, самолетах, пока мать не запретила ему:

— Володя, хватит. Дядя устал. Ему отдохнуть надо.

Али попросил воды. Первым делом он хотел умыться.

Женщина принесла воду в медном чайнике и таз. Али снял каску, положил на стол, полой шинели вытер грязное лицо и опустился на табуретку.

— Мойтесь, — пригласила хозяйка, — пожалуйста.

— Рахмат, хозяйка, рахмат. Трудные времена. Твой хозяин тоже на фронте?

— Да, все на фронте. Ни письма, ни весточки, — тихо ответила женщина. — И ничего не поделаешь. Если бы не мальчик у меня, я бы тоже отправилась на фронт.

Али пощипал свои желтые усы. Он понял намек женщины.

— Да, — кивнул он головой, задумавшись. — А к своим можно выйти отсюда?

— Можно.

Али встал, умылся. Вскоре хозяйка принесла хлеб, поставила на стол молоко.

— Садитесь, закусывайте.

Али с чувством благодарности взглянул на хозяйку, потом на стол:

— Рахмат. Давно я так не кушал.

Но ел он неторопливо, соблюдая приличие. Используя весь запас русских слов, Али хотел много рассказать доброй, гостеприимной женщине.

— Я… Очень издалека. Узбек. Четверо детей у меня. Марджа тоже есть. Как ты…

После еды боец громко крякнул. Его начал одолевать сон. Кинуться бы сейчас на пол и замереть, словно камень!

Али смущался. Он потер пальцами глаза, посмотрел на закрытую занавесью маленькую дверь, на небогатую обстановку.

Кроме стенных часов, на цепочке которых висели гирька и большой ключ, все остальные предметы боец различал довольно смутно.

Перед глазами его возникли стенные часы в чайхане. Там цепочку оттягивал кукурузный початок. Али вспомнил чайханщика Турды-пучука, который, когда на полях наступала страдная пора, а в прохладной чайхане некоторые люди без конца беседовали за чайником наваристого зеленого чая, обыкновенно напоминал:

— Эй, хорошие! На свете есть так называемые часы.

Это значило, что всему свое время, что не надо забывать о совести, пора на работу.

Воспоминания оборвались. Почти под самыми окнами с громким тарахтением промчался мотоцикл. Али вздрогнул, а хозяйка, осторожно приблизившись к окошку, отвернула край занавески.

Пригрозив пальцем Володе, который, рванулся было к двери, она выглянула на улицу, Али не двигался.

— Проклятых, должно быть, больше стало, — спокойно сказала женщина. — Вчера после полудня целая орава их, пьяных, с криком и шумом вошла в деревню. Многие люди, покинув дома, с самого утра бежали в лес.

Задернув занавеску, хозяйка отошла от окна.

— Лошадь убили, — продолжала она рассказывать. Все, что было в правлении колхоза, выбросили на улицу. Разграбили магазины. Правда, в дома не вошли. Вечером большинство из них куда-то исчезло. Остальные всю ночь варили еду и стреляли из автоматов. Фашист, оказывается, до еды охоч больше свиньи. Яичной скорлупы только за одну ночь, говорят, набрался целый мешок.

— "Обжора в хаит помрет", говорят узбеки, — жестикулируя, с трудом объяснил Али. — Сейчас у немца хаит. Даровая еда. До тошноты будет есть.

— Набросились они. Ничего не скажешь.

В окно кто-то постучал. Вероятно, стук был условным, потому что хозяйка, не раздумывая, кинулась к двери.

Али спросил, что делать, но женщина жестом успокоила его.

Протирая сонные глаза, боец прислушался. В прихожей хозяйка кого-то по-матерински упрекала:

— Где тебя носит? Сейчас такое время, что не решишься даже на соседей украдкой посмотреть!

— Ничего не случилось, — раздался другой женский голос.

В комнату вошла девушка. Ее красивые волнистые волосы выбивались из-под берета и почти закрывали весь лоб. Белое, открытое лицо выражало тревогу, волнение.

Девушка сняла короткое, старенькое, но чистое пальто и повесила его. Потом сняла берет и бросила его на комод. Привычным движением привела в порядок волосы.

Повернувшись к Али, словно к старому знакомому, протянула руку:

— Здравствуйте.

Ответив на приветствие, Али молча рассматривал девушку.

Она присела к столу и тоже внимательно осмотрела солдата. Али даже смутился…

— Отступаем, товарищ боец, да? — вдруг спросила она.

Али ничего не сказал, только слегка кивнул головой.

— А куда отступаем?

— Довольно тебе, Надюша, — вмешалась хозяйка и пояснила Али: —Сестра моя. Живет с нами.

Хозяйка снова стала собирать на стол, рассказывая гостю нехитрую историю короткой жизни сестры.

— Без матери росла. Характер трудный. Нелегко ей будет с таким характером.

— С таким только и можно жить сейчас.

Женщина вспомнила, как Надя прибегала из школы с красным галстуком на груди, как часто пропадала па нужных и ненужных шумных собраниях. Хотя она и не была отличницей, все же учителя считали ее одной из лучших учениц в классе. Многим не уступала.

Девушка мечтала об интересной специальности. Правда, еще не ясно было, какую выбрать. Что ж поделаешь, в такие годы многое хочется сделать. Хочется работать в Москве, в Ленинграде, в лабораториях под руководством великих ученых. Да мало ли соблазнов?

В этом году семнадцатилетняя Надя перешла в десятый класс.

Но осенью, в радостную пору учебы, их школа стала обиталищем вшивых, пьяных гитлеровцев.

— Да что ж я о Надюше без конца говорю, — опомнилась хозяйка. — Отдыхать вам надо.