Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 29

О матери он не тосковал, зато все чаще думал об отце, которого не видел почти четыре года. Слова Уты «он, должно быть, человек с характером» произвели на него впечатление. А может быть, таким отцом надо гордиться… Однако чувство отчужденности не проходило.

За обедом вахмистр снова раздал почту, Хольту он последнему вручил конверт. Тот едва решился его распечатать. Только по возвращении в барак, лежа на своей койке, он наконец прочел письмо. В тихом городке жизнь текла по-прежнему, словно покинувших его семиклассников никогда и не было. Слова, которые Хольт пробегал на лету, были увертливы и насмешливы, как всегда. И только к концу они зазвучали серьезно. «Не думай, — писала Ута, — что события этого лета прошли для меня бесследно, но лучше к этому не возвращаться. Пропасть, разделяющая нас, королевских детей, слишком глубока. Но, пока это тебе доставляет радость, рассчитывай на мою привязанность. Насколько я тебя знаю, она вдохновит тебя на великие патриотические подвиги». Он в тот же вечер ответил ей многословно и влюбленно.

Теперь они регулярно переписывались. На его влюбленные излияния она отвечала иронической шуткой. Ни разу не написала она больше двух страничек, но и меньше не писала. Он заботливо хранил ее письма; ее крестик он всегда носил при себе в нагрудном кармане.

Вольцов постоянно твердил: «Главное — научиться заряжать!» Но заряжать пушку боевыми патронами курсантам воспрещалось. «Это работа тяжелая, не для таких сопляков», — говорил Шмидлинг. Каждый патрон весил около тридцати фунтов, и даже при угле возвышения в семьдесят — восемьдесят градусов на то, чтобы зарядить пушку и выстрелить, давалось три секунды.

Однако Вольцов добился своего: надев на правую руку огромную рукавицу заряжающего, сшитую из кожи чуть ли не в палец толщиной, он выполнил все приемы, которые Хольт, стоявший тут же, называл вслух, быть может в сотый раз декламируя заданное на этот случай правило. «По команде „огонь!“ третий номер, удерживая правой рукой снаряженный дистанционным взрывателем патрон за дно гильзы, а левой — ее корпус, досылает его правой в канал ствола. Одновременно, повернувшись влево, он правой рукой нажимает спусковой рычаг».

На тактических занятиях установки для стрельбы давал им теперь прибор управления огнем, а старенький учебный самолет «Клемм», круживший над городом, служил им целью.

Они уже считали себя опытными зенитчиками. Вольцов все чаще ввертывал в свою речь: «Мы, старые вояки». Новые знания, приобретенные у орудия, вошли в плоть и кровь. Каждый день приносил что-то новое. Так они узнали, что бывает неподвижный и подвижный заградительный огонь. Огонь с ближней дистанции ведется особого рода снарядами, их можно узнать по желтым кольцам на дульцах гильз. Во время боевых стрельб им приходилось разбирать затвор якобы потому, что сломался ударник, хотя на практике этого почти не бывает. Шмидлингу вечно мерещились сломанные ударники, потому что их обожали на смотрах. Он стоял рядом с часами в руках и засекал время. Такое же пристрастие он питал и к «неразорвавшимся снарядам»; их относили за сотню метров от позиции, а расчет тем временем сидел в укрытии и ждал.

Чистка орудия и боеприпасов была не утомительным занятием. Шмидлинг обычно подсаживался к молодежи и что-нибудь рассказывал. Он вытаскивал из кармана карточки жены и своей четверки и пускал по рукам. Все хвалили детей, называли их «крепышами». Определение исходило от самого Шмидлинга и было в его устах величайшей похвалой. Показывая Хольту фотокарточку жены — помятый, захватанный от вечных разглядываний кусочек картона, он говорил: «Посмотрите, крепкая баба, а? Такую еще поискать!» Почему ему нравится, что она крепкая? — думал Хольт. Ведь для женщины не это главное.

— Понимаете, она работает старшей батрачкой в имении, где я служил скотником, — хвалился Шмидлинг. — Счастье, когда женщина может так вкалывать! У нее все горит в руках! — Он не раз повторял: — У нее все горит в руках… Да и двое старших при деле, выгоняют скотину в горы на пастбище.

Хольт долго и внимательно вглядывался в старшего ефрейтора.

Однако эти мирные часы у орудий, когда все сидели рядком и, смазывая патроны «голубым самолетным маслом», непринужденно разговаривали, выпадали на их долю редко. Усталые, разбитые, валились курсанты вечером на свои койки, а уже спустя два-три часа звонок опять поднимал их на ночные учения, причем Готтескнехт устраивал эти неурочные занятия без всякого предупреждения.

Шмидлинг проявлял на уроках стрельбы неистощимую изобретательность.

Невозможно, чтобы он все это выдумывал, — говорил Гомулка, — очевидно, так бывает на самом деле. Во время ночных занятий у него вдруг выходил из строя радиолокатор: «Радиопомехи. Это, когда сверху рассыпают серебряные бумажки, а по правде станиоль, — пояснял он. — Локатор против них не может». В таких случаях они вели особого вида заградительный огонь, так называемый баррикадный огонь. Команда гласила: «Огонь, баррикада!» Стрельба велась непрерывно при определенных неизменных координатах — заряжающие только и делали, что заряжали и стреляли… »Боеприпасы кончились! — орал Шмидлинг, — давай патроны из запасного боекомплекта, да поживее!» И они бежали в ночной темноте, каждый с учебным снарядом под мышкой, от огневой позиции к отдаленным блиндажам второго боекомплекта битый час туда и обратно, пока от напряжения не перехватывало дыхание и не подгибались ноги. Шмидлинг то и дело свистел, приходилось падать наземь, потому что каждый свисток означал разрыв бомбы, но только боже сохрани, чтобы патрон ударился о землю!

Как-то на таком учении Феттер заработал кличку «Труп». Шмидлинг приказал им отразить огнем с ближней дистанции воображаемую атаку противника на бреющем полете. В этих условиях наводчик сам определяет направление на цель — на глаз, поверх орудийного ствола. ( «При каждом выстреле промазывает на добрый километр», — вставил от себя Вольцов). Они уже сотни раз это проделывали, не удивительно, что все шло как по маслу; но тут старый «Клемм» вдруг спустился вниз и, направляясь с южной стороны стадиона, протрещал у них над головой. Шмидлинг крикнул: «Атака на бреющем полете, направление шесть! Взвод, в укрытие!» И это проделывали уже не раз. Но сегодня с Феттером вышла незадача. Вместо того чтобы броситься навстречу летящему самолету и поискать укрытия под высоким бруствером, он некоторое время метался по орудийному окопу, а потом бросился назад, ища укрытия на противоположной стороне. Между тем «Клемм» жужжа пронесся у них над головой. Шмидлинг рассвирепел. Остальных он погнал к орудию, а Феттеру приказал не двигаться.

— Вы мертвец! — кричал он. — Понимаете, мертвец! Ни с места, труп несчастный!

— От такого прозвища жуть берет, — сказал потом Хольт Гомулке. Но так оно и пристало, и даже Готтескнехт иной раз кричал: «Пошевеливайтесь, Феттер, труп несчастный! Или вам окончательно надоела жизнь?»

Да и вообще Готтескнехт все решительно знал, все видел и слышал и всегда появлялся в самый неподходящий момент. В так называемые «газовые дни», когда курсанты с утра до вечера бегали в противогазах, он не знал пощады. Им выдали трофейные французские маски с большим тяжелым фильтром, который приходилось таскать с собой в сумке, надетой через плечо. С маской он соединялся резиновым шлангом. Чтобы легче было дышать, юноши слегка отвинчивали клапан.

Но тут появлялся Готтескнехт, хватал сумку, и на провинившихся сыпались неуды.

Во время этой нелегкой службы курсанты с особенным интересом следили за сообщениями о налетах вражеской авиации. Днем и ночью перелетали через границу тяжелые бомбардировщики, а если не они, то так называемые «самолеты радиопротиводействия», летающие ночью, — никто здесь представления не имел, что это такое. Все чаще целью налетов называли Рейнско-Вестфальскую область. «Это уже мы», — сказал Хольт Гомулке. На дворе стоял октябрь.

— Ты слышал? Вчера опять называли ряд городов, особенно пострадал Бохум.

Вольцов прочел в газете, что крупный воздушный бой над Бременом не помешал отдельным бомбардировщикам сбросить над городом свой смертоносный груз.

Хольт подумал о своей бременской родне. Сводный брат его матери был генеральным директором одной из верфей. Гамбургские его родственники от бомбежек не пострадали.

Спустя несколько дней стало известно о победоносном воздушном сражении над Швейнфуртом. «Четырнадцатого октября наша противовоздушная оборона дала новое убедительное свидетельство своей неуклонно растущей мощи, доказав противнику, что она способна положить предел его яростному стремлению ко всеуничтожению», — прочел Вольцов. Это известие всех окрылило. «Мы трезво отмечаем знаменательную веху в развитии великой воздушной войны». И дальше: «Пилоты подбитых самолетов с ужасом говорят о „кромешном аде“ зенитного огня». Рядом с этой новостью бледнели фронтовые сводки. Кого теперь интересовали сообщения об «усиливающемся нажиме противника на Востоке»!