Герт Ледиг - Сожженные дотла. Смерть приходит с небес Страница 28

— Прорыв или плен?

— Что выбрал майор? — спросил стрелок.

— Прорыв.

— Хорошо, тогда — прорыв, — ответил тот.

«Это неправда!» — хотел крикнуть майор. Но не смог. Стальной шлем унтер-офицера продолжил движение по траншее. Майор искал проволоку или кусок веревки. Нашелся ремень от винтовки. Когда он заряжал карабин, ему в голову вдруг пришла мысль, как тихо сидят русские у прежнего ротного командного пункта. Наверное, у них тоже кончились патроны. Наверное, все же надо было ему выступить за прорыв. Мысль, что он может покончить жизнь самоубийством перед самым решительным переломом, остановила его. Когда он надевал ременную петлю на спусковой крючок, руки его дрожали. Он заставил себя не думать ни о чем другом. Самым важным было для него то, что он сейчас умрет. Пуля должна влететь в мозг через верхнюю челюсть. Боли он не почувствует. Он поставил карабин между ног. Проверил, сможет ли он нажать на спуск большим пальцем ноги. Взглянув на свои ноги, он подумал, как отвратительно будет выглядеть его труп. Разбитый череп, грязное тело. Хорошо, что его никто не увидит. Впрочем, как офицер, он имеет право на гроб. Если ему повезет, то его бросят в какую-нибудь яму. И все же утешает то, что он здесь никого не оставляет — ни жены, ни ребенка. Он хотел свалиться так, чтобы лицо упало в землю. Для этого надо было только наклониться вперед. Ствол под подбородком зиял мертвым глазом. От лисьей норы вдруг донеслись голоса. Упомянули его фамилию.

— Если бы он не пришел, они бы еще жили.

Ему захотелось узнать причину их ненависти к нему.

— Когда капитан предлагал нам сдаться, нас было больше. Пять человек на его совести.

Потом опять послышался голос унтер-офицера. Очевидно, это был спор. Голоса становились громче.

— Равное право для всех! Меня ты не обойдешь!

Унтер-офицер ответил что-то неразборчиво.

— Да стреляй уже, на, стреляй! — раздался крик.

Голос унтер-офицера:

— Думаешь, мне жалко на тебя патрона?

Другой голос:

— Сдача в плен! Хочет того майор или нет!

Раздался выстрел. «Пять и один — в сумме дает шесть», — подумал майор. Отверстие в стволе, зажатом между ног, смотрело ему в лицо. Надо было ему оставаться в Подрове. Он вспомнил телефонный разговор со штабом дивизии. И свой приказ о контратаке через гать. Ведь это было только вчера? Тридцать человек пополнения, которых он приказал отправить на эту позицию. И мертвый водитель на кладбище в Подрове. Результат одного-единственного дня, который пошел на его счет. А сколько таких дней у него за плечами? Он наклонился над стволом, широко открыв рот. Холодный обрез ствола коснулся нёба. Неверными движениями он начал нащупывать ногой ремень. Почувствует ли он что-нибудь в конце?

— Господин майор!

Он вздрогнул, прислонил карабин к стенке окопа.

Перед ним стоял унтер-офицер:

— Единогласно решили идти на прорыв!

Майор глянул на свои босые ноги. Унтер-офицер смотрел на карабин, на ремень, привязанный к спусковому крючку…

Лейтенант Трупиков вошел в блиндаж. Немецкий капитан сидел за столом из ящиков, подперев голову руками.

— Они все еще не сдаются, господин лейтенант?

Он постарался придать лицу озабоченное выражение. Ни слова о налете авиации.

— Нет. Они не сдаются!

«Еще один такой же зверь, — подумал лейтенант, — в неволе он ведет себя как человек, но когда у него есть винтовка, он стреляет по трупам. Что ему надо? Этому хищнику с лицом овцы? На его родине полно таких высот, как эта. Я сам видел: зеленые деревья, реки, чистенькие деревушки. На их дорогах нет ни грязи, ни навоза. На их полях колосья стоят, как солдаты на параде. Но они завидуют нам за наши заболоченные леса, иссушенные солнцем степи, за пару деревянных изб…» Лейтенанта охватила злоба, которая еще больше усиливалась из-за потока непонятных вопросов. Он убьет немца. Это решение стало навязчивым. Пуля в затылок. При этом не понадобится смотреть ему в лицо. При слегка наклоненной голове по позвоночнику не промахнешься. Есть возможность не услышать крика боли, издаваемого жертвой. Еще до наступления смерти будут оборваны нервные волокна, ведущие к голосовым связкам. Идеальный способ казни. Он осмотрел свою жертву «Очень короткая шея», — деловито отметил про себя. Странно с такой точки зрения рассматривать шею. Его раздражал только высокий воротник немца. Наверное, придется приказать ему снять китель. Но нет. Его надо застрелить в траншее. В любом случае, однако, придется принять в расчет китель. А если откажет пистолет? Он может приказать сержанту. Он пристально посмотрел на сержанта. Если бы люди умели читать мысли!

Вдруг он приказал:

— Через полчаса мы атакуем немецкую позицию. Сигнал к атаке — красная ракета! Каждое отделение забирает с собой своих раненых. Объяви всем!

— Сигнал к атаке — красная ракета! Раненых забрать с собой, — повторил сержант.

Лейтенант указал рукой на немца. Жест был ясным. Но сержант уже выбежал. Возможность была упущена.

— Мы хотим попробовать еще раз, — сказал лейтенант по-немецки, стараясь соблюдать произношение.

— Что? — спросил немец.

— Через полчаса все будет позади!

— Что? — снова спросил немец.

«Потом мы вцепимся друг другу в глотки», — подумал лейтенант и сказал:

— Наши танки выкурят их огнеметами. Пойдемте, это же, в конце концов, ваши люди.

— Я думал над этим, — ответил немец. — Я не могу.

Он говорил осторожно. Так обычно говорят с собакой, когда не знают, кусачая она или безобидная.

— Почему не можете? До этого вы же смогли?

Немец покачал головой:

— Знаете, кто вместе с ними?

— Нет!

— Командир батальона.

— Ну и что?

— Тот солдат, который прорвался через ваши боевые порядки, — мой майор!

У лейтенанта проснулся интерес к противнику, которого ему предстояло увидеть через полчаса. «Значит, у них тоже есть такие, — подумал он, — командиры, которые во время боя идут к своим людям».

— Что это меняет? — нетерпеливо спросил он.

Его время истекало. Надо было решаться.

— Он меня предупредил, — сказал капитан. — Позднее он отдаст меня под суд.

«Значит, страх, — облегченно констатировал лейтенант, — он боится своего командира». Он внимательно посмотрел на пламя свечи.

Яма в лесу. Редкий кустарник, порубленные сосны. Между вершинами деревьев — темное вечернее небо. Перед ямой — пленные. В одну шеренгу. Взгляды направлены на подготовленную яму. Ни слова не срывается с их губ, ни слова в группе красноармейцев.

— На колени! — по-немецки приказал комиссар.

Пленные отказались его понимать. Щелкнул предохранитель пистолета. Один из пленных стиснул зубы. Послышался скрип, как будто разлетелась челюсть. От стенки ямы отвалился кусок земли и шлепнулся внутрь. Наконец, комиссар стал переходить от одного пленного к другому. Все выполнял с такой уверенностью, словно раньше ничем другим не занимался. Каждый выстрел отдавался эхом в кронах деревьев. Пленные валились вперед. Когда последний упал в бездну, наступила ночь. Лишь неясные проблески сверху указывали на то, что над ними было небо. Нет. Искушение было велико, но отвратительно. И время ушло. Осталось лишь несколько минут. А после этого он просто не сможет вынести бремя ожидания.

Красноармейцы принесли в блиндаж носилки. С тихими стонами с нар на них начали опускаться раненые. Заряжали оружие. Сибиряки обвешивались мешками, полными ручных гранат. С большим трудом можно было почувствовать себя уютно в блиндаже, с его запахом карболки, беспорядком и удушливым запахом сальных свечей. Пришло чувство расставания. Расставания с безопасностью. Расставания с жизнью. С каждыми носилками, которые они выносили, росли подавленность и страх. Один за другим они выходили в траншею. Медленно, с каплей отчаянной надежды, что попадут не в него, а в кого-нибудь другого.

— Буду кратким, — сказал Трупиков. — Порядок вещей… — он не знал, что ему сказать. — С некоторого времени мы отрезаны… Идем на прорыв… Вы должны идти с нами!

Капитан посмотрел на него непонимающим взглядом. Лишь постепенно сказанное дошло до его ума:

— Это невозможно! Вы же говорили… Ваше честное слово!

Он был поражен и слишком внезапно обманут в возникшем уже у него чувстве защищенности. В бараках, окруженных колючей проволокой… Ни снарядов… Ни страха смерти… Покой. Все это было стерто одним махом.

— Оставьте меня здесь, — попросил он. — Это бессмысленно. Поймите меня правильно…

Его бормотание было встречено стальным взором.

— Я мог бы позаботиться о ваших раненых… Определенно, определенно… — он говорил как ребенок, еще не научившийся врать.

Тем временем блиндаж опустел. Как будто чувствуя свою ненужность, сальные свечи начали гаснуть. Один за другим язычки пламени исчезали в лужицах растопленного жира. Горел лишь один, указывающий путь к смерти. На нарах еще один остов человека. Его дыхание было тяжелым, но регулярным, как часы. Но он не шевелился. Его забыли. Так же как и шаткий стол, пустые консервные банки, обкусанную корку хлеба, грязный мармелад, обрывки бумаги и поломанное оружие.