Олег Рябов - Четыре с лишним года. Военный дневник Страница 29

В три часа ночи машина уже была у нас, а утром мы с Сергеем начали свое послевоенное турне. В последний раз посмотрели Вену и повернули на северо-запад, где на горизонте виднелись горы, за которыми была Чехословакия.

Первая неприятность с нами случилась на границе: войска из Чехословакии выведены и проезд разрешён только по пропускам начтыла и начштаба оккупационных войск. Я два часа доказывал, что едем на машине главнокомандующего и с его разрешения, – наконец с большим трудом пропустили.

Вторая неприятность произошла в первую же ночь в чешском городе Табор – у нас возле хорошей гостиницы выкачали весь бензин из бака машины. Остался только в двух запасных канистрах, но до Праги хватит.

Ехали прекрасно, не торопясь, останавливаясь во всех городках, красивых посёлках, посещая маленькие ресторанчики. Отдыхали, полностью наслаждаясь новизной обстановки, а главное – свободой.

Проехали Эльбу. Когда-то мы мечтали о встрече здесь с союзниками. Встретились, но не мы лично, теперь хоть на речку посмотрели!

Через трое суток, к вечеру, с высокого берега Влтавы мы увидели Прагу с десятками красивых мостов через реку. Переночевали в гостинице и целый день мотались в поисках бензина; с трудом, в 20 километрах от Праги нашли какие-то оставшиеся склады, где нам дали бензин. Время потратили, и город пришлось посмотреть только из окон машины.

12.12.45

После ослепительных улиц Праги, этого «золотого города», как он назван в немецком фильме, я попал в глухие горы – тут среди ущелий спрятался маленький телевизионный институт. Замечательное, красивое трёхэтажное здание, с огромными окнами, стоит в узком ущелье, где внизу летом бурлит горная речка, а нынче всё засыпано снегом.

Сейчас шёл домой: кругом тишина, падает снег, всё засыпано им, нет ни полиции, ни милиции, ни военных. А у вас, говорят, даже в больших людных городах ночью ходить страшно.

Сегодня познакомился с соседями: поднялся на второй этаж, живут чехи, начинаю разговаривать по-русски, они кое-что, кажется, понимают (языки немного схожие), отвечают по-чешски, я ничего не разберу. У них девочка, тринадцати лет, понимает, когда я по-русски спрашиваю, потом между собой поговорят, и она мне отвечает по-немецки, в общем разговор идёт на трех языках. Смех! По-немецки чехи говорить не желают принципиально, понимают всё, но говорить ни за что не будут. Мне это кажется смешным, и я нарочно иногда веду разговор на немецком, это их злит, но из уважения к русским приходится отвечать.

В институте всё демонтировано, заколачивается в ящики и готовится к погрузке. К Новому году будем дома, мне предложено лететь самолётом.

Здесь наши столько мебели красивой набрали, и всё имущество разрешено погрузить в эшелоны. Из-за этого знакомый капитан предложил мне вместо него остаться начальником отдела кадров, а затем прилететь в Москву самолётом. У меня барахла нет, и я дал согласие. Трястись в поезде не хочется, а самолётом, думаю, эшелоны догоню.

2.01.46

«И этот год ты встретишь без меня»

К. Симонов

И этот Новый год пришлось встретить на чужой земле, но эта встреча не была похожа на 42-й год в Москве и на 43-й год в глухих оврагах Калининской области. Это был праздник победителей: в шикарной вилле фабриканта, где весь зал украшен живыми цветами, стол был заставлен десятками сортов различных вин, а чего только ни приготовлено – и не перечислить. Жаль, не было оркестра.

Так что Новый 1946 год дома я не встретил.

Эшелоны ушли на Будапешт и Яссы, через Польшу оборудование послать не рискнули: на Западной Украине продолжают шалить бандеровцы.

Мог осмотреть Румынию второй раз, но не захотел сам: лучше полечу самолётом. Нас осталось в институте, точнее, в здании с остатками оборудования и немцами 4 человека. Полковник и его помощник майор живут в шести километрах отсюда, в городе, приятель мой живёт в Праге, на аэродроме, а я как начальник отдела кадров со своими «кадрами» живу в Сморжовке (так называется посёлок). Есть ещё караульная рота, которая несёт охрану оставшихся складов и гаража. Я разъезжаю на машине, которая в полном моём распоряжении. А если нужно ехать в концентрационные лагеря за нужными нам немцами, то мне полковник предоставляет свой шикарный линкольновский лимузин. В лагерях я забирал жен тех немецких специалистов, что необходимы нам, – парадоксально, но я в данном случае выступаю в роли защитника недавних наших врагов.

15.02.46

Время идёт, а я всё ещё в Судетах! Катаюсь на лыжах, которые мне подарил один чех; лыжи слаломные, швейцарские. Горы тоже подходящие – таких в Горьком нет.

Жизнь идёт веселее, чем в Австрии, но домой хочется. Полетим, когда всех немцев отправим из Чехословакии в Германию, мы обещали им отвезти их со всем скарбом одним эшелоном.

А делается это так: здесь немцев сажают в концентрационные лагеря, а затем с 30 килограммами вещей отправляют в Германию. Сейчас здесь целые посёлки стоят безлюдные, но с полной обстановкой. Ведь Судетская область была заселена в основном немцами, которых сейчас уже не осталось, кроме наших, институтских.

16.03.46

Наступает весна, а я всё ещё в Судетах. Собираем «домой» немцев, передаём чехам остающиеся «наши» помещения. У меня два помощника: завхоз, старичок, пан Санограбек и секретарь, хорошая девушка, Мирослава. Это мои заступники, чехи, кроме них – одни немцы. Немцы идут ко мне как к единственному начальнику над ними со всякими просьбами и жалобами. Я не понимаю их многословных объяснений. Мирослава мне всё переводит, с собственными комментариями и обязательным в конце предложением – отказать! Во всем, в каждой мелочи, но отказать! Когда я выполняю просьбы немцев, она очень сердится. А просьбы доходят до анекдотов: приходит старушка и начинает со слезами что-то рассказывать, я слушаю, не понимая ни одного слова. Мирослава мне со смущением переводит: «Она просит вас похлопотать у чехов, чтобы её маленькому внуку дали чешскую карточку, ибо парнишка родился от русского солдата без согласия на то матери, и соседи могут это подтвердить». Мне приходится через Мирославу объяснять старушке, что я не имею к этому отношения.

В другой раз приходит пожилой чех и протягивает счёт от какой-то артели на уплату денег за устройство бомбоубежища для института. Я объясняю, что они строили для немцев, а теперь здесь мы, русские; ему это непонятно, он предъявляет счёт фирме, независимо от того, кто сейчас её хозяин, и требует уплаты.

Мне приходится подписывать рекомендации немцам, которые уезжают. Некоторые едут в Англию, Данию, один уезжает даже в Каир. После них отправимся мы. Сейчас в Сморжовке нас, русских, двое: приехал из Праги приятель, где он отправлял самолёты. В нашем распоряжении остался на аэродроме один самолёт, который ждёт нас.

3.04.46

Весна.

Люди, которые бывают в Праге, рассказывают, что там, в долинах, уже всё зеленеет, а у нас ещё кое-где лежит снег. Немцев отправили в их Германию, сдали помещения чехам, подарили им всё, что осталось: уголь, железо, проволоку, трансформаторы и прочее.

10.04.46

Простились со Сморжовкой и поехали в Прагу – кругом опять красивая весна, как год назад, когда мы сторожили эти Судетские горы. Мы расстались с ними навсегда, или, может быть, до следующей войны: если она будет, то начнётся здесь. Именно здесь проходит граница с капиталистическим миром.

Второй раз осматриваю Прагу, теперь, не торопясь, хожу по улицам, по музеям, любуюсь красивыми мостами. Город не похож на Вену. Прага – современный город с широкими улицами, с огромными светлыми зданиями, последний город на моём пути, не пострадавший от войны: здесь не падали бомбы, по нему не била артиллерия. Только 5 мая 1945 года немного постреляли немецкие танки.

Рано утром с первыми лучами солнца, белый красивый «Дуглас» вырулил из ангара.

Самолёт в нашем распоряжении, полсамолёта полковник загружает собственными вещами, мне, кроме чемодана и лыж, грузить нечего. С разрешения полковника, к нам сажают шесть пассажиров.

Через три часа самолёт поднимается, даёт прощальный круг над городом и ложится курсом на Варшаву.

Ярко светит солнце, мы летим всё время вдоль какого-то горного хребта, иногда вдали видны снежные вершины. Наконец, самолёт поворачивает резко налево, мы пролетаем над горным перевалом, под нами Польша. Через 2,5 часа вдали появляется разбитая Варшава. Даже сверху это жуткое зрелище: стоят мёртвые кварталы, пустые коробки домов со впадинами окон.

Самолёт приземляется на дозаправку. Мы сидим на аэродроме, пьем пиво.

Снова в воздухе, под нами проплывают серые поля Белоруссии, где-то слева в туманной дымке виден Минск, а дальше идут леса. И вдруг, в какой-то момент самолёт идёт на снижение, появляется лётное поле, говорят – Внуковский аэродром.

К вечеру красивый ЗИС мчал нас к зажигающимся огням столицы. Радостно билось сердце!!