Василий Щур - Пограничными тропами Страница 29

Солнце начало клониться к закату, а никто не ехал, будто забыли о них все. И вот снова ночь: тоскливая, долгая, страшная. Лишь на рассвете Надя услышала топот копыт, выбежала из дежурной комнаты и смеющаяся и плачущая прильнула к широкой груди Никиты.

А через несколько дней, когда на заставе вновь остались только она и повар, Махно и Дьяк, снова мысленно рисовала страшные картины гибели Никиты, видела его окровавленного (то убитого пулей, то изрубленного шашками) и не могла сдержать слез. Так было долго. Потом она привыкла к тревожной команде: «Застава! В ружье!» Она привыкла к ночным дежурствам, и хотя всякий раз тревожилась за Никиту, все же была внешне спокойной; она научилась стрелять из винтовки, пулемета и маузера, ездить верхом (красноармейцы выбрали ей невысокого выносливого иноходца), иногда и сама выезжала с пограничниками в горы.

— Не женское дело на коне трястись, — часто говорил ей Самохин. — Сидела бы лучше, Надюша, дома.

Отмахивалась она от таких советов. Он — в город по служебным делам, она — с ним, мать проведать. На тачанке, а то и верхом.

1932 год. Никита Сергеевич Самохин был переведен в штаб комендатуры.

На берегу небольшого соленого озера, под развесистым карагачом, стоит небольшой глинобитный домик с плоской крышей. Возле домика — коновязь. К коновязи привязаны четыре оседланных лошади. Они, отгоняя хвостами надоедливых мух и оводов, лениво жуют сено. В домике, на попонах, разостланных поверх сена, спят три пограничника.

Первым проснулся командир отделения Симачков.

— Подъем! — негромко проговорил он, потянулся и зевнул. — Поужинаем сейчас, и Василенко сменит Макарина.

Пост у соленого озера выставляла фланговая застава. Расположен он был на бойком месте. С тыла к озеру выходило два ущелья, за озером — неширокая, километров пять долина, и снова горы, перерезанные двумя ущельями, ведущими за границу, по этим маршрутам часто ходили контрабандисты и басмачи. Но если перекрыть ущелья, ведущие за границу (когда банда идет из тыла), то нарушители будут вынуждены идти вдоль долины, которая в окружении труднопроходимых гор тянется в длину на десятки километров. Пока банда пройдет этот путь, пограничники других застав и комендатуры успеют устроить засады на ее маршруте.

В задачу поста входило перекрывать ущелья, задерживать нарушителей или вынуждать их идти по долине. Обычно застава высылала на пост четыре-пять человек на несколько суток, потом их сменял новый наряд. Сейчас на посту несли службу четыре пограничника во главе с командиром отделения Симачковым.

Симачков, украинский парень, давно уже служил на границе, был опытным, храбрым, порой безрассудно храбрым; высок ростом, широкоплеч, он отличался удивительной силой. Поговаривали, что Симачков руками разгибал подковы. Никто никогда не видел, чтобы Симачков вспылил или расстроился. У него было много друзей, но особенно по-солдатски крепко сдружился он с не так давно прибывшим на заставу командиром отделения Невоструевым. Энергичный Невоструев и флегматичный Симачков как будто дополняли друг друга. Под влиянием Симачкова (сыграла, видно, зависть силе) Невоструев, и без того хороший спортсмен, стал еще упорней заниматься на брусьях и перекладине, работать со штангой и гирями и прослыл одним из сильнейших спортсменов части. Молва эта была без прикрас. Позже, когда наступила возможность проводить спортивные соревнования, Невоструев (он уже был начальником заставы) со своей заставой постоянно занимал все призовые места.

Но это было позже, а в тридцать втором о соревнованиях не думали — не успевали бить басмачей и задерживать контрабандистов. Симачкова и Невоструева начальник заставы посылал на самые опасные задания. Они часто, сменяя друг друга, охраняли бойкое место у соленого озера.

Подходили к концу уже третьи сутки, как Симачков с красноармейцами находился на посту. Утром к ним должна была приехать смена — наряд Невоструева. Спокойно прошли три ночи, наступала четвертая. Оставив одного пограничника на посту, Симачков с двумя другими выехал охранять подступы к ущельям.

Медленно ехали пограничники по дозорной тропе, часто останавливались, смотрели, слушали, не стукнет ли копыто о камень, не звякнут ли удила, не фыркнет ли конь. Нет, все спокойно. Медленно уходила ночь. Хотелось курить. Но вот постепенно начало сереть небо, прозрачными становились звезды, вот уже совсем посветлело. Симачков достал кисет.

— Что-то гости не жалуют, скучновато.

Дозор вернулся на пост, а отдыхавший ночью пограничник, быстро позавтракав подогретыми консервами, поднялся на небольшую сопку, возвышавшуюся недалеко от поста, чтобы наблюдать за ущельями и долиной.

Только успели раздеться Симачков, Макарин и Василенко, только принялись за консервы, как в комнату вбежал запыхавшийся наблюдатель.

— Товарищ командир отделения, банда! Шесть человек из тыла. Быстро движутся!

— Скачи на заставу, — понимающе кивнул Симачков взволнованному красноармейцу. — Остальные — по коням!

Командир отделения, как всегда, не повел людей на след. То крупной рысью, то галопом скакали они по низинам наперерез банде. Сейчас главным для пограничников было опередить нарушителей, раньше их попасть в ущелье. Они торопили коней. Вот уже первое ущелье. Ни следов, ни всадников.

— По второму пойдут, надо успеть к муллушкам раньше, — заключил Симачков и повел людей по крутой тропе.

Тропа эта шла по лесу через невысокую гору и выходила к полуразвалившимся глинобитным надгробным памятникам, называемым в народе муллушками; пограничники всегда под прикрытием кустов и деревьев выдвигались, опережая басмачей, к развалинам и устраивали засаду. Муллушки были в центре небольшой ровной поляны, чистой, поросшей невысокой травой. Басмачи, выезжая на поляну, попадали под пули красноармейцев. Обойти развалины басмачи тоже не могли: пришлось бы карабкаться почти по отвесным склонам, которые простреливались от развалин из винтовок и пулеметов. Ни одной банде здесь еще не удавалось пройти, если путь ей успевали перерезать пограничники.

Симачков торопился, чтобы успеть к муллушкам раньше банды. На поляну выскочили одновременно и пограничники, и бандиты. Пограничникам было ближе до развалин, и они пустили коней галопом, надеясь опередить басмачей. Врезались и басмаческие камчи в крупы лошадей, те рванулись, но тут же один из басмачей крикнул: «Не успеем!», осадил коня, спрыгнул с него и вскинул винтовку. Прозвучал выстрел, потом второй, третий, и вот уже все шестеро стреляют по скачущим к развалинам пограничникам. А те, склонившись на потные шеи коней, неслись к укрытию. Уже оставалось двести, сто метров… И тут скакавший впереди Симачков вздрогнул и стал сползать с седла, но удержался, обхватив руками шею коня. Лошадь, почувствовав, что с хозяином случилось несчастье, остановилась и начала ложиться, один из красноармейцев проскакал без остановки до развалин и начал стрелять по басмачам, а второй, придержав коня, положил его и, пригнувшись, подбежал к командиру, чтобы помочь.

— К муллушкам бегом. Отбейте басмачей, — слабым, но властным голосом приказал Симачков.

Пограничник, оставив лежащего коня на поляне, побежал к укрытию. Но не успел пробежать и пятидесяти метров, как басмачи, понявшие, что теперь им не пробиться по этому ущелью, вскочили в седла и скрылись в лесу.

Василенко и Макарин вернулись к командиру отделения.

— На коней и назад в первое ущелье! Они там пойдут. Не пропускайте. Преследуйте потом по долине, — вновь приказал Симачков.

— Но вы же…

— Что я? Дотерплю, пока с заставы подъедут. На коней!

Симачков неподвижно лежал, подогнув к груди колени и крепко стиснув зубы, чтобы не стонать от боли в животе, то тупой, легкой, то острой, нестерпимой. Он лежал и смотрел на своего любимого коня, который вскочил и проскакал было несколько метров за Макариным и Василенко, но потом вернулся, остановился рядом с хозяином, постоял немного и лег. «Не оставит в беде!» — думал он о своей лошади, он даже хотел сказать: «Не горюй, милый, повоюем еще», однако молчал. Ему казалось, что если он разожмет зубы, то не сможет потом уже так терпеливо переносить боль, потеряет сознание, а этого он не хотел. По его предположению, с заставы должна подъехать помощь примерно через час, и ему нужно было продержаться этот час, чтобы доложить обстановку. Гимнастерка его прилипла к животу, но он чувствовал, что кровь больше не идет из раны; это немного успокаивало его, давало больше силы, переносить боль.

Минут через десять в первом ущелье началась стрельба. «Успели хлопцы, не пройдет банда, — подумал Симачков. — А дальше комендатура перекроет».

Стрельба прекратилась. Остались тишина, нарушаемая спокойным дыханием лошади, и боль в животе.