Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 2 Страница 27

Маршал уже снял свою руку с плеча начальника академии, но тот все еще продолжал стоять рядом и, переминаясь с ноги на ногу, улыбался. И было непонятно — нравилось ли ему сказанное Буденным или, наоборот, совершенно не нравилось, однако чувство долга и деликатность не позволяли ему поступить иначе.

В заключение маршал пожелал нам успехов в учебе и службе. Слушатели встретили его напутствие долгими, густыми аплодисментами, что, конечно же, было приятно человеку-легенде. Он заслужил это.

Мы расстались по-военному. Маршал уехал, а в стенах академии еще долго обитал дух Буденного. Каждый из нас прекрасно знал все его сильные и слабые стороны. Сильные в основном были проявлены в годы гражданской войны. Но в целом, несомненно, этот военачальник вошел в историю нашей страны и заслужил почтение. И, конечно, сегодня приходится с сожалением вспоминать, что между командующим 1-й Конной армии Буденным и командующим 2-й Конной армии Мироновым в свое время не сложились добрые деловые отношения, а определенные силы, которым невыгодно было такое единство, стравливали эти две крупные фигуры. А ведь Филипп Кузьмич Миронов, имея высокое военное образование (юнкерское казачье училище), в годы гражданской войны показал себя отличным командиром. Был избран и командовал Донским казачьим полком, был членом Революционного комитета на Дону и окружным комиссаром на Верхнем Дону, затем командовал бригадой, был командующим нескольких общевойсковых армий, наконец, командиром казачьего корпуса, командующим 2-й Конной армией. Именно эта армия сорвала наступление Врангеля на Запорожье (Александровск), прославилась в контрнаступлении в Северной Таврии и в Перекопско-Чангарской операции. Славная была армия! Но под давлением определенных лиц она была переформирована во 2-й Конный корпус, хотя оперативно-стратегической и общей политической обстановкой это и не вызывалось. Миронов был назначен на пост инспектора кавалерии РККА и вскоре при непонятных обстоятельствах погиб.

Прочитав по этому поводу много различной противоречивой литературы, авторы которой клянутся в том, что именно и только их данные основаны на подлинных документах, а следовательно, только они и открывают читателю истину, я и сегодня не считаю себя вправе сделать однозначный вывод, кто же виновен в гибели Миронова и в ликвидации 2-й Конной армии. Стремление определенных кругов бросить в связи с этим тень на Буденного не имеет никаких официальных доказательств, а недружеские их взаимоотношения не могут быть основанием для обвинений Семена Михайловича в причастности к трагедии.

Конечно, у Буденного не было того дара стратега, которым обладали Румянцев, Суворов, Кутузов, Брусилов, Каменев, Фрунзе, Жуков, Василевский и тем более Сталин. Фактически выбором стратегии действий 1-й Конной армии и составлением плана операции занимался Главный штаб РККА. Всю же организаторскую работу по ее осуществлению, направлению войск в сражении на непременное достижение цели выполнял Буденный. Он не стратег, а рубака в прямом и переносном смысле (как Василий Иванович Чапаев). Поэтому в годы Великой Отечественной войны он самостоятельных задач не получал. Но он и не маршал Э. Груши из армии Наполеона, который не только бездарно командовал своими войсками, но еще и перебегал от одной власти к другой, когда грянул гром. На мой взгляд, именно Э. Груши повинен в разгроме наполеоновской армии 18 июня 1815 года при Ватерлоо. Дело в том, что Наполеон начинал сражение, имея перед собой только англо-голландские войска генерала А.Веллингтона. Сражение началось внезапно. Маршал Груши получил частную задачу и маршировал в противоположном направлении. Однако, услышав канонаду и гром сражения, он должен был немедленно развернуться обратно или хотя бы остановиться и послать офицера к Наполеону. Нет, он продолжал маршировать, формально выполняя задачу и совершенно не сообразуясь с обстановкой. А если бы он вернулся и с тыла ударил по Веллингтону, то одна половина вражеской коалиции уже была бы повержена. Этого не произошло, потому что Груши удалился, а в район сражения подошел генерал Г. Блюхер во главе крупных войск и они, имея двойное превосходство и удобное положение, разгромили Наполеона, чем положили конец наполеоновским армиям. Итог, конечно, нормальный — в пользу мира.

Проведенной параллелью с маршалом Э. Груши я хотел лишь подчеркнуть превосходство Буденного над такого вида полководцами. Бесспорно, Буденный быстро и оперативно разобрался бы в обстановке и внес бы необходимые изменения в полученные задачи. Но, несомненно, — и это главное, что Семен Михайлович никогда бы не позволил вихляния и перехода на сторону той власти, которая вдруг оказалась на троне. Он всегда был верен присяге. А присягал он народу, своей социалистической Родине.

Вот так у нас, слушателей Академии, состоялось знакомство с маршалом Советского Союза С. М. Буденным, и оно, конечно, повлияло на состояние нашего морального духа.

А будни нашей жизни были обычны. Жизнь текла размеренно, по четко организованному распорядку. Вспоминаются отдельные эпизоды. Например, в первый же год нашего пребывания в Москве мы капитально изучили всю округу, и, в первую очередь, Новодевичий монастырь с его историческим кладбищем. Значительный интерес для нас представлял и совхоз в Лужниках, где теперь ультрасовременный спортивный комплекс (правда, ныне, в связи со смутой, превращенный в торговую клоаку). Совхоз хоть и располагался на заболоченной местности, но выдавал на-гора много нужных продуктов и их можно было приобрести на месте по значительно меньшей цене, чем на столичном рынке.

Что же касается учебы, то все шло благополучно. Правда, мы иной раз превращались в азартных школьников. Например, в спортивной жизни — постоянно весьма горячо разбирались волейбольные и баскетбольные баталии. Сдача спортивных норм шла по солдатским нормативам. Особое место занимала хоккейная команда нашего курса, которую возглавлял майор В. Веревкин-Рохальский. Несмотря на возраст и на то, что он уже давно генерал-полковник, характер его не изменился и сейчас он — такой же быстрый, энергичный, с тем же молодым напором, как в давно ушедшие годы. Смотришь на него и радуешься: есть еще порох в пороховницах!

Случались у нас и служебно-медицинские бытовые казусы.

Володя Глазов уже на выпускном вечере посвятил нас в одну личную тайну. Как я уже писал, он относился к числу слушателей, которые учились в основном на отлично. Но было у него и «слабое звено» — любил хорошо, по-солдатски поспать. И когда жена была в отъезде, наступал опасный сезон. Два огромных будильника, поставленные с интервалом 10–15 минут один от другого и призванные разбудить и поставить слушателя на ноги, иногда со своими задачами не справлялись, и он опаздывал к началу занятий. Прикрывать это было практически невозможно. Начальник курса один раз его предупредил, второй, а на третий сказал, что будет вынужден поставить вопрос об отчислении. Нам это становится известным. Мы все за него переживаем. Он, естественно, — больше нашего, но и принимает меры — просит соседей, которые рано уходят на работу, чтобы его будили. И все-таки однажды он опаздывает! Точнее, не появляется на занятиях, и никто не знает, где он и что с ним. Начальник курса требует от старшего группы подполковника Васильева объяснений, а тот ничего не может доложить. Ему дается задание — в обеденное время послать одного из слушателей группы и выяснить обстановку. И вдруг задолго до обеда нам становится известно, что подполковника Глазова увезла из академической поликлиники «скорая» в госпиталь. В обед узнаем, что у него аппендицит. Вечером нам сообщают, что операция прошла нормально, самочувствие больного удовлетворительное. На следующий день двое наших товарищей в часы самоподготовки съездили в госпиталь и рассказали нам, что все в норме, через неделю Владимир будет в строю. И действительно, вскоре он появился — немножко бледный, чуть-чуть ссутуленный, осторожно поддерживал живот, и все же, как обычно, веселый и жизнерадостный. Но главного он тогда не рассказал, а вот на выпускном вечере «просветил» нас:

— Братцы, каюсь, но только сейчас могу вам рассказать, как попал в госпиталь. Дело было так. В очередной раз, когда я проспал и появился в академии через 30 минут после начала занятий, я понял, что все! Поскольку мне было сделано последнее предупреждение, я теперь должен буду распрощаться с академией. Что же делать? Я начал лихорадочно искать выход. Эврика! Спасти меня может только болезнь! Но какая? Я здоров как бык. Пожаловаться на ужасные головные боли? Вообще отчислят, — шизофрения. И вдруг меня осенило: аппендицит! Я к врачу — скрючился и сквозь зубы издаю идиотские звуки. Сейчас повторить не смогу. Он меня уложил, расстегнул все, что надо, щупает, изучает, а я ору. «Покажи, — говорит, — язык. Странно, язык вроде нормальный». А я ему: «Язык-то нормальный, но у меня нет больше терпения, я что-то натворю». Врач выбежал из кабинета. Я — к зеркалу, посмотрел — язык как язык. Что он должен был увидеть. Оказывается, язык при аппендиците должен быть обложен — это я уже позже узнал. Через минуту врач вернулся и говорит: «На ваше счастье наша «санитарка» на месте». И мы помчались в госпиталь Бурденко. В дороге я, конечно, еще пару раз устроил истерику — для пущей убедительности. А в госпитале и вовсе закатил глаза, вроде как умираю. Меня — в операционную, на стол, сделали анестезию, распороли брюхо, вырезали розовый, как у младенца, аппендикс, зашили, отвезли в палату. А вечером пришел хирург и, улыбаясь, говорит: «В моей большой практике впервые такой случай. Хотя понаслышке знал о них. Но там все готовилось всеми осознанно, а у нас операция на фоне классической имитации воспаления. Ваш кишечник так уложен и такой чистый, как будто заглядываешь в медицинскую энциклопедию. Я не спрашиваю вас, зачем было это «жертвоприношение», и не намерен кому-то об этом говорить, но то, что мы вырезали аппендикс, в принципе дело хорошее, теперь он у вас уже не воспалится, а вы через неделю вернетесь в строй. Желаю скорейшего выздоровления, но предупреждаю: у человека больше нет чего-то лишнего, чтобы можно было отрезать, если вас обстоятельства опять приведут к хирургу!» Он пожал мне руку и ушел. Я понял, что впредь так шутить над собой не следует, потому как отрезать у меня больше нечего. Вот такие, братцы, у меня были дела.