Александр Коноплин - Поединок над Пухотью Страница 27

Шлауберг».

Проводив сержанта, Глеб и Сергей нехотя вернулись в землянку. Пока что на их долю выпало обеспечивать тыл командира.

— Как ты думаешь, чем он сейчас занимается? — спросил Глеб.

— Где?

— Ну там, где он сейчас. Я думаю, грузовик давно взлетел на воздух.

— Если все сделано, он возвращается, — уверенно ответил Сергей.

К землянке они подошли без особой опаски — лес вокруг был относительно знаком.

— А я уж заждался, — сказал Федя, с облегчением ставя автомат на предохранитель. — Все за каждым деревом немцы чудятся… А где товарищ сержант?

— Был, да весь вышел. — Богданов бросил автомат на солому. — Ты почему торчишь в землянке? А если накроют?

— Не накроют. В эдакой тишине за пять верст слыхать.

— Сказано, иди!

«Видно, прав сержант, — подумал Богданов, — рано еще доверять нам серьезные дела».

— Обожди однако. На пост пойдет Сергей, тебе надо быть при рации.

— Но я же…

— Рядовой Карцев! — Богданов мог, когда надо, показать свою власть. — Здесь за невыполнение приказа знаешь что бывает?

Карцев иронически глянул на товарища сквозь толстые линзы очков, но спорить не стал.

Богданов подождал, когда он выйдет из землянки, и сел к рации.

— Опять вызывали?

— Каждые полчаса, — ответил Федя, — вот опять наши позывные. Степанчиков дает. — Он повернул один наушник, чтобы Богданов мог слышать. «Заря» настойчиво требовала «Сокола» отозваться.

— Может, ответим? — с надеждой спросил Федя.

Богданов отстранил наушник.

— В данном случае мы обязаны выполнять приказ сержанта. Мы не знаем, какие у него соображения. Ты лучше перекусить организуй.

— Знаю я его соображения, — ворчал Федя, развязывая вещмешок, — не хочет, чтобы обратно отозвали. Колбасу сейчас доедим или до него потерпим?

— И правильно: нечего с пустыми руками возвращаться. А колбасу, я думаю, надо съесть. Раздели поровну и Санькину долю положи в мешок. Вернется голодный.

Остаток дня они потратили на устройство своего нового жилья или, как сказал бы Стрекалов, «наводили марафет». Очистили землянку от снега, найденной тут же саперной лопаткой раскопали и расширили полузасыпанный вход, сделали ступеньки, настлали лапника на земляные нары, даже соорудили нечто вроде таганка, возле которого можно было погреть руки. Возле землянки Зябликов обнаружил засыпанный снегом окоп и принялся его расчищать. Эту работу закончили уже в сумерках. На дне окопа лежали стреляные гильзы от винтовок и ПТР, помятые солдатские котелки, потемневшие от времени бинты, сгнившие в тех местах, где была кровь, пустая санитарная сумка, разбитый бинокль.

Окопчик был неглубок — его не успели закончить, — но разведчики были рады и такому.

— У моего отца был точно такой, — сказал Глеб, задумчиво рассматривая бинокль. — Да и воевал он в сорок первом где-то в этих местах… Вот только где погиб — не знаю.

— С чего ты взял? — спросил Федя.

— Мать в госпитале работала, так в ее палате один лейтенант лежал. Нерусский. Латыш, кажется. Услышал ее фамилию — Богданова — и стал расспрашивать. Сказал, что воевал вместе с капитаном Богдановым. Мой отец был капитаном…

— Богдановых много, — напомнил Федя.

— Да, я знаю. Только по его описанию все сходится. Имени, жаль, не назвал. А может, и не знал.

Вошел погреться Карцев, присел на корточки перед таганком. Некоторое время все молчали. Потом Сергей спросил:

— А каким был твой отец?

Глеб поднял глаза, задумался.

— Не знаю. Наверное, хорошим. Еще когда мы на заставе жили, к нам красноармейцы приходили в гости. Ни к кому из командиров не ходили, а к нам почти каждый вечер. Не считая праздников. Отец многих готовил к экзаменам. И еще он нас с мамой на руках носил. Сильный, значит…

— А у меня отец был музыкантом, — сказал Карцев, — и совсем не сильный был человек. На скрипке в оркестре играл. Так со скрипкой и на фронт ушел. Лучше бы мне оставил. Где бы он тут стал играть…

— А ты разве умеешь?

— Да нет, не в этом дело. Так, на память… А то вот только это и осталось. — Он вынул из кармана кусочек канифоли. — Сулимжанов нашел, повертел в руках и оставил…

— От других и этого не остается, — сказал Федя.

— Ну хватит! — Богданов с треском вставил магазин. — Раскисли! Не хватало еще слезу пустить. Сере-га, давай на пост!

— Жестокий ты… — сказал Карцев, не спеша подымаясь.

— Какой есть.

Ночь прошла спокойно. Последним — от четырех до шести — снова стоял Карцев. В шесть Глеб назначил подъем — надо было углубить окоп, — но в половине шестого его разбудил тихий толчок в спину.

— Глеб, — шепотом сказал Карцев, — они здесь!

Богданов вскочил, привычно взялся за автомат.

— Ты себя не обнаружил?

— Нет, что ты!

Лунный свет слегка посеребрил верхушки сосен, побурели прежде черные стволы елей, стали различимы отдельные ветви, кустарник невдалеке, зубастый пень, даже тропинка, по которой днем прошли разведчики.

— Не ко времени вылупилась! — сердито шепнул Богданов.

Однако кругом ни звука.

— Сколько их было?

— Кажется, двое, — кусая губы, ответил Сергей. — Один стоял возле вон той елки, второй — под этой сосной.

— А куда ушли?

Карцев зябко поежился.

— Понимаешь, у меня такое впечатление, что они никуда не уходили. Стояли, стояли и вдруг исчезли…

— Не болтай глупости! Как это исчезли?

— Не знаю, Глеб, — глаза Карцева беспомощно моргали, — я следил за ними, не отрываясь, а они — только что были и вдруг нет…

— Рохля ты! Маменькин сынок! — Богданов подобрал шинель, засунул полы ее за ремень, приготовил гранату. — Гляди лучше, Серега. Если увидишь кого, стреляй. — Он пополз вперед, быстро перебирая локтями. Минут через пятнадцать вернулся, убрал гранату в карман, поставил автомат на предохранитель. — Действительно, были. Только не два, а четыре. Ушли туда. — Он махнул рукой в сторону дороги. Спустившись в землянку, сказал почему-то одному Феде: — Шляпы мы! И я шляпа. Они же по нашим следам шли! Вчера мы с Серегой поленились петлять, на пургу понадеялись, думали, заметет, а оно вон как обернулось.

Федя неуверенно предложил:

— Может, мне пойти на пост? Все-таки у Сереги зрение, и вообще…

— Вообще не вообще, какая теперь разница? Будем сидеть тут и ждать гостей. Ты связь держи. В случае чего, передай «Заре» наши координаты и… привет от бывших воинов с пожеланиями долгой жизни.

— Глеб!

— Ну что, мандраж начинается? Зачем в разведку пошел?

— Я хотел сказать, Глеб, что, может, нам лучше уйти отсюда, пока есть время?

— А Сашка? Он же вот-вот явится!

— Так ведь если нас накроют, и ему будет худо. Что он один, без рации?

Богданов задумчиво тер кулаком лоб.

— Вот что, Зябликов, рацию надо спрятать.

Федя растерянно развел руками.

— Кабы лето, так в лесу бы можно, а тут…

— Кой черт в лесу! Надо так, чтобы Сашка нашел. — Глеб подошел к боковой стенке. — Сюда, в нишу, спрячь. Сашка про нее наверняка догадается. Планшетку его тоже сюда. Да не вздумай лапником маскировать. Землей надо. В общем, соображай сам, не маленький.

— Может, все-таки обойдется, а, Глеб? — в глазах радиста метался затаенный страх. Богданов, не отвечая, быстро вышел из землянки.

Прошло около часа. Еще недавно мутный проем двери просветлел, окрасились в зеленое хвойные иголки.

В землянку спустился Карцев. Длинный нос его совсем посинел от холода, на кончике висела крупная капля. Дрожащими руками он взял у Феди флягу с водкой, морщась, сделал два глотка.

— Исключительно по необходимости, — зачем-то пояснил он, — чтобы не замерзнуть окончательно.

Он посидел немного рядом с Федей, осунувшийся, похожий на кузнечика.

— Эк тебя перевернуло! — сказал Федя. Сергей бросил на него рассеянный взгляд.

— Это все чепуха. Главное то, что я здесь совсем не нужен. Некого и нечего переводить. Любой из нашего орудийного расчета был бы намного полезней. — Он мучился не только от холода, но и от сознания своей косвенной вины перед товарищами. — Стреляю я, честно говоря, отвратительно, бегаю и того хуже. Вообще, насчет физической подготовки нашей семье не повезло. Отец физкультуру не любил и меня к ней не приобщал. Особенно не мог выносить футбол. Приравнивал его к бою гладиаторов и корриде. Я тайком от него гонял мяч с ребятами… Бедный отец! Интересно, что бы он сказал, увидев меня здесь? Когда началась война, он настоял, чтобы я поступил на курсы переводчиков. У меня в школе по немецкому были одни пятерки, а отец считал, что каждый обязан делать то, в чем он сильнее других, чтобы принести Родине больше пользы. Наверное, это было правильно. Я понял это после. Недавно. Сейчас… А тогда просто записался добровольцем. Вместе со всем нашим первым курсом института.