Александр Авраменко - Ни шагу назад! Страница 29

— Товарищ майор…

Голос Ивана какой-то тусклый, угасший.

— Товарищ майор, вы туда гляньте, куда наши ушли…

Поворачиваюсь и мне становиться не по себе: в небе черно от самолётов. Никогда ещё не видел столько бомберов сразу. Их там не меньше сотни, если не больше. Чёрные точки, одна за одной, устремляются к земле, затем взмывают обратно в небо. Наконец и до нас доносится тяжёлый гул массированной бомбардировки.

— Мать честная… Как же там ребята?..

— Здорово, танкёры!

Я оборачиваюсь, словно ужаленный — это наши.

— Рация где?

— С комбатом, товарищ танкист, а что?

Расстёгиваю комбинезон, показывая петлицы. Пехотинец вытягивается по стойке смирно.

— Извините, товарищ майор, не разглядел. А комбат наш туточки, сейчас будет.

Точно, минут через десять появляется капитан, рядом с которым вижу сгорбленную под тяжестью агрегата фигуру. Ещё бы — вес то почти два пуда!

— Командир батальона капитан Коновалов.

— Командир батальона майор Столяров.

— Чем могу помочь, товарищ комбат?

— Да надо бы с рембатом связаться. Мы, видишь, в низине, волна не проходит. А у нас поломка. Волна и позывной есть.

— Какие проблемы, товарищ майор, пользуйтесь на здоровье!

Через две минуты я уже держу в руках трубку.

— Берёза, я Сосна — один. Берёза, я Сосна один, приём!

Происходит маленькое чудо: мастерские откликаются почти мгновенно!

— Сосна — один, я Берёза. Слушаю вас.

— Поломка КПП, как поняли. Поломка КПП, приём.

— Вас поняли, Сосна — один, поломка КПП. Где вы?

— Пункт четыре, пункт четыре, Берёза. На северной окраине.

— Вас понял, Сосна — один, будем в течение часа, связь прекращаю.

Отдаю трубку, затем поворачиваюсь к терпеливо ждущему капитану. Он уже немолод, ему за сорок. А почему капитан? Неужели из «этих»?

— Из запаса, товарищ капитан?

Он понимает и кивает.

— Вообще брать не хотели. Язва у меня, чёрт бы её побрал! Еле уломал костоправов.

Он достаёт кисет и предлагает мне. Отказываюсь, но взамен извлекаю из кармана комбинезона портсигар и широким жестом открываю его. Пехотинец присвистывает:

— Ого! Богато живёте, танкёры!

Пыхтим папиросами, тем временем появляется боец, с которого градом катиться пот, гимнастёрка украшена соляными разводами.

— Чисто, товарищи командиры. Немцы драпанули, и жителей тоже нет. То ли попрятались, то ли эвакуировались в том году. Обнаружили штук пятьдесят дохлых гансов, да ещё один на руках издох, сука. Много крови потерял. Ещё — штабная машина сгоревшая, да много боеприпасов. Капитан отбрасывает окурок, затем отдаёт честь.

— Оставляю вам четверых бойцов, товарищ майор, а нам дальше. Туда.

Его жест показывает на скрытую чёрным дымом даль, где скрылись наши танки. Козыряю в ответ, затем вновь подношу к глазам бинокль — нашей ремонтной летучки не видать, как и то место, куда ушла наша бригада с остальными танками. Остаётся ждать. Самое проклятое дело на войне…

На ремонт КПП уходят сутки. «Чумазые», как мы называем наших ремонтников, поскольку они всегда в мазуте и солярке, работают, не покладая рук, но дело идёт медленно, несмотря на нашу помощь. Дело в том, что при ремонте требуется обеспечить точность допусков 0,8 мм, а согласитесь, что с помощью ручной тали это сложно. Иначе валы будут бить, и ремонтируемый агрегат выйдет из строя сразу после запуска мотора. В чём тогда смысл работы? Поэтому и мучаемся. Но терпение и труд всё перетрут. Вот и наступает момент, когда старшина механиков, глядя на меня красными от бессонной ночи глазами с опухшими веками, рапортует о завершении ремонта и боеготовности машины. От всего сердца благодарю его, и ребята укладываются спать прямо в будке летучки, измотанные тяжёлым трудом до последней стадии. Мы же спешим на запад, туда, где воюет сейчас наша бригада, куда идут колоннами маршевые роты.

Коля доволен, это чувствуется по его насвистыванию, слышному мне в ТПУ, но я не возражаю. Радист включает Москву, чтобы мы прослушали свежую Сводку Совинформбюро. Бархатный голос Левитана сообщает, что на нашем фронте, несмотря на упорное сопротивление противника, мы успешно развиваем наступление. Говорит он о сотнях уничтоженных танков и самолётах врага, о тысячах пленных. Я привычно убираю лишние нолики в цифрах, но тем не менее картина вырисовывается радужная. Получается, что немцев мы пока бьём… Пытаясь сложить отдельные факты в общую картину не замечаю, что танк резко тормозит, высовываюсь из люка — перед нами стоит регулировщик и машет красным флажком, указывая в сторону, где уже располагается колонна грузовиков с пушками на прицепе, два «Т-60», один английский «Валентайн», и… две немецких «тройки» с огромными красными звёздами на бортах. Трофеи, мать вашу! Старшим над всем этим хозяйством полковник с красной звездой на рукаве гимнастёрки. Политрук! Ещё лучше!

— Подвинься, Коля.

Мехвод послушно отгоняет «КВ» к остальной технике, я же спрыгиваю на землю.

— Член Военного Совета Фронта Иванов.

— Командир первого батальона 36-ой отдельной танковой бригады майор Столяров.

— Почему отстали от своих, майор? Ваши орлы сейчас уже на Муроме стоят, а вы в тылу прохлаждаетесь?!

— Никак нет, товарищ бригадный комиссар. Следуем из ремонта в свою часть.

Политрук оглядывает меня суровым взглядом, но понимает, что я не вру. Лицо его добреет.

— Извините, товарищ майор. Сами понимаете…

Молчу. Но я его действительно понимаю. Поскольку в прошлом году насмотрелся, да и в этом тоже. Между тем ЧВС лезет в полевую сумку и достаёт бумагу, которую подсовывает мне под нос. Серьёзное дело! Документ действительно грозный: Тимошенко приказывает данному субъекту сформировать группу для противодействия наступающим нам во фланг немцам.

— Что там у нас, товарищ бригадный комиссар?

— Две танковые дивизии. Все, кого можем выдернуть — туда.

Понятно. Как всегда, начинаем латать дыры, образуя новые. Эти пушки ждут в другом месте. Танасчишин считает меня уже, наверное, дезертиром, и никому нет дела, поскольку есть ПРИКАЗ. И всё. Что же, я человек военный…

Через два часа мы выступаем. Впереди танки, следом артиллерия. В кузова грузовиков посадили роту бронебойщиков с противотанковыми ружьями. Резерв командования. Конечно, две танковые дивизии это много. Даже очень много. Если они укомплектованы полностью, причём, скорее всего это так — то около шестисот машин. Не считая пехоты. Легко не придётся…

…В месте сбора с радостью встречаю Тимофея Иваныча. После недолго спора с политруком я занимаю место в строю бригады. Тем временем подходят ещё наши танки. Жаль, что «тридцать четвёрок» и «КВ» меньше одной пятой от общего количества, но тем не менее и это сила. Шесть танковых бригад![23] Дадим гадам прикурить! Ещё как дадим!

Но сражения как такового не происходит. После первого удара немцы откатываются назад, оставив на поле боя с десяток разбитых машин. Попытки их преследовать натыкаются на массированную бомбёжку, в результате которой у нас потери ещё больше немецких. Тем не менее, весь оставшийся день стоим на месте в ожидании повторных атак, а утром поступает новый приказ: закрепиться на достигнутых рубежах, с задачей выстроить заслон на фланге северной ударной группировки Фронта. Весь день пятнадцатое мая проводим в ожидании…

Ночью смотрю в бинокль в сторону Терновой, которую, оказывается, так и не взяли. Зарницы разрывов снарядов, яростная стрельба, беспрерывные вспышки хорошо видны в ночи. Над головами в темноте заунывно воют моторы немецких транспортных самолётов, которые несут окружённым фашистам боеприпасы и продовольствие. А где же наши истребители?!

Глава 22

Сквозь дикий шум в голове до Владимира донеслось:

— Он ещё живой! Ой, девоньки! Дышит!

И мужской голос:

— Давай его в землянку. И тихо!

И вновь темнота…

Перед глазами висел низкий потолок из неошкуренных брёвен. В углу, на столе коптила «катюша» — самодельная лампа из снарядной гильзы с бензином, в который была добавлена соль. Капитан с трудом вернул голову на место. В землянке никого не было. Он попытался подняться, но безуспешно. Во всём теле ощущалась жуткая слабость. Скрипнула массивная дверь, и в проёме появилась коренастая фигура. Вошедший бросил короткий взгляд на лежащего на топчане Владимира и присел на обрубок бревна, служившего скамейкой. Затем снял фуражку с головы. Пригладил волосы ладонью и усмехнулся.

— Очнулся, капитан?

— Что случилось? Где я?

— Расстреляли тебя, Столяров. Два дня назад. А ты что, не помнишь?

— Смутно…

В ушах вновь раздались крики убиваемых друзей и треск автоматов… Он стиснул зубы, чтобы не закричать от ощущения ужасающего бессилия. Руки сами собой стиснулись в кулаки. Между тем пришедший полез в полевую сумку, висевшую на боку и вытащил оттуда ещё довоенную картонную папку. Небрежно бросил бумаги на стол. Затем полез в карман, выудил оттуда портсигар, щёлкнул самодельной зажигалкой. Огонёк на мгновение высветил грубое, словно вырубленное из куска дуба лицо, малиновые петлицы особого отдела с ромбиками.