Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 27

20 февраля. В Воскресенке красные на днях расстреляли 12 махновцев и сожгли 2 хаты. Дерменжи удрал и сегодня с 15 хлопцами прибыл к нам. Говорят, что в Цареконстантиновке много арестованных, надо было бы освободить. Но разве батьке это можно вдолбить? Он настаивает занять Гуляй-Поле и хочет взять деньги. Вышли из Федоровки на Шагарово. Отряд подрастает: имеем 70 конных при 10 пулеметных тачанках.

21 февраля. Налетели на Гуляй-Поле и взяли 500 пленных, два пулемета и несколько снарядов. Красноармейцы переходят на нашу сторону, но штаб из боязни воздержался их принимать. Из армейской кассы взяли два миллиона денег и раздали повстанцам по 500 рублей, а командирам по 1000. Стояли 3–4 часа. Вдруг из Полог подошла красная конница и вышибла нас из Гуляй-Поля. Савва М.[4], Скоромный и Воробьев не успели выбежать: судьба их неизвестна.

22 февраля. Через Успеновку поехали в Дибривку, где встретили Петренко. Бедный, больной, слабый, зарос рыжей бородой. Он плакал и сам рубил двух пленных продармейцев. Днем провели митинг, но махновцы не вступали в отряд, и было видно, что от нас прячутся.

23 февраля. Вечером приехали в Гавриловку, где взяли одного красного инженера и двух продармейцев: их тут же зарубили. Забудько вылез из подполья и с пятью хлопцами пристал к отряду, М. Буданов и Попов митинговали и сами расклеивали листовки.

24 февраля. Из Гуляй-Поля приехали некоторые анархисты и говорят, что красные расстреляли Коростылева. Выехали через Андриановку на Комарь.

25 февраля. Утром выехали в Б. Янисель, где убили одного продкомиссара и двух красноармейцев. Ударили в набат и провели митинг. Греки не хотят воевать. После обеда переехали в Майорское, а затем в Святодуховку. Захватили одного большевика – организатора ревкома. Петренко его зарубил.

26 февраля. В Святодуховке провели митинг. После Махно напился и сдуру разбрасывал крестьянам деньги, а в штабе дрался с Каретниковым. Хотел расстрелять Попова за то, что тот ухаживал за Галиной. Его связали и уложили на тачанку.

27 февраля. В 10 часов утра выехали на Туркеневку. По пути встретились с красными и, обстреляв их с пулеметов, ушли в Шагарово. Махно протрезвел и настаивал ехать в Гуляй-Поле. Штаб согласился, и мы ночью выехали на Бочаны. Мы в Башауле. Пришел В. Данилов и Зеленский, говорят, что в Гуляй-Поле большевики производят аресты. Махно торжествует. Он говорит: “А, стервы, не хотели воевать, так и на выручку не пойдем. Пусть сволочей расстреливают”.

28, 29 февраля. Стояли в Воздвиженке и митинговали. Здесь на днях 6-й полк расстрелял 8 махновцев, взял заложников и вышел на Гуляй-Поле. Воздвиженцы и рождественцы начинают шевелиться: 20 человек сразу поступило в отряд.

1 марта. В 12 часов вышли на деревню Варваровку. По дороге остановили поезд, в котором обезоружили красную роту. Командиры пришли, они проявили героизм, учинив расправу с пленными. Их было 120 человек во главе с коммунистами, которых крестьяне избивали палками, кололи вилами и расстреливали по одному и группами. Пленные, со связанными назад руками и догола раздетые, расстреливались из пулемета С. Каретниковым, Калашниковым и Поповым. Под вечер мы снова вернулись в село Богатырь. Проезжая мостик, Махно чуть не свалился в реку: испугавшаяся лошадь прыгнула в воду, увлекая с моста тройку. Галина успела выскочить, потащив с тачанки батьку. Кучер купался. Тачанка и одна лошадь погибли.

17, 18 марта. В селе Богатырь митинговали и оставили в нем тов. Огаркова для организации отряда. Сами поехали в Б. Янисель. Здесь работал Буданов и скрывался Лашкевич, который транжирил армейские деньги как только хотел. Будучи начгарнизоном Екатеринослава, он получил от буржуазии 5 1/2 млн рублей контрибуции и не сдал их в армейскую кассу. Они были пропиты. В течение двух месяцев он сидел в Яниселе, устраивая вечеринки. Когда мы потребовали отчета, он сказал: “Я виноват”. Было совещание командиров, которое вынесло Лашкевичу смертный приговор. Мои ребята постановление привели в исполнение: Лашкевич расстрелян, и труп его брошен на улице. В селе Времевка расстреляли махновца, который, обогатившись при снабжении в Екатеринославе, сидел дома и не хотел уходить с нами.

23–28 марта. Стояли в селах Всесвятском и Павловском. Здесь разбили 2-ю роту 22-го полка и расстреляли четверых махновцев, которые не желали с нами уходить.

29 марта – 1 апреля. Проходили Владимировку, Константиновскую и расстреляли 5 махновцев за отказ поступать в отряд.

2 апреля. Заняли село Марьевку и расстреляли председателя ревкома и трех продармейцев, а также одного махновца, ставшего милиционером. Стояли до 8 апреля и митинговали. Бывшие махновцы не хотели вступать к нам в отряд, и Махно на них кричал и ругался».

Долго, с марта по сентябрь, метался Нестор Махно по украинским степям, ускользая от погони, теряя хлопцев в боях с такими же усталыми и разрозненными частями красных. Но «чужих» хлопцев, вроде бы таких же, простых, как они сами, махновцы не жалели.

Приведем отрывки из сводки штаба Украинского фронта за лето 1920 года. Это не только добавление к страшным подробностям, изложенным Голиком и Кузьменко, но и подтверждение их свидетельств с другой, так сказать, стороны:

«5 июня. На станции 3айцево прервана телефонная и телеграфная связь, разграблен поезд, убиты коммунисты.

8 июня. На станции Васильевка взорван железнодорожный мост.

13 июля. На станции Гришино разграблен склад, убиты коммунисты.

26 июля. В Константиноградском уезде за два дня убито 84 коммуниста.

12 августа. В Зинькове убито 20 членов КП(б)У и семь работников сельских и рабочих организаций.

16 августа. B Миргороде разграблены склады, убиты красноармейцы».

В те дни Галине Андреевне Кузьменко исполнилось двадцать три года. Она тоже вела дневник. В частности, она отметила, что муж ее махновщину назвал движением и «очень хотел, чтобы история движения была записана».

В свое время с Галиной Андреевной общался писатель Сергей Семанов, и она сказала ему, что тетрадь для дневника «одолжила у Фени Гаенко, она была молодая женщина, любовница Льва Задова, на первой странице тетради ее рукой была написана ее фамилия, а всю тетрадь записала я. Как-то мы с Феней ехали по дороге в повозке, когда – не помню, но было холодно, я была в шапке, появились красные кавалеристы, нас не тронули, но выпрягли лошадей, оставив нам двоих, загнанных. Чемодан с вещами был на другой повозке, его забрали, а там лежал дневник. Потом в какой-то советской газете появилась статья о дневнике жены Махно Феодоры Гаенко. Аршинов сердито опровергал, но на самом-то деле дневник вела я».

В конце концов увезенный дневник попал куда надо – в руки аналитиков, работающих в