Владимир Осинин - Полк прорыва Страница 27

— Слава гвардейцам-сталинградцам!

И на Волге в ту зиму вот так же кричали. Когда зажали гитлеровские дивизии в кольцо. Подошел Огульчанский:

— Что вы уединились, друзья? Прошу к столу.

Они подкатили коляску туда, где сидел Морозов.

— Давайте выпьем за тех ребят, которые лежат под Сталинградом и на Зееловских высотах, — предложил Шорников.

Когда выпили, Огульчанский заметил:

— Между прочим, у нас сейчас о мертвых говорят больше, чем о живых.

— Они для нас не мертвые! — опустил на стол свой единственный кулак Морозов. — Они для нас больше, чем живые!

Шорников попытался отвести его в сторону.

— Зачем? Я же не пьян. Как он может судить так о том, что для нас свято?

Огульчанский стал его уговаривать:

— Тихо, тихо. Вы неправильно меня поняли, товарищ майор. Для меня фронтовое братство тоже превыше всего. Я ведь не обделен славой. Мне доверили…

— Всем нам многое доверили. Но наши павшие друзья — это наши незаживаемые раны! Их нельзя грубо трогать! Нельзя!

— Ребята, да перестаньте, — уговаривал их Неладин. — У нас сегодня такой день!

— А мы и не скандалим, — ответил Огульчанский. — Просто у Морозова еще осталась фронтовая привычка. А между прочим, я его люблю! Честное слово! — Огульчанский обнял и поцеловал Морозова. И Шорникова тоже. — Помнишь, как в белорусской хате ночевали? И немцы через стенку. Как мы их тогда…

— Коля, достаточно, пойдем домой! — сказал Морозов.

— Идем. Прогуляемся немного по столице.

— Жаль, что я не смогу с вами, — вздохнул Огульчанский. — Зина связала по рукам и ногам.

Они простились с Неладиным и Огульчанским, но полковник догнал их на лестнице.

— Я провожу вас. — Он взял Шорникова под руку и спросил: — Верно говорят, что Хлебников уходит?

— Не знаю. Но, по-моему, брехня!

— А вы заметили, какое у него настроение?

— Это нас не касается.

— Это не касается Морозова. А мы пока служим.

Из дверей пахнуло прохладой, полковник поежился и стал торопливо прощаться.

Шорников и Морозов дошли до Никитских ворот, потом повернули опять по бульвару к Арбату.

Шорников остановился, стал закуривать. Было такое состояние, будто под тобой не земля, а льдина и уже под ногами начинает потрескивать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

По всему, горизонту висела туча пыли, невдалеке, за перелесками, грохотали танковые колонны.

Запыленный, с большим кожаным портфелем, в котором сложены все дорожные пожитки, майор Шорников «голосовал» на перекрестке, надеясь, что окажется попутная машина.

Поднял он руку и перед газиком. Оттуда раздалось:

— В чем дело?

— Не подбросите ли меня до танкистов?

— Садитесь.

Шорников залез под тент, расположился на заднем сиденье рядом с каким-то полковником и только теперь заметил, что перед ним, спиной к нему, сидел широкоплечий человек с огромными золотыми звездами на погонах. Маршал Хлебников!

— Кто вы такой и откуда? — спрашивает он.

— Майор Шорников… Извините, товарищ маршал… Я думал…

— Ничего, ничего. Мы как раз доставим вас по назначению.

Когда Шорников сказал, что он из штаба, маршал заметил:

— Наверное, недавно там работаете?

— В первую командировку выехал.

— Это заметно.

Шорников сам понимал, что сделал не так, как надо. Могла быть и машина, и сопровождающий офицер. А он постеснялся…

Дорога полевая, с выбоинами, маршал молча раскачивается на сиденье рядом с водителем, занят какой-то своей думой.

«А о чем думают маршалы?»

Лес в тихое время, наверное, мечтает о ветре. Птицы — о дальних перелетах в небе. Дети — о ромашковых полянах. Крестьянин, засевающий поле, — об урожае. Маршалу, наверное, должны чудиться большие сражения. Как Бородино или Сталинградская битва.

А может быть, и у него совсем другая мечта — выиграть то сражение, после которого не довелось бы водить в кровопролитные схватки полки и дивизии?

Мало кто знает, что происходит за кулисами мира, а этот человек знает. И эта его осведомленность не дает ему покоя.

— Скажите, а вы не тот самый комбат Шорников, который написал книгу «На танках сквозь атомное облако»?

— Тот самый, товарищ маршал. К сожалению…

— Это почему же так? — удивился маршал.

— Один из критиков сказал — бред.

— И вы с ним согласились? Убедил он вас?

— Не знаю.

— Ничего. Держите голову выше!

Дверцы захлопнулись, и газик запылил дальше.

Весна шумно врывалась в просторы России. Словно она на привале слишком долго задержалась и ее неожиданно разбудили: «Что же ты спишь? Тебе давно надо быть впереди — за лесами, за долами». И она шарахнулась через леса и степи на север — дружно растаяли снега, набухли почки на деревьях, зазеленели.

Но ночи были по-прежнему прохладными. Небо чистое, высокое.

Шорников лежал на лесной поляне и, заложив руки за голову, смотрел на звездную россыпь.

Таинственные далекие миры. Какое-то торжественное спокойствие. Миллионы лет так было и так будет.

А какие войны на земле прокатывались под этими звездами! Сколько было пепла! Сколько могильных холмов вырастало!

Устоявшееся звездное безмолвие. Небо! Когда-то человек поселил туда богов.

И вдруг среди россыпи Млечного Пути что-то остро замелькало, катится, катится, катится. Бежит крохотный шарик. Торопится, скоро скроется за горизонтом.

Шорников стал присматриваться к звездам и заметил, что по небу шарят и другие светлячки. Один из них крупный, как звезда первой величины, напористо прочеркивает синий, почти черный купол.

Сколько же их, этих самых спутников-шпионов, колесит теперь вокруг нашей планеты, будто наматывают на нее, как на клубок, паутину!

И кажется, если прилечь и приложиться ухом к земле, то можно будет услышать подземные ядерные взрывы где-нибудь в штате Невада или почувствовать содрогание от тяжелых бомб в Южном Вьетнаме. Такое содрогание чувствуется обычно за сотни километров от полигона.

Один из корреспондентов недавно писал, что он видел во Вьетнаме пустыню. Где будет выбран новый полигон — на Эльбе или на Ниле? Может, на плоскогорьях Азии? Или на берегах Карибского моря? Даже сам господь бог не сумел бы ответить на этот вопрос. Нет еще пока такого барометра, который бы точно указывал, где и когда начнется война и чем все кончится.

На кромке леса в тумане дрожали осинки, прокричал несколько раз филин и смолк.

Шорников услышал чьи-то шаги, приподнял голову. Кто-то пересекал поляну. Плащ накинут на плечи. Остановился, прислушался к лесным звукам, постоял немного и направился прямо к Шорникову.

— Я почему-то так и подумал, что это вы, — сказал маршал.

Шорников встал.

— Да лежите вы, отдыхайте, — и маршал сам опустился рядом с ним. — Что, и вас тоже ночь заворожила? Смотрите, какое небо! Говорят, чистое небо — к хорошей погоде. Хотя с какой стати ей сейчас быть плохой! Весна! Правда, выезжая в поле, мы меньше всего думаем о погоде. Так, кажется, вы начинаете свою книгу? Может быть, вы хотите знать мое мнение о ней? Что ж, должен сказать, что в ней я не увидел бред, как ваш критик. Есть свои мысли, чувствуется «танковый характер».

Может, маршал перепутал что-то? Или просто не стал огорчать бедного майора, который не преследовал никаких корыстных целей, когда вынес на строгий суд свой опыт и свои мысли.

— Что-то зябко, — сказал маршал, — идемте прогуляемся вон до той опушки. Я там днем видел много ландышей, когда проезжал. Хотя их сейчас не заметить. Да и дарить некому. Завянут, пока домой вернемся.

Они пошли рядом по мягкому лугу, и на росистой траве в лунном свете оставались их следы — две темные полосы.

— Мы должны предвидеть все. Или хотя бы очень многое! — продолжал маршал. — И оставаться загадкой для наших врагов. Только в этом случае можно избежать повторения старых ошибок… Вы, наверное, думаете, почему маршал говорит об этом вам, а не своим комдивам, тем, кто делает погоду на учениях? Им я тоже говорю. Но считаю нужным сказать и вам. Таким, как вы, мы когда-то должны будем передать свою эстафету. Очень трудное дело. И нам не безразлично, в какие руки мы его передадим. Война — это чертово колесо: если раскрутится, попробуй останови!

— Товарищ маршал, а как все-таки будет в новой войне? Если случится…

— Если случится? Как? Только невоенные люди могут легко судить об этом. А нашему брату слова на ветер пускать не следует. Все эти бредовые массированные удары западных спецов рассчитаны на слабонервных. Возмездие будет страшнее, и это они понимают. На Хиросиму и Нагасаки они сбросили атомные бомбы потому, что не боялись возмездия. А сегодня, как мы говорим, каждый поджигатель дрожит за свою шкуру. Может быть, в меньшей опасности будет тот, кто окажется на передовой, чем тот, кто прежде в любых войнах чувствовал себя недосягаемым. И это многое меняет…