Владимир Рыбин - Взорванная тишина Страница 28

— И эти удрать хотели? — насмешливо спросил кто-то из матросов.

— Ага, подальше от любопытных…

Гаичка пролистнул еще пару страниц и вдруг открыл чистый серый лист. Он даже потрогал шершавую поверхность бумаги и пролистнул еще, не веря, что этим и кончается история части и что никаких шпионов не будет.

— Это — ваши страницы, — сказал мичман Сотник.

Гаичка озорно улыбнулся тогда, быстро положил ладонь на чистую страницу:

— Чур, моя!

Он открыл глаза и ужаснулся, поняв, что задремал. Черная ночь подступала вплотную. Там, где шумел прибой, призраками метались тусклые зеленоватые огни, то извиваясь длинными лентами, то взрываясь фейерверками искр.

«Море светится», — догадался Гаичка. И вдруг похолодел от мысли, что так вот сидеть на одном месте, может быть, совсем не безопасно. Он встал и согнулся от боли во всем теле. Осторожно ощупывая ногами камни, сделал несколько шагов. Его знобило, то ли от боли, то ли от холода. Прижимаясь спиной к скале, нащупал выбоину, втиснулся в нее и стал ждать, вглядываясь в ночь. Прибой все играл тусклыми огнями. Тяжелые тучи висели над непроглядной морской далью. До Гаички дошло, что, раз видно тучи, значит, взошла луна. От этой мысли прошло беспокойство, давившее грудь ознобом.

И вдруг он услышал тихие голоса.

— Чертово место! Никакого прохода.

— Ты до конца дошел?

— Все прощупал. Видно, и в самом деле Колодец.

— Придется через скалы.

— С одной-то рукой?

— Как-нибудь.

— Свалимся в щель, костей не соберем. А тут хоть найдут.

— Из тюрьмы да в тюрьму?

— Лучше, чем подыхать.

Голоса звучали где-то совсем рядом. Осторожно, чтобы не щелкнуть, Гаичка поставил пистолет на боевой взвод.

— И матрос куда-то пропал. Может, спит?

— Плохо ты их знаешь. Раз ушел, значит, раскусил.

— Раскусывать нечего. Что он, дурак — сидеть на одном месте?

— Значит, следит за нами?

— Темнота для всех одинакова.

— Надолго ли темнота? Того гляди, луна выскочит.

— Пристукнуть его…

— Только без мокрых дел. За нарушение пограничного режима — срок и будь здоров, а за пограничника — сам знаешь. Да и не больно-то возьмешь его. Стрелять умеет, убедился…

И тут вдруг посветлело. На какой-то миг тучи разбежались, освободив край висевшей над горизонтом желтой луны.

— Руки вверх! — крикнул Гаичка. — Бегом на свое место!

Он выстрелил куда-то им под ноги. И чуть не засмеялся, увидев, как три фигуры торопливо запрыгали по камням.

«Почему три? — подумал он. — Третий очухался?»

Снова упала темень, но ненадолго. Луна, поднимаясь, все чаще подсвечивала кромки туч, лохматых, как море, и над берегом разливался прозрачный серый свет. Его было достаточно, чтобы видеть три неподвижные, похожие на камни фигуры у отвеса скалы. Скоро луна совсем выкатилась в большой просвет неба, и стало видно каждый камень на отмели. Уступы скалы словно бы заострились, длинные тени исчертили ее резко контрастными полосами. И эти тени, и белое от пены море, и желтый глаз луны в черном провале неба — все казалось нереальным, как сон.

— Ложись! Лицом вниз! Не шевелиться! — приказал Гаичка, подойдя к нарушителям на несколько шагов.

Он встал в тень, спиной к скале, и так и стоял, боясь задремать.

Когда рассвело, понял, что сделал ошибку. Надо было заставить нарушителей тоже стоять, а то вышло, что они отдохнули, выспались, лежа на животе, а он обессилел, простояв всю ночь на ногах.

— Встать! — приказал Гаичка. — Лицом к стене! Руки на голову!

Нарушители встали быстро и, казалось, даже с удовольствием. А Гаичка сел на камень и вытянул ноги. Но тут ему вспомнилось, что на стенде в клубе бригады на какой-то фотографии пленные арабы тоже стояли с руками на голове. Он даже привстал, обеспокоенный этим воспоминанием.

— Руки за спину! Не шевелиться! — приказал он. Прошелся немного, посмотрел на застывших у стены нарушителей и, удовлетворенный, снова опустился на холодный камень.

Солнце вставало розовое, веселое, обещавшее перемену погоды. Ветер был уже не таким холодным и свирепым. Только море с прежней силой кидало крутые валы на прибрежные рифы.

Через час нарушителей стало покачивать.

— Долго так стоять? — не выдержал тот, что называл себя Понтием Пилатом.

— Не разговаривать! — потребовал Гаичка. И тут, же подумал, что разговор помог бы ему не задремать. — Дураки вы, дураки, — сказал он. — Чего дома не сидится? Думаете, за границей вас только и ждут?

И вдруг он услышал смех, судорожный, как плач.

— А ну тихо! — Гаичка выкрикнул это неожиданно громко и тут же застонал от резкой боли, подступившей под самое горло.

— Потому и не сидится, что сидеть приходится.

— Много сидеть-то? — спросил Гаичка, стараясь не менять интонации голоса.

— На наш век хватит.

— Бандиты, значит?

— Это как поглядеть. Хавкин вон к дяде собирался.

— К дяде мог законным путем поехать.

— Значит, не мог…

— У-убью! — зло сказал сухощавый нарушитель, блеснув белыми пуговицами на черной нейлоновой куртке.

— Все равно сдохнем. Никто нас тут не найдет.

— На границе такого не бывает, — сказал Гаичка.

И вдруг сквозь шум прибоя он услышал рокот мотора. Из-за отвеса скалы вынырнул вертолет, быстро пересек узкий просвет неба и скрылся из виду.

Теперь Гаичке надо было глядеть еще и вверх. Он приказал нарушителям отойти друг от друга, пригрозив пистолетом, запретил им разговаривать между собой и вообще шевелиться, отошел подальше на открытое место и стал ждать. Шумело море, плевалось пеной, но Гаичка не уходил с освещенного солнцем пятачка, боясь пропустить вертолет. Брызги долетали до него, хлопали по тугой ткани спасжилета. Было душно, нестерпимо хотелось пить. А то вдруг подступал холод, знобкой болью сдавливал грудь. Тогда начинали качаться скалы, и Гаичке казалось, что он падает куда-то медленно и долго. Плыли воспоминания: мать с неизменной авоськой, набитой до отказа, Марина Сергеевна, идущая в солнечном луче, орущие матросы на трибунах стадиона. И звучали в ушах позывные футбольного матча, не веселые, как обычно, а тревожные, заставлявшие очнуться от забытья.

Вертолет снова появился только под вечер. Гаичка поднял обе руки и стал неловко махать ими. Хотелось звать, но на крик сил уже не хватало: боль поднималась к голове. Вертолет прошел над самыми рифами, едва не касаясь колесами пенных брызг, потом взмыл и завис над обрывом. Вверх больно было глядеть, так светилось небо. Но Гаичка все же заметил крошечную точку, оторвавшуюся от вертолета. Послышался смачный, чавкающий звук, словно кто ударил по голой спине мокрой ладошкой, и Гаичка увидел на камнях расколовшуюся смятую флягу. Он наклонился, пососал мокрый засаленный чехол. Потом разобрал наскоро написанное слово: «Держись!»

— Держусь, что мне остается! — сказал он и помахал рукой.

От вертолета снова что-то отделилось. Но это «что-то» булькнуло в воду в пяти метрах от берега. Вертолет еще раз прошелся над морем и завис над волнами, сбросив веревочную лестницу. Ветер качал ее, казалось, совсем близко. Но войти в прибой было немыслимо, да и доплыть до лестницы, Гаичка понимал, он не сможет.

Вертолет повисел так несколько минут, резко взмыл вверх и исчез.

«Опять прилетит», — успокоил себя Гаичка. И все же ему стало очень обидно. Захотелось тихо заплакать, как бывало в детстве, когда мать уходила вечером в кино, заставляя его одного засыпать в страшной, пустой квартире. И хоть он понимал, что сесть на узкую отмель, опуститься под отвес скалы вертолет никак не мог, обида не проходила. Ему снова вспомнилась карта, коричневые жгуты горизонталей, обозначавших непроходимые кручи, черные ленточки троп, далеко обходившие это проклятое место с безнадежным названием Колодец. И тогда он понял, что ни с воздуха, ни с суши ему спасения нет. Только разве с моря.

Море темнело, на высокие тучи ложились багровые мазки заката. Шторм заметно ослабел, но волны, казалось, совсем не опали, все вскидывали у рифов пенные гривы.

И вдруг Гаичке стало ясно, что вертолет сегодня больше не прилетит и что ему предстоит еще одна бессонная ночь. Он посмотрел на нарушителей. Те сидели под скалой сгорбившиеся и неподвижные, похожие на камни.

— Встать! — сказал Гаичка. — Лицом к стене!

Положение было хуже некуда. Выдержит ли он эту ночь? Ведь если кинутся… Правда, бежать им все равно некуда. Но какого бандита удерживал здравый смысл?

«Перестрелять их. И уснуть, ни о чем не думая, — мелькнула мысль. Он даже усмехнулся — такой нереальной она ему показалась. — Как это — взять и убить? Чтобы мне было легче?..»

— Вот что, — сказал Гаичка. — Если не хотите мерзнуть и эту ночь, собирайте топливо.

Нарушители переглянулись.

— Не все. Вот ты, который здоровый.