Гюнтер Штайн - Ультиматум Страница 28

Старослужащие солдаты и большинство обер-ефрейторов и унтер-офицеров, несмотря на усталость и измотанность, все-таки верили в благоприятный исход предстоящего сражения. Они полагали, что им и на этот раз повезет, как часто везло до этого, хотя они и несли большие потери в живой силе и технике.

Многие считали, что предложение русских о капитуляции — это не что иное, как хитрый трюк противника, с помощью которого он хочет деморализовать немецких солдат, чтобы быстрее расправиться с ними.

Подобного мнения придерживались и молодые солдаты двадцать четвертого и двадцать пятого года рождения, прошедшие лишь краткосрочную подготовку и почти не имевшие никакого боевого опыта, что, однако, не помешало гитлеровскому командованию бросить их в самое пекло войны. Неспособные принять решение самостоятельно, они робко надеялись на то, что рано или поздно командиры отдадут приказ, позволяющий им не участвовать в сражении, к которому они не подготовлены.

Сорокалетние рекруты и старые солдаты, попавшие в армию по тотальной мобилизации и пребывавшие до этого в глубоком тылу или же в своих родных местах, где они работали по своей специальности, поддерживали связь со своими родственниками и потому были хорошо информированы о результатах бомбардировок, которым подвергались их родные места. Они уже не горели желанием поскорее попасть в бой и довольно скептически относились к своим командирам. Они не верили словам офицеров, пытавшихся убедить их, что русские, окружив здесь два немецких корпуса, сами попали в хитроумную западню. А те солдаты, которые участвовали еще в первой мировой войне, нисколько не сомневались в том, что сильный всегда имеет больше шансов на победу, чем слабый.

Они признавали и плен, и смерть. Их точку зрения разделяли и многие тыловики: писари, конюхи, строители, которых из тыловых подразделений бросили на передовую. Избалованные несением службы в тылу, неспособные к ведению боевых действий, они горели одним желанием — как можно скорее закончить свою службу на передовой.

Большинство солдат, уже успевших приобрести в той или иной степени фронтовой опыт, прекрасно понимали всю серьезность положения, в котором оказались. Они-то понимали, что означает приказ, согласно которому весь личный состав тыловых подразделений и частей собран в районах Стеблева и Корсуни, а все четырехколесные транспортные средства, неспособные к самостоятельному передвижению, должны быть подготовлены к уничтожению. Все это отнюдь не поднимало в них оптимизма, а потеря транспортных средств лишь ухудшала их и без того неважное настроение. От опытного взгляда не ускользнуло и то, что офицеры находились в скверном расположении духа. Все это вместе взятое невольно привело к тому, что солдаты снова стали поговаривать о плене и о том, что вряд ли можно верить офицерам, которые утверждают, что русские всех пленных непременно расстреливают.

А смерть тем временем собирала свой богатый урожай. Потери в людях у немцев росли с каждым днем. Словно снег под жаркими лучами рано наступившей весны, полки «таяли до батальонов, а батальоны до численности боевых групп». Так, например, в 108-м пехотном полку, действовавшем вместе с танковой дивизией еще под Кировоградом и оказавшемся в котле, насчитывалось всего до семидесяти солдат и офицеров. Не лучше выглядел и 544-й полк 389-й дивизии. Другая «боевая группа» этой же дивизии в течение шести дней находилась под командованием трех офицеров: сначала ею командовал капитан Цайлинг, которого сняли за неповиновение; затем обер-лейтенант Кройпле, которого убили спустя двое суток; и, наконец, обер-лейтенант Флах, который прокомандовал группой всего лишь сутки и сошел с ума, когда его группа одновременно подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха. По словам очевидцев, остатки группы — а осталось всего-навсего двадцать автоматчиков — не выдержали и сдались русским.

Гитлеровские солдаты начали внимательно слушать передачи через говорящие окопные установки, в которых рассказывалось о движении немцев за свободу. Солдаты горячо дискутировали по поводу листовок, под которыми стояли подписи именитых немцев, и на всякий случай сохраняли их, цепляясь за них как утопающий за соломинку. Не менее оживленно обсуждалось и письмо полковника Луитпольда Штайдле к командиру 389-й пехотной дивизии генералу Крузе, доставленное бывшим ефрейтором 544-го пехотного полка этой же дивизии Якобом Хельмутом. Даже солдаты, которые ранее относились с полным равнодушием к воззваниям комитета «Свободная Германия», теперь уже внимательно прислушивались к ним и старались раздобыть листовки комитета, чтобы прочесть их и обсудить.

Больше того, жаркие споры по поводу этих листовок разгорались даже в штабах. Однако господа офицеры, делая вид, что не замечают всего этого, старались подтянуть воинскую дисциплину, во что бы то ни стало поднять моральное состояние солдат, вселить в них оптимизм. Однако в действительности сами они придерживались на этот счет совсем иного мнения. Радисты, телефонисты, ординарцы и шоферы вольно или невольно слышали такие разговоры, свидетельствующие о том, что господа офицеры среднего звена в своем большинстве готовы сложить оружие.

Обер-лейтенант Торстен Фехнер, батарея которого находилась в боевой готовности на огневой позиции позади Стеблева, избегал вести какие бы то ни было разговоры со своими солдатами или командирами соседних подразделений о капитуляции. Встреча с советскими парламентерами и приказ командования о прекращении огня не только сбили его с толку, но и основательно запутали. Ничего не понимая, он задавал себе вопрос, что же может принести ему суббота, 9 февраля, и что именно он ждет от этого дня. Ему было ясно, что отклонение предложения о капитуляции будет означать не что иное, как продолжение борьбы, но более жестокой, чем ранее, повторение операции на прорыв, в которой с обеих сторон будет задействовано огромное количество войск: пехоты, танков, артиллерии и авиации, что, в свою очередь, повлечет за собой еще большие потери в живой силе и технике. И лишь принятие условий капитуляции положило бы конец всем страхам и ужасам. Возможно, тогда-то он и увидится снова с Райнером, который был его другом до этого и, как надеялся Торстен, останется им в будущем. Однако капитуляция прежде всего будет означать дорогу в неизведанное. И хотя Фехнер отнюдь не верил в то, что русские не берут в плен, а расстреливают на месте, он не допускал и мысли о том, чтобы подать солдатам идею сдаться в плен. Он даже попытался как-то поставить себя на место русского солдата и сразу же понял, какую вину взвалили на свои плечи немцы, напав на Советский Союз, не говоря уже о причиненных русским разрушениях и о тех варварствах, которые творились немцами на русской земле. Сознание этой вины росло в Фехнере с каждым днем, а к утру этого дня оно превратилось в настоящую муку.

Чтобы хоть чем-то занять себя, он тщетно пытался дозвониться из штаба соседнего батальона к своему отцу, хотя последний разговор с отцом не сулил Торстену ничего обнадеживающего. После долгих попыток наконец удалось связаться со штабом бригады.

— Господин полковник находится в штабе корпуса на совещании, — лаконично ответили ему.

В девять часов утра на участке фронта под Стеблевом по-прежнему царили тишина и спокойствие, что вселяло оставшимся в живых немецким солдатам слабую надежду на то, что генерал Штеммерман в конце концов примет правильное решение, которое так или иначе приведет к окончанию битвы.

В штабе 11-го армейского корпуса царило напряженное ожидание: каждую минуту должен был прийти ответ командующего 8-й армией генерала Вёлера. Однако генерал Штеммерман отнюдь не старался добиваться каких бы то ни было послаблений при ведении переговоров о капитуляции. Он использовал время на то, чтобы вместе с полковниками Фехнером и Фуке изыскать возможности вести переговоры с командованием 1-го и 2-го Украинских фронтов в совершенно другом направлении, а именно — о возможности, как он говорил, свободного выхода войск из котла без оружия и снаряжения.

Полковник Фуке знал, что к такому решению Штеммерман пришел по двум причинам: во-первых, из-за чувства ответственности перед солдатами, оказавшимися в котле, жизнь которых, таким образом, была поставлена на карту, и, во-вторых, из-за неуверенности (она все больше росла), что вторая крупная операция по деблокированию, как и первая, не закончится провалом. И, разделяя точку зрения генерала, полковник все же стоял за точное выполнение получаемых приказов. Он принял участие в приеме русских парламентеров, так как разделял точку зрения генерала относительно того, что временное прекращение огня на этом участке фронта благотворно скажется на развертывании оперативных резервов, необходимых для нанесения удара по противнику в районе Лисянки. Идти дальше этого он не желал, да и не мог.