Борис Яроцкий - Эхо в тумане Страница 28

Василий Антонович и сам удивляется. Он ведь произнес не свои слова. «Туман — это хорошо», — сказал лейтенант Куртин.

…Тогда была точно такая же ночь. Впрочем, не совсем такая. За лесом, в селе Пряжа, клубился иссиня-черный дым. Там еще в полдень отбомбилась немецкая авиация. Горели склады лесопильного завода. Время от времени о себе напоминала наша дальнобойная артиллерия. Снаряды с шелестом летели через голову. С запада, со стороны Суоярви, доносились глухие, как далекий гром, взрывы…

Генерал-полковник оторвался от иллюминатора. Лайнер круто менял курс. Под крылом снова лежала раздольная Ладога. Рассыпанные по ней острова казались зелеными корабликами.

Так неожиданно, волею Аэрофлота, Василий Антонович оказался в Ленинграде. Нахлынувшие воспоминания — этот рейд в военную молодость — заставили отложить дело, по которому летел в командировку. В ушах явственно звучал голос лейтенанта Кургина: «Училище Кирова — славное. Нами оно будет гордиться». Слова, произнесенные много лет назад, оказывается, никогда не старели, хранясь в памяти, как на магнитофонной ленте.

Генерал-полковник Колосов шел по гулким коридорам Ленинградского высшего общевойскового командного училища имени Кирова. Гостя сопровождал моложавый и стройный генерал-майор — начальник училища. У мемориальной доски из белого карельского мрамора генералы остановились.

— Здесь — имена выпускников, погибших в боях за Родину, — показал начальник училища.

Василий Антонович пробежал взглядом длинный список. Фамилии лейтенанта Кургина не оказалось. Не оказалось Иваницкого и Лободы.

— Почему? — спросил гость.

— Сегодня же выясним,

Выяснили. Да, в предвоенные годы такие курсанты выпускались. Куда делись — неизвестно.

— Они погибли геройски, — глухо сказал гость.

В списках по личному составу офицеры Виктор Кургин, Григорий Лобода, Олег Иваницкий значились без вести пропавшими.

Как же они любили свой Ленинград! С мыслью о нем сражались в лесах Карелии. Собственно, за этот город сражались все бойцы отряда… Выросший на берегу Азовского моря, Метченко никогда не бывал в Ленинграде, а умер за этот город как герой. С гранатой, прижатой к ране. Он знал, такие раны, как у него, неизлечимы.

Ах, Метченко, Метченко!.. В поселке у маяка его ждала невеста, а может, и сейчас ждет. Если б он даже не взорвал себя гранатой, вряд ли выжил бы: рана была смертельная.

— Но сейчас лечат! — вслух, самому себе, сказал генерал-полковник.

…Его сын лейтенант Сергей Колосов выполнял интернациональный долг в Афганистане. Ночью, во время дежурства, кто-то робко постучал в дубовую дверь госпиталя. Лейтенант вышел на крыльцо. Было холодно, с высоких гор ветер нес колючую снежную пыль. При свете карманного фонаря хирург разглядел человека. Это был наш солдат, растерянный, бледный, он что-то держал в подоле бушлата.

— Вот… подобрал потроха… Свои… Может, сложите?..

Полчаса назад в него выстрелил бандит. Пуля распорола брюшную полость. Три километра шел он к госпиталю без посторонней помощи.

Хирург-практикант не стал дожидаться опытных коллег и принялся промывать внутренности солдата. Чего только на них не было! И камушки, и сухие листья полыни, и верблюжий помет… К утру операция была закончена. Через три недели раненого выписали из госпиталя, и он убыл в свою часть для дальнейшего прохождения службы…

…Над Карелией сияло июльское солнце. Самолет совершил перелет из Ленинграда в Петрозаводск.

Закончив срочные дела, Василий Антонович попросил своего друга-сослуживца отвезти его на Шую.

Не узнать речку военной молодости! По долине — поля, огороды, сады. Река обмелела, но вода — все та же, чистая. Все те же дивные замшелые берега, крутые живописные повороты…

От леса до болота, затопив пойму, сгущался туман. Оттуда доносились голоса. Удивительно знакомые! Они казались эхом, которое никогда не смолкнет в сердце.

Василий Антонович снял генеральскую тужурку, прямо с берега умылся и, стоя на покатом камне, долго смотрел в желтоватую глубину стремнины. Где-то там покоится радиопередатчик, который утопил Шумейко. Здесь не вынырнули Купцов и Батышкин. Их давно уже унесло течением…

Алгебра победы

Тяжелое танковое

Ранним утром пассажирский поезд остановился на станции Саратов. Это был его конечный пункт. Конечный и для Павла Гудзя. Здесь он впервые увидел Волгу. Прославленная русская река поразила его величием и красотою. Такого широкого речного простора еще никогда не доводилось встречать. Было где купаться. Но тут же оказалось, это удовольствие могли позволять себе все, только не курсанты.

Правда, курсантом Павел стал не сразу. Подержали в казарме. Ознакомили с армейскими порядками. Старшина, по говору земляк, украинец, прохаживался перед строем, и его сапоги скрипели, как снег на морозе. Павел слышал от такого же, как и он, добровольца: тем, кто поступит, выдадут сапоги. Мечта его голодного и холодного детства.

Первый экзамен — диктант. В родных Стуфченцах не было учителя по русскому языку. Его обычно заменял учитель по украинскому, который сам удивлялся и недоумевал, как это русским удается переиначивать украинские слова и выдавать их за русские. Но диктант есть диктант, надо будет соображать, что если встретится слово «пушка» — это значит «гармата», если «башня» — «башта», если «пулемет» — «кулемет».

В математике было проще, надо только помнить, что многоугольник — то же самое, что багатокутнык, обоснование — то же, что обгрунтування, и так далее.

В первые минуты экзамена Павлу показалось, что ему повезло. Военные термины в диктанте отсутствовали. Чтоб понимать смысл, текст для себя переводил по ходу диктовки. Потом — приемная комиссия. Там же и сообщали оценки. Председатель — военный с четырьмя шпалами в петлицах, — усмехаясь, объявил:

— У вас, товарищ Гудзь, в диктанте ровно сорок ошибок. Это много или мало?

— Мабудь, багато.

— Вы могли бы сделать больше?

— Не знаю.

Члены комиссии оживились. По их глазам Павел определил: примут:

— Как же будете учиться?

— На видминно.

— То есть?

Кто-то перевел: на «отлично», значит.

— Ну что ж, товарищ курсант, примем ваши слова к сведению.

От счастья Павел уже не слышал, как полковник говорил членам комиссии, что из таких вот деревенских парней получаются толковые командиры. Он, оказывается, обратил внимание даже на то, что у поступающего сатиновая рубашка отутюжена и аккуратно заштопана. А туфли, хоть и парусиновые, ухожены. Парень умеет беречь вещи! И еще сказал полковник: по-военному четкий и грамотный язык — дело наживное, главное — парень думает правильно.

Служба, точнее — учеба, начиналась необычно. Первого сентября 1939 года курсантов собрали в клубе. Там узнали, что дивизии Германии вступили в Польшу. Врезалось в память: «дивизии». У фашистов их, оказывается, не одна, а много. В альбоме «Организация и вооружение вермахта» Павел нашел: «Пехотная дивизия имеет 16859 солдат и офицеров, 299 орудий и минометов; танковая дивизия — 16 тысяч солдат и офицеров, 209 танков, 25 бронемашин, 192 орудия и миномета; моторизованная дивизия — 14 029 солдат и офицеров, 37 бронемашин, 237 орудий и минометов». Не верилось, что такая маленькая Германия (судя по карте) имеет в каждой дивизии тысячи солдат и сотни танков.

— Нужны тебе мировые масштабы! — не одобряли товарищи увлечение Павла цифрами. — Ты лучше изучай наши танки.

Упрек был правильный. Но если не знать мировых масштабов, то местный может показаться или самым большим, или самым маленьким. Павел знал, что наши танки уже проявили себя в Испании и на Хасане. Политрук роты с восторгом и гордостью рассказывал о танкистах, которые отличились в боях. Обидно только было, что от попадания вражеских снарядов наши танки вспыхивали, как сухое сено. Впрочем, об этом почему-то говорили мало, а если и говорили, голос понижали до шепота.

Как таблицу умножения, Павел учил: «Средний танк Т-28: вес — 28 тонн, вооружение — одна 76-мм пушка и три пулемета, наибольшая скорость — 37 километров в час, бортовая броня — 20 миллиметров, экипаж — 6 человек».

Каждая цифра для вчерашнего сельского паренька значила многое. Из двадцати восьми тонн можно сделать шесть тракторов, а каждого члена экипажа — трактористом. Конечно, на такой скорости пахать бессмысленно, но перевозить грузы — к примеру, по проскуровским проселкам — в самый раз.

Газеты не скрывали, что Германия за месяц захватила Польшу. Польши как государства больше не существовало. В красном уголке вывесили новую карту мира. У нее собирались курсанты. Взгляды задерживались на темно-коричневом овале — территории фашистской Германии. Темно-коричневое пятно расплылось от голубой Балтики до Черного моря.