Валерий Поволяев - Лесные солдаты Страница 29

– Где старший лейтенант?

– На боевом посту, – ответил кто-то со смешком, – проверяет надёжность медицинского обслуживания воинского состава.

Вот как ловко было сказано. Очень даже ловко и складно. Чердынцев одёрнул на себе гимнастёрку, подошёл к шалашу, поднял руку, чтобы стукнуть пальцами в какую-нибудь деревяшку, но никаких деревяшек не было, а в выцветшую ткань плащ-палатки стучать бесполезно, поэтому Чердынцев, покраснев отчего-то, привычно поправил на себе воротник гимнастёрки и позвал неожиданно сиплым, здорово подсевшим голосом:

– Товарищ старший лейтенант!

В шалаше вскинулось тяжёлое тело, послышался глухой недовольный ответ:

– Ну!

– Это лейтенант Чердынцев. Своего бойца я нашёл и привёл в расположение… в расположение части.

– Молодец, лейтенант! Можешь взять с полки пирожок.

Чердынцев покраснел ещё больше и, почувствовав себя беспомощным, пробормотал почти невпопад:

– Ладно, если он там остался, – на красных щеках его проступила щетина, которой ранее не было видно, сделала вид лейтенанта неопрятным, скулы же, наоборот, высветились упрямо, они словно бы свидетельствовали о характере Чердынцева – твёрдом и одновременно стыдливом. Руки у лейтенанта суетливо перемещались по воздуху, словно бы он хотел чего-то зацепить, но так ничего не зацепили, и Чердынцев сунул их в карман, сжал пальцы в кулаки. Кивком позвал Ломоносова: – Пойдём, присядем где-нибудь.

Маленький солдат прищуренными глазами оглядел поляну, людей на ней, всё понял и понурил голову. О чём он сейчас думал, понять было нетрудно.

– Пойдём, пойдём, – Чердынцев подтолкнул его.

– Это орда какая-то, а не бойцы Красной армии, – едва слышно пробормотал Ломоносов.

– Чего же ты хочешь, отступление есть отступление…

– Может, нам уйти, товарищ лейтенант и дальше двигаться самостоятельно? Как и раньше… А?

– Нет, Ломоносов. Уйти несложно, но когда мы вместе, мы – сила. А поодиночке нас быстро перещёлкают.

– Но пока же не перещелкали.

– А это, Ломоносов, называется везением – нам везло.

Бивуак снялся с места ранним утром, когда ещё только начало светать, и земля, и небо, и деревья имели один цвет – серый. Старший лейтенант, фамилия которого была Левенко, и походная дамочка его по имени Ася выкатились из шалаша наружу, Левенко содрал со входа плащ-палатку и гаркнул громко, как в довоенные времена:

– Па-адъём, славяне!

Поляна зашевелилась, заворочалась недовольно, забурчала, зашлёпала голодными ртами, люди заскребли пальцами в своих карманах, выискивая там последние крошки – надо было хотя бы чего-нибудь кинуть на язык, хоть самую малость, чтобы во рту появился вкус еды и тем самым обмануть самих себя, а что будет дальше – станет видно за ближайшим поворотом. Чердынцев с маленьким солдатом тоже поднялись.

Вчерашние надежды насчёт того, чтобы сшибить какого-нибудь штабного мотоциклиста, который с собою в коляске обязательно возит харчи, так и остались надеждами – удача отвернулась от красноармейцев, разведка, посланная старшим лейтенантом в село, вернулась ни с чем: в селе на постой определилась какая-то большая тыловая часть, народу толклось там много – мышь не проскользнёт, поэтому надо было рассчитывать только на собственные запасы, да на нагулянный ранее жирок.

Лейтенант, пересчитав количество бойцов, имевшихся у Левченко – всего было тридцать два человека, взбодрился: тридцать два человека – это сила, с таким количеством не то, чтобы воевать – даже наступать можно. Чердынцев надеялся, что он обязательно расшевелит старшего лейтенанта, обязательно заставит его сунуться в какое-нибудь боевое дело – не всё же им хорониться от немцев, да отступать, отступать, отступать – приходит время и наступления. Наконец-то!

Чердынцев ободренно подкинул автомат на плече. Он с маленьким бойцом замыкал цепочку, вместе с ними шёл ещё и третий – Бижоев с пулемётом на плече, втроём они прикрывали отход.

Старлей вёл отступающих грамотно – выставил боевое охранение, которое он называл разведкой – двух-трёх человек пускал вперёд, чтобы нечаянно не столкнуться с чем-нибудь непредвиденным, хвост так же прикрывал – а вдруг кто-нибудь сзади попытается навалиться?

К вечеру в разведку ушёл Бижоев, с ним ещё один человек – рязанский увалень в гимнастёрке, густо испачканной зелёными травяными пятнами, будто кто-то проволок этого человека по нескошенному лугу и вызеленил специально… Но никто увальня этого, – фамилии его Чердынцев не знал, – по земле не таскал, тот неряшлив был по природе своей и вызеленился сам.

А едкая травяная зелень, как известно, не отстирывается.

Через полчаса Бижоев вновь возник перед цепочкой людей, устало бредущей по лесной тропке, – вытаял, словно дух бестелесный, из ничего.

– Там, товарищ старший лейтенант, немцы, – доложил он.

На лице Левенко возникло что-то суматошное, беспокойное, он поднял руку, останавливая идущих людей.

– Много их?

– Двенадцать человек.

– Засада?

– Никак нет. Машину из канавы вытягивают. Залетели в канаву – теперь парятся. Предлагаю напасть.

– Ни в коем разе!

– Почему, товарищ старший лейтенант? Мы их перещёлкаем мигом, как кур.

– Ага. А потом к ним подойдёт подкрепление и перещёлкает нас.

Бижоев заволновался – суматоха возникла у него на лице такая же, как и у старшего лейтенанта, язык одеревенел, и Бижоев стал говорить с сильным акцентом:

– Пачему, тавариш камандыр?

Чердынцев находился рядом с Левенко, всё слышал и отметил невольно, что акцент Бижоева описанию не поддаётся, передать его невозможно, для этого, наверное, надо понять волнение бойца, а потом перевести его в слова.

– Почему, почему, – старший лейтенант не выдержал, повысил голос: – По кочану, да по кочерыжке!

– У нас же еды совершенно нет, товарищ командир. Хоть едой разживёмся.

– А ты откуда, Бижоев, знаешь, что у немцев есть еда?

– Так двенадцать же человек! – кавказский акцент Бижоева сделался ещё сильнее. – Они же должны что-то есть. Немцы голодными быть не любят.

– Это я знаю и без тебя. Пререкания отставить, Бижоев! В бой не ввязываться. Понятно?

Бижоев не ответил, лишь махнул рукой, пригнулся и, будто леший – этакий знаток здешнего леса, хорошо ведающий, где что у него спрятано, растворился среди деревьев. Только что был Бижоев и не стало его.

– Я тоже так умею, – глухо пробормотал откуда-то у лейтенанта из подмышки маленький солдат.

Цепочка двинулась дальше.

Чердынцев шёл и недоумевал: почему старший лейтенант уклоняется от стычки с немцами? И вообще, какие у него планы на дальнейшее? Вот ситуёвина… Чердынцев вновь вспомнил своего училищного старшину. Забавный был человек. Лейтенант усмехнулся грустно: отсюда, из этого леса, многое кажется забавным.

А лес становился гуще, опаснее, темнее, враждебнее. Цепочка двигалась медленно, словно бы ей что-то мешало идти. Левенко задержал шаг и очутился рядом с Чердынцевым.

– Ты, лейтенант, небось порицаешь меня за то, что я не ввязался в драку с немцами.

– Не имею права, – сухо ответил Чердынцев.

– И я не имею права губить людей, – стралей поддел ногой сухую деревяшку, та бодрой птицей взвилась вверх. – Немцы уже взяли Москву, война кончилась, наши отступили к Уралу. Ты знаешь, сколько топать до Урала?

– Знаю. До Урала далеко.

– Я тоже не дурак. Поэтому и не вижу смысла в боевых действиях.

Чердынцев промолчал, ничего не ответил старлею.

– Чего в молчанку играешь, лейтенант? – Левенко повысил голос. – Не согласен, что ли, со мною?

– Так точно, не согласен. Потому и молчу.

– А-а-а! – Левенко резко рубанул рукою воздух. – Хочешь сдохнуть под каким-нибудь кустом от немецкой пули – сдыхай. Это твоё дело. – Левенко ускоренным шагом обогнал несколько бойцов, пристроился к Асе.

Вон как всё обернулось. Чердынцев думал, что ему с Ломоносовым придётся отстаивать право на существование в этом отряде, принимать участие в соревновании, кто больше наколотит фрицев, а дело, оказывается, обстоит совсем не так. Лейтенант ощутил, что внутри у него возникло раздражение, готовое перерасти в некий злой всплеск, но он осадил себя – нельзя вылетать из своей тарелки. Не по-солдатски это.

Интересно, откуда старлей знает, что наши откатились к самому Уралу, какая сорока принесла это ему на своём хвосте? Чердынцев стиснул зубы.

К вечеру достигли большого старинного села, украшенного высокой церковной колокольней – самой церкви не было, взорвали, судя по всему, в начале тридцатых годов, когда богоборчество достигло своих ужасных высот, а колокольня осталась, стояла теперь среди хат, величественная, красивая и очень одинокая.

Старший лейтенант остановил бойцов, в бинокль обследовал село, покивал головой маленько – видно, остался доволен, – и сказал: