Петр Игнатов - Голубые солдаты Страница 29

После обеда разговор зашел о «заводе сельхозмашин» и о задании, которое предстояло выполнить нам с Бодюковым.

— На склад вам проникнуть, конечно, не удастся, — сказал Чашин. — Охранники-эсэсовцы очень бдительны и никого не подпускают к нему близко, стреляют без предупреждения. Да вам, собственно, нет никакой необходимости знакомиться с ним даже издали.

Мы недоуменно переглянулись.

— Как же в таком случае мы осуществим взрыв? — спросил я. — Ведь нам надо разведать и изучить все возможности, составить подробнейший план операции.

— План уже разработан нашей подпольной группой, — сообщил Чашин. — Мы познакомим вас с ним, выслушаем ваши советы и рекомендации, как лучше провести его в жизнь.

Бодюков нервно кашлянул.

— Владимир Сергеевич, я что-то не понимаю… Мыто прибыли сюда не в качестве консультантов, а как подрывники-минеры.

— Вот именно, как специалисты минного дала, — подтвердил Чашин. — И без вашей помощи нам никак не обойтись. Затем и вызвали вас сюда. Короче говоря, нам нужна особая мина, такой силы и такой конструкции, чтобы весь склад взлетел на воздух в строго определенное время при наличии сверхбдительной охраны.

— Но, позвольте, как же она попадет на склад? — спросил Бодюков. — Насколько мне представляется, это будет солидный заряд.

— Все будет зависеть от конструкции мины, — сказал Чашин. — Вы предложите несколько вариантов, а наиболее удачный образец и определит способ доставки мины на склад.

— Где будет изготовляться мина? — поинтересовался я. — Не здесь же, надеюсь?

— Нет, конечно.

— Как со взрывчаткой?

— Все заготовлено.

— Тогда не будем терять времени! — заявил Бодюков, поднимаясь из-за стола. — Куда прикажете направляться?

Чашин взял его за локоть.

— Не торопитесь, мой друг. Прежде всего отдохните как следует. Отныне вы, товарищи, переходите на нелегальное положение, поэтому я не выпущу вас до вечера на улицу одних, без провожатых. Даже имея идеальные документы, рисковать зря не стоит.

Я слушал Чашина, и мне казалось, что он преображается на моих глазах. В его словах, в тоне, которым они произносились, ощущался волевой дух несгибаемого человека, заботливого и требовательного командира, опытного подпольщика…

Окруженные заботами и вниманием четы Чашиных, мы не заметили, как пролетело время до вечера. Ольга Дмитриевна закрыла окна на внутренние ставни, зажгла небольшую керосиновую лампу под зеленым абажуром. На столе появился самовар.

Помешивая ложечкой чай в стакане, Чашин сказал:

— Фашисты всемерно пытаются разжигать здесь националистические страсти, сулят Украине «самостийность» и процветание под эгидой гитлеровского рейха. Но им никак не удается восстановить нас, украинцев, против русских. — Он усмехнулся. — Процветание! — И сейчас же его лицо посуровело. — Массовые казни, угон в рабство, голодная смерть в концлагерях, грабежи, насилие, пытки…

И это Геббельс называет процветанием! Да можно ли смириться с этим, можно ли жить так? Для меня, для Ольги весь смысл жизни сейчас заключается в борьбе со зловонным гитлеризмом и его носителями. И если порой в наших сердцах начинает шевелиться страх, нам становится мучительно стыдно перед своей совестью, а укоряющий голос совести сильнее страха и даже смерти.

Он говорил еще и еще, а я, слушая его, испытывал все растущее чувство гордости за нашу Родину, за Советскую власть, взрастившую таких сыновей, как он, и мне казалось, что я все еще нахожусь в неоплатном долгу перед Родиной, что на моем боевом счету значится еще слишком и слишком мало. Те же мысли и чувства владели тогда и Бодюковым. Встреча с Чашиным, день, проведенный с ним, оставили в нашей памяти неизгладимый след…

В десятом часу вечера кто-то постучал в окно. Владимир Сергеевич вышел и через несколько минут вернулся с могучим, коренастым мужчиной, которого никак нельзя было назвать стариком, хотя его волосы и были седыми. Одетый в черную рабочую спецовку, в грубых солдатских сапогах, он походил на грузчика или молотобойца. Видимо, Чашин уже представил нас ему заочно, потому что, войдя в комнату, он запросто обратился к нам:

— Ну, здравствуйте, хлопцы! Будем знакомы. А зовут меня Тихоном Матвеевичем.

Сказал он это густым басом, с добродушной улыбкой и так крепко пожал наши руки, что Бодюков просиял и промолвил не без восхищения:

— Вот это сила! Вы, Тихон Матвеевич, случайно не борец!

— Столяр я! — ответил силач. — Ну а сейчас борьбой занимаюсь, только, конечно, не французской. Сами понимаете, фашистов надо по-иному на лопатки класть, так, чтобы сразу в гроб попадали. И тут уж, как говорится, сила без ума сокровище плохое. — Он кивнул в сторону Чашина. — Владимир Сергеевич с виду вроде и не чемпион, а вот ни один фашист не совладает с ним.

Чашин недовольно поморщился.

— Будет тебе, Тихон!

Тихон Матвеевич взглянул на меня.

— Как документики, не подвели?

— Все в порядке! — отозвался я.

— Опять же он! — Тихон Матвеевич указал на Чашина. — Ну как его после этого чемпионом не величать.

Ольга Дмитриевна предложила Тихону Матвеевичу выпить чаю, но он отказался.

— Благодарствую, Во-первых, не хочется что-то, а во-вторых, уже и времени у нас в обрез. В десять часов и с пропусками не пройдешь.

— Пройдем, я провожу! — заверил Чашин.

Простившись с гостеприимной хозяйкой, мы вышли вслед за подпольщиками на улицу. Было темно и не по-летнему свежо. Со стороны площади долетал глухой гул. По-видимому, там двигались сейчас автомашины и танки. Здесь же было тихо.

На одном из уличных перекрестков нас остановил патруль. Чашин показал офицеру свой паспорт и еще какую-то бумажку. Офицер, посвечивая карманным фонариком, посмотрел на документы, козырнул и указал в глубь улицы:

— Биттэ, зи кэннен дурхгеен![11]

Пропусками остальных он даже не поинтересовался.

«А ведь это действительно здорово!» — подумал я и мысленно согласился с Тихоном Матвеевичем, назвавшим Чашина чемпионом…

Вскоре мы подошли к приземистому, продолговатому дому, стоявшему посредине квартала за зеленым палисадником. Это была столярная мастерская братьев Слепцовых, о чем, как мы узнали на следующий день, официально гласила вывеска над крыльцом дома. Одним из этих братьев-предпринимателей и являлся Тихон Матвеевич. Искусный столяр-краснодеревщик, он бесплатно, в знак «приверженности» к новой власти, как он заявил немцам, сделал коменданту города отличную мебель. Тот, в свою очередь, постарался не остаться в долгу перед «вундервэльтэн кюнстлэр»[12] (именно так назвал комендант Слепцова) и порекомендовал его в качестве мастера военному директору «завода сельхозмашин» как человека, «оказавшего командованию немецкой армии большую услугу». Благодаря столь лестной и весомой рекомендации Тихон Матвеевич получил от завода очень выгодный заказ на поделку заготовок для ящиков под артиллерийские снаряды. Так родилась здесь столярная мастерская братьев Слепцовых с собственной пилорамой и двумя деревообрабатывающими станками, полученными из саперного имущества гитлеровских инженерных войск. Лесоматериал поступал в мастерскую бесперебойно, и так же бесперебойно Тихон Матвеевич отправлял на «завод» заготовки для ящиков, сборку которых там осуществляли рабочие — члены чашинской подпольной группы. Чтобы окончательно упрочить добрую репутацию мастерской и тем самым отвести от себя и от своих помощников даже малейшую тень подозрения со стороны гитлеровцев, Тихон Матвеевич, опять же бесплатно, сделал мебель для заводского начальства. После этого как братья Слепцовы, так и их рабочие получили право свободного доступа в тарный цех артиллерийского склада, примыкавший к упаковочному, где всегда лежали штабелями снаряды и мины. В нескольких шагах от упаковочного цеха находился склад: бункера, навесы, траншеи с боеприпасами и взрывчатыми материалами.

Планом, разработанным подпольщиками, намечалось произвести взрыв в тарном цехе, путем детонации вызвать взрыв в упаковочном цехе и далее на складе. Для этого и нужно было изготовить мину огромной взрывной силы, но небольшого объёма, чтобы ее можно было пронести незаметно в тарный цех буквально на глазах у охранников. Ну и ко всему мина должна была сработать в строго определенное время — в глухую ночную пору, когда на складе остается лишь охрана.

На обсуждение плана ушло немного времени. Ни у меня, ни у Бодюкова он не вызвал особых возражений.

— Итак, Валентин Петрович, будем считать, что план одобрен вами? — спросил Чашин.

— В целом да, — ответил я.

— Мне кажется, у вас имеются какие-то сомнения.

— Скорее опасения. Как бы ни случилось беды во время установки мины на месте. Это надо было бы сделать не вашим людям, а мне и Бодюкову.