Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы Страница 29

– Мы без работы и ведать не ведаем, что с нами будет. Может, посоветуешь, что делать? Ты нам мать, – сказала одна женщина помоложе, которая порядочно выпила, но не опьянела.

– Посоветовать? Я? Вы жизнь знаете получше меня.

– У нас не было времени на раздумья, трое мужчин за ночь кого хочешь могут отупить.

– Не преувеличивай, было много ночей, когда ты спала одна и тебе даже подавали завтрак в постель.

– Что-то я такого не помню.

– У меня все твои свободные ночи записаны.

– Любопытно, мое тело их не помнит.

У мадам твердые взгляды: „Профессия есть профессия. Если ты выбрала эту профессию, нечего видеть в этом наказание, неудачу или черт его знает что еще. В каждой профессии есть свои недостатки и свои маленькие удовольствия“. Что касается мужчин: „Есть мужчины – дикари, которых нужно ставить на место, но большинство относятся к женщине по-доброму“.

– Когда ты в последний раз спала с мужчиной? – нахально спросила ее одна из женщин.

– Я мужиков знала, когда тебя еще на свете не было, – не осталась мадам в долгу.

– Может, когда-то они и были добрые, только не сейчас.

– Человек не меняется, каким был, таким и будет.

Мадам не скрывает от них, что чересчур мягкие и утонченные девушки ей не требуются.

– Даже в нашей профессии можно соблюдать манеры и достоинство, но для этого нужно не быть бесхребетной.

Хуго возвращается в чулан и говорит себе: „Я обязан записывать все, что со мной происходит, чтобы всегда помнить, что я видел и слышал. Мама это прочитает, содрогнется и скажет: „Боже милостивый!“, но папа это воспримет добродушно. Странности и двусмысленности всегда его забавляли. Он скажет: „Похоже, Хуго уже не тот, кого мы знали. Он возмужал раньше своего времени, и что, будем его за это наказывать?““

Угроза повисла в воздухе и ощущается за каждой трапезой. Продуктов осталось только на два дня, а потом каждая из женщин будет предоставлена сама себе. Заведение закроется, и оно и к лучшему. Русские не знают жалости. Над каждым, кто сотрудничал с немцами, устроят судилище на городской площади. Эта угроза, которую Виктория не перестает повторять дрожащим голосом, не производит на женщин впечатления. Они поглощены предоставленной им свободой и говорят:

– Владыка небесный, который заботился о нас до сих пор, продолжит это делать и дальше.

– Уж эта Его забота…

– Нельзя быть неблагодарными, мы не голодали и не дрожали от холода.

– Ага, нас всего лишь давили.

На каждое слово и на каждую фразу следует ответ. Бывают разногласия, но не ожесточенные споры. Хуго сидит и всматривается в них: лицо каждой имеет свое особенное выражение. Они не выглядят унылыми или подавленными, а стараются использовать предоставленную передышку. Они часто говорят о себе в третьем лице – так они чуть-чуть отдаляют себя от той жизни, которую ведут. Не раз он слышал:

– Я себя ненавижу.

– Так ступай в монастырь и там не будешь сама собой.

– Эта идея не так плоха, как раньше казалось.

– С трудом представляю себе, как ты умерщвляешь свою плоть.

Когда Хуго один в чулане, он вспоминает их лица и видит каждое из них по отдельности. Иногда ему кажется, что уже годами знаком с ними, но лишь сейчас они сбросили со своих лиц покрывала. Внезапно он пожалел о том, что мама не может его понять и ему приходится скрывать от нее эти сильные ощущения. А вот дядя Зигмунд, подвыпивший и веселый, внушает семейству:

– Насчет Хуго не беспокойтесь, он получает отличный урок. По алгебре и тригонометрии экзамен сдали и позабыли, а хорошо, что он уже в раннем возрасте увидел жизнь в ее неприкрытой наготе. Увертки да отговорки, которые чуток приоткрывают, а два чутка прикрывают, еще никому не принесли пользы. Пришло время перестать обманывать и себя, и окружающих.

На следующий день Хуго вошел в зал, и что же он увидел? Все женщины стоят на коленях, а напротив них на стуле водружена икона Иисуса. Виктория стоит возле коленопреклоненных женщин и читает вслух, а они повторяют:

– Иисусе милостивый, прости нам наши прегрешения. Из-за множества грехов и нечистоты не видели мы Тебя. Ты милосерден и творишь добро, не забудь Твоих дочерей и не оставь их тонуть в болоте греха. Спаси нас в милости своей.

Окончив, Виктория громко велела:

– Встаньте, девушки! Теперь и отныне вы соединились с Господом нашим Иисусом. Отвернитесь от зла и творите добро, и не забывайте даже на миг, что мы пепел и прах и существуем только благодаря душе, принадлежащей Всевышнему. Отныне и впредь нет больше торговли плотью, а только Царствие Небесное.

Лицо Виктории было бледным, но глаза горели огнем, и по ней было видно, что слова были не ее собственные, а это кто-то говорил ее устами. Женщины поняли, что не требуется ни комментариев, ни споров, а нужно принять ее слова во всей их простоте.

Марьяна, не принимавшая участия в церемонии, застыла в оцепенении. Происходившее в зале не было похоже на молитву. Это было мощное движение души. И весь вечер они пили и распевали народные песни и церковные гимны. Предостережения Виктории, что чрезмерная выпивка есть грех и нужно превозмочь этот соблазн, не оказывали действия.

Тем временем одна из женщин набросилась на Кити. Та была поражена, а женщина обрушивала на нее удары и кричала:

– Тебе запрещено здесь находиться, тут тебе не место, ты как заноза у нас в теле!

Кити не раскрыла рта, даже когда кровь заструилась по ее лицу.

Прошло какое-то время, прежде чем женщины осознали ужас происходящего, а когда осознали, бедняжка уже лежала на полу без сознания. Долгое время ее пытались привести в чувство. Наконец Кити открыла глаза и спросила:

– Что случилось?

Пораженные женщины, стоявшие вокруг нее на коленях, хором ответили:

– Ничего не случилось, слава богу. Ничего.

И все вздохнули с облегчением.

Сын сторожа тайком пробрался в дом и принес новость: немецкая армия в панике отступает, а русская армия ее преследует. В свое время он приходил сюда, и папаша запускал его в одну из комнат. Все пугались и вскрикивали при виде его. Он был свирепым не только с виду. Раз отец привел его в Марьянину комнату, а Марьяна со страху закричала: „Иисусе, спаси меня!“ Он попытался справиться с ней, но она впала в истерику и неистовство. В конце концов он плюнул на нее, сказав: „Даже шлюхой ты быть не способна“.

С тех пор как его тут видели в последний раз, он похудел. Его свирепость не исчезла, но она теперь другая.

– Вам нужно удирать отсюда, и как можно быстрее.

– Куда ж мы пойдем? – спросила одна из женщин.

– Куда угодно, лишь бы здесь не оставаться.

Его отец и он сам сотрудничали с немцами, выдавали евреев и коммунистов. Сейчас он почувствовал, как кольцо сужается, и явился поискать свидетелей, которые могли бы замолвить словечко в его пользу.

– Мы на свидетелей не подходим, – сказала одна.

– Почему? – удивился он.

– Тому, кто занимается нашим ремеслом, не верят, говорят, что врет или выдумывает.

– Значит, не станешь свидетельствовать в мою пользу?

– Стану, только следователи отвергнут мои показания.

Он, как видно, осознал свое положение и с наступлением темноты исчез.

– Все эти годы он выдавал коммунистов и евреев, теперь настал его черед, – прозвучал женский голос.

Снаружи бушевала пурга, заметая снегом дома и заборы. Каждый раз, когда на Марьянином пути встает препятствие, она хватается за бутылку и уже не выпускает из рук. Но на этот раз она зашла слишком далеко:

– Теперь это пусть будет Божья забота, а не моя. Я не могу остановить снежные вихри.

Хуго не переживает. Ночи с Марьяной теплы и полны удовольствия, и ему почему-то кажется, что так будет продолжаться до бесконечности. Посреди ночи она воспламенилась, обняла и расцеловала Хуго и сказала:

– Теперь ты мой, теперь никто тебя от меня не отнимет.

Хуго поражен силой ее нежности, и скоро их тела соединяются в одно.

Не раз в своей жизни он попытается воссоздать в своем уме эту пьяную ночь. Он будет представлять себе густую тьму, благоухающую духами и коньяком, и наслаждение, приправленное страхом бездны, но при этом безмолвное, как будто не осталось слов в этом мире.

Последнюю трапезу Виктория подала со сдержанной торжественностью, и по ней было заметно, что расставаться ей будет тяжело. Под конец она взяла себя в руки и сказала:

– Девушки, не смейте бояться. Страх – это презренное чувство, мы обязаны его преодолеть. Есть Бог на небесах, и Он о вас позаботится.

„Куда же мы пойдем?“ – читался в их глазах немой вопрос.

– Сейчас некуда идти, бушует пурга, сейчас ничего не остается, кроме как быть самими собою и молиться. Молитва – вот наше тайное оружие.