Николай Чебаевский - Страшная Мария Страница 28

Толстогубый боком уткнулся в телегу, пробормотал:

— Не пофартило, значит, напоследок… — И после паузы добавил: — А ты и не признала, выходит…

Нет, Мария узнала его! Это был тот самый солдат, который сидел на карауле в предбаннике и сунул ей в двери краюху хлеба с сапожным ножом. Он помог ей спастись, а вот теперь из-за нее подстрелен партизанским разведчиком.

Откуда только сила взялась — Мария уложила раненого на телегу, крикнула пасечнику:

— Отлепись ты от паразита, не бойся, не очухается! Человека спасать надо!..

Запыхавшийся пасечник вскочил на телегу, стегнул лошадь бичом, та стремительно рванулась, Мария свалилась рядом с раненым. Через минуту телега грохотала уже по переулку.

Другие телеги с мужиками и бабами тоже мчались с площади в ближние переулки и улицы. Выстрелы, крики, ругань, тревожное ржание лошадей, стук копыт, грохот телег — все слилось в несусветный гвалт.

На околицах села тоже поднялась стрельба. Партизаны смяли колчаковские заставы, ворвались в село. Но из-за того, что некому оказалось поднять разагитированных солдат, восстания среди колчаковцев не произошло. Наоборот, офицеры сумели унять панику, и каратели без больших потерь отошли в Высокогорское.

Разработанный план во многом нарушился. Но все же Подгорское было занято, облава на мужиков сорвана. Партизаны чувствовали себя победителями. Поэтому никто не стал разбираться, отчего получились отклонения. Тем более, что далеко не все партизанские замыслы всегда осуществлялись столь успешно. Впрочем, Марии от этого было не легче. Она-то знала, как все обстояло на самом деле, почему был сражен верный товарищ Ивана.

На окраине села, когда партизаны, сняв заслон, помчались на площадь, пасечник остановил коня. Мария принялась перевязывать товарища.

— Бесполезно — грудь продырявило, — сказал он с трудом, но спокойно, словно говорил не о собственном близком конце, а о чем-то давно решенном. И, помолчав, начал совсем о другом: — Ивана не довелось выручить… В отлучке я был, приехал — он уже висит… Удумал тебя спасти… нож передал… на худой конец… но остерегся сказать, что выручка будет… Потом хотел ночного караульного снять… А ты стенку прорезала и убегла… Несогласность вышла, как и ныне…

— Все равно твой ножик помог мне убежать.

— Это так… Вот что ты запомни; Власом меня зовут, Капустиным. Из Лапаевки я… Передай Советской власти, чтоб родню мою не утесняла… Потому по наказу Ивана в беляках ходил… Вроде потайного глазу… Передай, не забудь… Никто ж не знал про меня, кроме командиров отряда… Худо люди могут думать…

— Все передам! Завтра же туда съезжу, людям объясню.

— Тогда прощай… Редька нечищеная!..

Мария не знала, что это «редька нечищеная» было у Власа Капустина присловьем, которым оценивал он горькие житейские ситуации. Она решила, что последние слова сказаны просто в полубреду.

Живуч был Влас Капустин, долго боролся со смертью. Лишь под вечер он, резко дернувшись, словно из последних сил хотел оттолкнуть косую, затих навсегда.

В Лапаевку направлять Марию у Путилина надобности не было. Причернская эта деревня лежала в округе, где обосновался отряд Коськи Кривопятого. Путилин не признавал Коську за красного партизана, не раз говаривал, что за мародерство и насилия следовало бы его судить ревтрибуналом. Но пока что это было не во власти Путилина. Отряд Коськи действовал независимо от него. Все партизаны знали, что Кривопятому покровительствует Новоселов, помощник вожака причумышских партизан Рогова. Говорили, что они часто встречаются и вместе хлещут самогон. А Новоселов хотя и эсер, но в большой находится дружбе с Роговым. Поэтому с Коськой приходилось считаться, порой даже согласовывать с ним свои операции, во всяком случае знать, где в это время он находится и что намеревается предпринять.

Раз уж Мария надумала отправиться в Лапаевку, Путилин поручил ей попутно связаться с Коськой, узнать, примет ли тот участие в штурме Высокогорского.

Путилин ни словом не осудил Марию за то, что вчерашняя операция развернулась во многом не по плану. И в смерти Капустина не обвинил. Но Мария никак не могла избавиться от мысли, что Путилин потому именно и отпустил ее без возражений, что презирал за слабохарактерность, неумение владеть собой. Думалось даже, что она просто не нужна ему в отряде. И поручение к Коське — это так, для отвода глаз.

Коська сразу заметил ее удрученное состояние.

— Что невесела, отчего нос повесила? — спросил он, когда получил пакет Путилина. — Не дает коммунар вольной волюшки? А ты плюнь на него, иди в мой отряд. Ты же не привязанная, кабалы теперь нету, а у меня все без запрету. Хочешь гадов крошить в капустную сечку — кроши! Хочешь на костре жечь — жги!..

Мария вся напряглась, как перед прыжком. Удивительно было, как Коська угадал ее тайные мысли. Или кто-то услужливо донес, как отчитывал ее Путилин после расправы над верзилой? Вроде никого из партизан или сарбинских жителей вблизи не было…

Да это и не имело значения — донесли Коське или он сам сообразил, что Путилин не дает полной воли, что невмоготу Марии сдерживать жгучую ненависть к белякам, что жаждет она отплатить за Ивана, за Танюшку самой полной мерой, казнить карателей самой лютой казнью!

— Ну, так по рукам? — подзадоривающе спросил Коська, держа в одной руке нераспечатанное путилинское письмо, а другую протягивая Марии.

И у Марии пронеслось в голове шальное: а что, если она в самом деле останется в отряде Коськи? Не все ли равно, где бить гадов! Коська, конечно, грабежами не брезгует, но ей-то барахло богачей не нужно, ей только полная свобода требуется, чтобы можно было расправляться с беляками без всякого огляду на кого бы то ни было. Мстить, мстить, мстить без рассуждений!..

Возможно, она протянула бы руку Коське, осталась в его отряде. Но из ворот, перед которыми встретил Марию Кривопятый, появилась… Фроська, жена Степана, старшего сына Борщова.

Коську прозвали Кривопятым не зря. Ступни ног у него были вывернуты носками навстречу друг другу, по земле он ходил тяжело и срамно. Зато на коне сидел — из седла не вышибешь, носками за брюхо лошади цеплялся, как крючьями. Поэтому любого посыльного Коська принимал либо за столом с самогоном, не поднимаясь с места, либо в седле. Марию принял в седле, так как бабы пить самогон не горазды.

Марии и в голову не пришло, что ворота оставлены распахнутыми специально для выезда Фроськи. На глазах изумленной партизанки Фроська взяла у Коськи пакет Путилина.

— Ну-кось, обнародуй, чего там настрочил коммунар, — произнес Коська. И, усмехнувшись, с плохо замаскированным чувством неловкости, добавил для Марии: — Фрося у меня вроде комиссара и начштаба.

Этого еще не хватало — Фроська комиссар, начштаба партизанского отряда!.. Поудивительнее, чем гром средь ясного неба.

А Фроська, затянутая вся в скрипучий хром (и фуражка, и тужурка, и штаны, и сапоги — все на ней было кожаное, сверкающее), горделиво глянула на Марию, небрежно разорвала пакет, стала читать шепотом, видать, по слогам, шевеля пухлыми губами. Потом сказала вслух:

— Спрашиват Путилин-то: пойдем мы с ним в волость?

— Эге!.. Не могет, значит, без нашей подмоги обойтись!.. А чего, мы подмогнем, особливо лавки обшарить… — сверкнул зубами Коська, такой же скрипучий, весь затянутый в хром, как и Фроська. Только у Фроськи на толстом бедре болталась револьверная кобура, похоже, пустая, а у Коськи на одном боку висел большой деревянный футляр с маузером, на другом — офицерская сабля, из кармана торчала ручка гранаты.

Еще сильнее изумилась Мария, когда в воротах показался одутловатый муженек Фроськи Степка Борщов. Узкие глазки его еле смотрели из-под набухших от пьянки век.

— Каковы будут распоряжения, Костатин Варфоломеич? — спросил он Коську подобострастно.

Коська не пожелал ему ответить, лишь скосил глаза на Фроську. И Фроська, будто переводчица у иностранца, передала Степану:

— Костатин Варфоломеич сказали: подмогнем Путилину лавки в Высокогорском обшарить.

— Вот это славно! — хлопнул себя по толстым ногам Борщов. — Купчишки тамошние особливо насосались кровушки народной. Попотрошить их — дело божеское. Значится, надобно обоз готовить…

— Готовь, Степанушка, готовь, — проворковала Фроська. Потом, заметив, что Мария все еще не может прийти в себя от изумления, победно подняла голову. Ее вызывающая поза, сверкающая хромом сдобная фигура, нагло усмехающееся лицо говорили без слов: «Ну, что вылупила гляделки? Я, разлюбезная, теперь птица покрупнее тебя. Ты у Путилина в разведчицах, башкой каждый день рискуешь, а я здесь начштаба и ночная владычица. И Коська, не хуже Степки, у меня на побегушках. Куда хочу, туда и поверну без всякого риска!..»