Лариса Захарова - Сиамские близнецы Страница 29

В застольных беседах офицеры говорили о полетах в Марокко, о формировании там «верных» частей, о тайных поставках на Гранд-Канарию, в Сеуту, в Сарагосу, в Арагон оружия — немецкого и итальянского, о тренировочных полетах на «хейнкелях» и «юнкерсах».

Порой Дорн выполнял поручения Зауэрмана, выполнял, завоевывая его доверие, но с генералом Франко пока не встречался. Раз в неделю начали уходить из Лас-Пальмаса открытки, адресованные мисс Нине Багратиони, поместье Бивер-хилл, Лондонское графство, Великобритания.

В открытке с видом на вулкан Теде на острове Тенериф — ее Дорн отправил на восьмой день пребывания в Лас-Пальмасе — сообщалось, если читать с применением шифра, что агент абвера в Испании Эберхард Функ, заручившись рекомендациями генерала Франко, вылетел в Мадрид. Цель его поездки — выработка условий совместного выступления армейских подразделений Франко на Канарских островах, колониальных частей Испанского Марокко и подпольных реакционных групп в Испании. Условное название операции — «Поход на Мадрид».

А те, кому попалась бы на глаза эта открытка с видом на единственный на Канарах действующий вулкан, прочитал бы, что остановился Дорн в отеле «Империал», что, хотя курортный сезон закончился — курорт на Канарах зимний, — общество вполне приятное, его дела по закупке партии черного дерева идут вполне успешно, он много купается в океане и изрядно загорел. Надеется на скорую встречу с мисс Ниной. Все.

Июльским вечером Дорн сидел в офицерском казино за бокалом малаги — курил пахитоску и слушал Хуанито Нендевилью, майора-пехотинца. Его рассказ напоминал перечень личных претензий к республиканцам и правительству Народного фронта. Вдруг Нендевилья спросил:

— А вы знаете, нам только что объявили, что генерал Франко собирает сегодня вечером весь офицерский корпус? К чему бы это? — и его не совсем трезвые глаза заблестели нервным возбуждением. — Неужели начало близко?

— Начало чего? — равнодушно, будто не поняв, о чем речь, бросил Дорн.

— Мы и так упустили много времени. После гибели старика Санхурхо нет единой струи. Потерянность. Пока Санхурхо говорил, мы хотя бы знали, кто будет нами командовать, — Нендевилья махнул рукой. — Нужно будет внимательно выслушать генерала. Как теперь говорят, он самый ловкий среди военных, — майор отрывисто засмеялся.

Дорн понял, что внимательно послушать сегодня генерала Франко следует и ему.

В офицерское собрание Дорн пришел вместе с Ниманом и Зауэрманом, но они вскоре отошли по своим делам, и, оставшись один, Дорн решил осмотреть здание. От офицерского собрания он ожидал большего, но здесь преобладал аскетизм. Портреты покойных королей и Альфонса XIII были убраны, стены зияли невыгоревшими прямоугольниками. Виски и шнапс не подавались, только испанские вина — малага, херес, аликанте… Над стойкой бара висело распятие, напоминая, что патриотизм и католичество неразрывны для испанца.

Дорн огляделся: знакомые по казино лица тут не выглядели расхлябанно-беззаботными — собранность, строгость, трезвость. Бар пуст, хотя время подходило к восьми вечера.

Дорн увидел Нимана и Зауэрмана, они о чем-то говорили с высоким, широкоплечим офицером-летчиком. Говорил Ниман, и летчик согласно кивал ему. Зауэрман огляделся, словно боялся, что беседе может кто-то помешать или подслушать ее. «Это инструктаж», — отметил Дорн.

Вдруг, как по команде, защелкали каблуки, взлетели к пилоткам руки. В зале появился маленький человек в генеральских погонах, с тяжелым взглядом. Франко…

Он первым вошел в зал, офицеры следовали за ним, в порядке старшинства. «Как карты в колоде, — подумалось Дорну, — когда их выкладывают туз к тузу, десятка к десятке…»

Расселись в том же строгом порядке — от генерала к лейтенанту. Дорн, Ниман и Зауэрман оказались в задних рядах, и Дорну приходилось напрягать слух, чтобы вникнуть в речь Франко — тот говорил негромко, домашним, не командным голосом:

— Я военный, и только военный, — начал генерал. — Я никогда не был профессиональным политиком и на эту роль не гожусь. Для меня нет разницы между фалангистом и коммунистом, карлистом и фашистом — безответственными политиками, которые довели Испанию и испанцев до катастрофы. Я военный. И, как всякий военный, кровью и телом своим защищающий отечество, я стремлюсь к одному — к счастью отечества, а оно стонет и взывает к лучшим своим сынам — спасите… Но кто спасет Испанию от заблуждений интеллектуалов и их подражания всему иностранному? Мои помыслы и, я знаю, помыслы ваши отданы возрождению национальной славы и единению испанской нации. Испания — превыше всего! Превыше Испании — Бог!

Началась овация. Дорн видел — Франко почти физически наслаждается аплодисментами, к тому же из зала зазвучали здравицы персонально в адрес генерала.

— Эта семиглавая гидра, воплощение всякой ереси, коммунизм и марксизм, — продолжал Франко тем же ровным тоном, словно овация была для него лишь досадной, но необходимой помехой, —требует противодействия, поскольку змеей вползает в неискушенные умы и души, и ее яд принимают за елей… Но яд разрушает и убивает. Яд марксизма убивает христианскую душу и разрушает государства. Нет власти, нет Бога — значит, нет страха перед содеянным и свершенным. Наступает анархия, водворяется беспорядок. Я поднимаю вас в крестовый поход за восстановление порядка и спокойствия! Бог дал мне смелость взять на себя эту тяжкую миссию, ибо исполнение ее заставит меня пролить кровь братьев. Но вместе с кровью я выпущу яд змеи и спасу христианскую душу. Я беру на себя эту миссию, ибо генерал Санхурхо уже не поднимется из праха.

Неожиданно в полной тишине захлопали откидные кресла. Дорн догадался, офицеры чтят память погибшего в авиакатастрофе главы военной оппозиции.

— Де Ривера в Мадридской тюрьме, и никто не поднимет фалангу, если мы не пойдем в поход на Мадрид, чтобы освободить де Риверу… — овации… — освободить Руиса де Альду, Куэсту… — Франко называл имена арестованных республиканским правительством фалангистов. — Наш путь будет тяжким и долгим. Но мы не одиноки. Марокканские войска ждут нас. Нам протягивает руку дружбы великий фюрер рейха…

Со своего места поднялся тот высокий, плечистый летчик, которого Дорн видел в обществе Нимана и Зауэрмана. Франко выжидательно смотрел на него.

— Доверенные лица фюрера Адольфа Гитлера сообщили мне, что фюрер не видит иного вождя испанского народа, кроме генерала Франко! — Дорн ждал очередной овации, но зал замер. Что ж, настороженность кадровых военных понятна, коль дело дошло до прямых контактов с иностранной державой, стало быть, готовящийся мятеж не только мятеж, не только гражданская война, но еще и интервенция…

«Так было у нас. Теперь так в Испании. Мы через это прошли и понимаем, каково это…» — подумал Дорн. Высокий летчик продолжал:

— Очаги нашего выступления не будут изолированы и уничтожены поодиночке, нам на помощь придут регулярные части вермахта. Так сказал адмирал Редер. Их поддержит авиация. Так сказал рейхсминистр Геринг. В Берлине создан специальный штаб по борьбе за подлинную Испанию. С нами Бог! Превыше Испании — только Бог! — последние фразы летчик произнес с редкой напыщенностью, даже Франко покоробило. Офицеры напряженно молчали и тогда, когда летчик сел. Наконец чей-то неуверенный, но громкий голос спросил:

— Когда же? И что послужит сигналом?

— Сигналы приходят ежедневно, — ответил генерал. — Испанский народ взывает к нам! Волнения в Стране Басков, в Севилье, в Кадиксе, Барселоне, Бургосе… Разве это не сигналы, не зов о помощи к нам, к армии, которая призвана охранять интересы своего народа?

Зал опять взорвался овацией.

Но Франко не ответил на вопрос, не назвал дату выступления, к которому так упорно призывал. Почему? Не чувствует себя готовым? Или ждет более твердой поддержки со стороны зарубежных союзников? Или колеблются союзники? Не могут они надеяться, что СССР останется безучастным.

В отеле портье передал Дорну письмо. На конверте — тонкая вязь почерка Нины Багратиони.

— Какое толстое письмо прислала сеньорита, — улыбнулся портье.

— Почему вы решили, что письмо именно от сеньориты?

— Друзья-мужчины и деловые партнеры обычно лаконичны: как, зачем, что требуется, что могут предложить… И все! Большие письма пишут только девушки, которые любят… Им всегда нужно так много сказать…

Нина писала о летнем лондонском сезоне. Кто выиграл на скачках, что нового в театрах и на выставках, какие романы считаются наиболее популярными, почему, кем… Сообщала семейную новость: «Наша Юлия — невеста. Мама не особенно радуется, ибо Юлии придется покинуть не только семью, но и Лондон, и Англию. Ее будущий супруг, с которым она дружна с детства, ибо наши семьи дружили домами, Андрей Литовцев, живший ранее в Париже с родными, принял твердое решение репатриироваться. Тем более его увлекает вспыхнувший интерес к воздухоплаванию, особенно в безвоздушном пространстве. В Советской России, оказывается, ведутся серьезные исследования в этом направлении. Андрей состоял в многолетней переписке с неким господином Цандером, который открыл специальную лабораторию, занимающуюся исследованием возможностей внеземных путешествий. Увы, другой подобной лаборатории пока нет в Европе, поэтому мы должны расстаться с нашей Юлей, как утверждает мама, навечно, похоронить ее живой… Однако папа не разделяет маминого пессимизма. Но вы ведь знаете папу с его старомодным убеждением: что Бог ни делает, он делает к лучшему! Конечно, может быть, и к лучшему отъезд сестры из Европы. Эти ужасные слухи о возможной войне! Правда, не говорят, кто на кого и когда нападет, но даже на скачках в Аскотте я слышала это страшное слово. Может быть, Юлия, отправившись с молодым мужем в Россию, спасется от войны? Все говорят, у Советов отличная армия. Но что будем делать мы, жители Европы? Впрочем, не хочу вас пугать. Я загорела, конечно, не так, как вы, ибо в Гастингсе нет Канарского солнца. Порой в дождливые дни я завидую вам, мсье Дорн… Но и наше "северное лето, карикатура южных зим", как писал прадед графини Торби наш великий российский поэт Александр Пушкин, и вы простите мне мою бледность. Чуть было не вспомнила нескромное стихотворение Валерия Брюсова…» — Дорн усмехнулся: а девочка, оказывается, игрива…