Юрий Гончаров - Теперь-безымянные Страница 28

Провод перебило, как раз когда командир полка что-то докладывал Федянскому. Правый и левый батальоны — возле овальной чаши стадиона и в руинах кирпичного завода — отвечали, разговаривали в наушниках, матерились сорванными голосами, а средний, куда перекочевал командир полка, — в пыли, в дыму, под стенами больницы, — замолк и не откликался.

— Алло, на пункте — связь мне, быстро! — приказал Федянский гневно, будто не противник, а сами связисты были повинны в том, что порвалась линия.

— Сейчас обеспечим, товарищ третий! — с какою-то вступившей в тело лихорадкою ответил Платонов, невольно, под влиянием гневного голоса Федянского, принимая извиняющийся, виноватый тон.

Вот и началась их настоящая, ни для кого, даже для великомученницы пехоты, не завидная служба, то главное, что они ожидали в своем укрытии, — служба, перед которой все прежнее превращалось просто в ничто, в даровое едение казенного хлеба.

Камгулов, якут, маленький, крепенький, коротконогий, с глазками, почти не видными в щелях пухлых, безбровых век, хоть и не получил еще приказания от Платонова, но, поняв, о чем у того идет с комдивом речь, уже собирался — его черед был идти первым. Он собирался деловито, сосредоточенно, даже будто без волнения — надевал на себя лямки от телефонного ящика и от катушки с проводом, укладывал в сумку инструменты. Но все движения у него были неестественно замедлены, он явно тянул время, и Платонову даже пришлось прикрикнуть, чтобы Камгулов зашевелился живее.

— Винтовку-то оставь, на что она тебе — лишний груз только… — проговорил Яшин, следя за Камгуловым и как-то сопереживая вместе с ним его сборы.

— Ну-ну, как это так — без винтовки? — возразил сержант. — Что это за боец без винтовки? Там бой, а он без винтовки пойдет!

— Скорей, скорей, Камгулов! — не командным, а больше просящим тоном проговорил Платонов, боясь, что вот-вот опять позвонит Федянский, а он не сможет даже доложить, что боец уже вышел искать повреждение.

Отяжеленный снаряжением, с винтовкой, приклад которой из-за малого роста приходился ему ниже коленного сгиба, Камгулов, неуклюже ставя короткие сильные ноги в обмотках и несоразмерно огромных для его фигуры ботинках, полез по кустам вверх по склону. Листва была густа и сразу же скрыла, поглотила его, и только когда он достиг гребня, в зелени еще раз мелькнула его пилотка, прямо насаженная на голову, и ствол винтовки возле нее, вымазанный грязью — чтоб не блестел на солнце.

Ожидание не обмануло Платонова. Только что за Камгуловым сомкнулась листва, как с КП Федянского справились — наладилась ли связь.

— Пока нет, устраняем повреждение.

— Долго возитесь, быстрей надо! Третьему связь нужна!

— Будет связь, сейчас будет, — ответил Платонов, мысленно обругав дивизионных связистов. Хорошо им там из блиндажа требовать, до них и близко пули не долетают. Сюда бы их, да вместо Камгулова по-пластунски вдоль провода, с телефонным аппаратом и катушкой, в которых больше пуда! Сразу бы всю важность потеряли!..

В наушниках щелкнуло, это к линии в замолкший батальон подключился Камгулов.

— Алло, лейтенант? Камгулов разговаривает. Слышно меня? — раздался знакомый, чуть неправильный камгуловский выговор.

— Слышно, слышно, — торопливо откликнулся Платонов. — Давай дальше…

Минуты через три, продвинувшись вдоль провода еще метров на сто, Камгулов опять подключился к линии и прозвонил провод.

— Слышно, жми дальше!

Его слышали еще три раза, потом он пропал.

Вначале его ждали без особой тревоги. Могло быть, что Камгулов оказался в зоне сильного обстрела и залег, выжидая, когда перенесут огонь и можно будет опять шевелиться, ползти, действовать. А могло быть, что он обнаружил разрыв и ищет продолжение провода, а это нелегко, на это нужно время, если линию рассекло снарядом или авиабомбой и далеко разбросало концы и если к тому же мешает обстрел…

Но вот вышли последние минуты, которые Платонов мысленно отпустил на все эти причины. Камгулов уже должен был бы подать о себе весть в любом из этих случаев. Ведь он знает, что нельзя столько молчать, его голоса ждут, товарищи теряются в догадках, беспокойство их растет…

Но Камгулов не подключался.

Зато окликнули с дивизионного пункта связи — с той грубоватостью, на какую считают себя вправе пребывающие при высоком начальстве:

— Чего копаетесь? Алло, оглохли? Или вы там уже все жмурики?

Платонов едва удержался, чтобы не выругаться вслух. Внутри у него и так все было на предельном взводе. Зачем его подстегивать — он и сам знает, как нужна сейчас связь!

— Будет связь, будет! Не сидим! — закричал он в микрофон разозленно, без всякой субординации. Будь на проводе в эту минуту сам Федянский, наверное, он и ему ответил бы в таком же тоне.

Было совершенно ясно, что Камгулов или ранен, или убит.

— Яшин! — произнес Платонов, хмурясь и хмуростью этой стараясь прикрыть неловкое чувство в своей душе — оттого, что сейчас и Яшина он должен будет отправить по следу Камгулова и нет никакого ручательства, что с ним не произойдет того же самого. Впервые за все время в армии Платонову было так неловко и тягостно от своего командирства, от обязанности распоряжаться людьми и железного закона воинской дисциплины, заставляющего подчиненных безропотно и послушно принимать командирские приказания.

Яшин, сидевший на земле, возле коллектора, при звуке своей фамилии мгновенно понявший, какое последует распоряжение, и, видимо, уже ожидавший его, встрепенулся и тут же неподвижно, всеми своими членами как-то одеревенел, застыл, вперив в Платонова ждущие, полные напряженности глаза, имевшие, однако, такое выражение, будто Яшину совсем неведомо, он даже в мыслях не предполагает, зачем, для чего назвал командир его фамилию. Бедный Яшин, он наивно, совсем по-детски хитрил — нет, не перед лейтенантом, а перед самим собою, в призрачной, слабой надежде: а вдруг он ошибается и вовсе не для того, что он ждет, а совсем для другого вызывает его командир…

Рядом с Яшиным, низко склонившись над коллектором, сидел сержант и приворачивал отверткой клемму. У него был вид погруженного в свою работу человека, который ничего не видит и не слышит из того, что происходит возле, и настолько от всего отъединен, что происходящее даже как бы не имеет права его касаться. Это тоже была хитрость — жалкая, наивная, человеческая…

Нельзя было отчетливее выразиться тому, как не хотелось ни Яшину, ни сержанту идти на линию, под осколки и пули. Но это их нежелание почему-то не заставило Платонова их осудить и не возмутило его, а, напротив, вызвало в нем какое-то совсем сострадательное чувство, с пониманием того, что должны были они оба сейчас испытывать. Яшину перевалило уже за сорок, где-то в маленьком полугородке-полудеревне у него осталась семья, двое детей, старушка мать, которая, провожая Яшина на фронт, дала ему церковный крестик, и он его взял, не потому, что был верующим, а чтобы матери было спокойней, чтобы она жила с верою, что теперь с ним не случится беды и он придет с войны обратно… Сержант был тоже уже в годах и тоже женат, тоже имел детей. На фронт его привело второй раз, он уже был однажды, под Москвой, защищал столицу и получил там тяжелое ранение осколком мины в грудь… Подумав обо всем этом под напряженным, ожидающим взглядом Яшина, Платонов уже не смог выговорить то, что собирался, а неожиданно для себя сделал так, как, вероятно, не следовало ему делать, но как он уже не мог не сделать после всех этих мыслей, промелькнувших в нем, — он сказал:

— Яшин, катушку мне и аппарат, живо!

Круглые, ожидающие, неподвижные глаза Яшина сделались недоуменными. Он был приготовлен совсем к другому, и смысл сказанных слов не сразу проник в него, он не сразу сумел взять их в толк.

— Ну что уставился? Я же сказал — живо!

— Но ведь… — начал Яшин. Глаза у него сделались еще круглее, заметнее выделились на лице.

Теперь уже и сержант оторвался от коллектора и с отверткой в руках смотрел на Платонова, как-то похоже на то, как глядел Яшин.

— Вам нельзя покидать пункт, товарищ лейтенант… — сказал он с некоторым смущением и нерешительностью, оттого что напоминает старшему по званию. — По уставу…

— Ничего, иногда надо и не по уставу… Провод в порядке, прозванивал? — принимая катушку, спросил Платонов у Яшина намеренно строгим голосом, чтоб перевести внимание только на технику и пресечь всякое обсуждение своего поступка.

— Так точно, товарищ лейтенант, в полной исправности! Взгляд у Яшина продолжал оставаться недоуменным, даже немного испуганным.

— Следите за всеми линиями. Если еще где порвет — выходите немедленно чинить. Вы, сержант, тогда пойдете, вы все-таки поопытней. А Яшин пусть тут, у коллектора. Яшин, стану вызывать — чтоб отвечали сразу, без промедлений. Понятно?