Владимир Карпов - Не мечом единым Страница 3

— Не расстраивайтесь, товарищ майор, — примирительно сказал Дементьев. — Ну попели — и все. Нельзя — не будем.

— И давно вы так поете?

Дементьев помолчал, будто вспоминая, а сам прикидывал, может, соврать, впервые, мол, сегодня, — пусть успокоится замполит. Но потом все же решил сказать правду:

— Собирались мы не часто, вы же сами знаете, откуда у нас свободное время? Полыхалов стихи свои читал. Он и хорошие стихи пишет. Талантливый парень. Большой поэт вырастет из него. Вы еще гордиться будете, что он служил в вашем полку.

Не припомнив такую фамилию, Иван Петрович спросил:

— Полыхалов? Поэт? Не знаю такого.

— Это его псевдоним. Настоящая фамилия Голубев. Тот, что с гитарой был. Вот он и есть Полыхалов.

Очень толковый парень. Ребята его стихи переписывают и своим девчатам шлют в письмах.

— Значит, эти песни он сочиняет?

— Ту, которую вы слышали, не он написал. У него стихи про любовь, лирические, задушевные.

Колыбельникову интересно было выяснить, о чем же пишет Голубев:

— Прочти что–нибудь из его стихов.

«Ну вот, этого не хватало, — подумал сержант, — сейчас только стихи читать».

— Не то настроение, не та обстановка, товарищ майор, — откровенно сказал комсорг.

— Гитара нужна? Узкий кружок где–нибудь за уборной? — съязвил Колыбельников.

— Под гитару у него хорошо получается, стихи задушевные, — поняв сарказм, все же твердо ответил Дементьев. — А за уборные мы не ходим, зачем вы так говорите?

Колыбельников почувствовал прилив злости, он злился на себя за то, что скатывался на такой примитив. Надо было решать главное: как быть? что делать? Переменив тон и направление разговора, замполит сел к столу, разрешил сесть сержанту и стал объяснять:

— Вот вы говорите, стихи у Голубева задушевные. Но то, что я слышал, совсем не для души. Такие песенки, стихи, анекдоты несомненно сочиняют наши недоброжелатели. Адрес у них — один с теми издателями, которые печатают антисоветские книги. И с радиостанциями, которые всякую клевету передают. Причем все это они не только напрямую, как говорится, в лоб подают, а и различными намеками, экивоками, болтовней о нейтральности; прикрываясь внешней безобидностью, стараются посеять сомнения, расшатать веру людей в наши идеалы, моральные устои. Голубев явно все это недопонимает, бездумно поет эту пошлятину, а вы, товарищ Дементьев, не даете отпора, хотя это ваша прямая обязанность — вы комсомольский вожак! И уж вы–то должны знать: стихи, песни — это оружие, средство идеологического воздействия, служат или нам, или против нас — третьего не дано!

Колыбельников посмотрел на сержанта, виновато опустившего глаза. «Нет, так пользы не будет, надо избавить его от этого угнетенного состояния». Иван Петрович решил подчеркнуть, что не ругает он комсорга, а говорит с ним, желая добра:

— Мы с вами, товарищ Дементьев, политработники. Занимаемся политической работой. Вдумывались вы когда–нибудь в суть этих слов? Древние греки словом «полис» называли государство. Значит, занимаемся мы с вами делами политическими, то есть государственными.

Иван Петрович видел: собеседник внимательно слушает его; чувство виновности его вроде бы оставило, теперь, пожалуй, можно развить свою мысль.

— Мы, политработники, помогаем людям понимать, что служат они самому прогрессивному и благородному делу. Вера прибавляет человеку сил, делает его стойким, непобедимым. Может быть, знаете легенду о греческом певце Тиртее? Было это очень давно, в седьмом веке до нашей эры, во время второй Мессенской войны. Спартанцы обратились к дельфийскому оракулу с вопросом: как им одержать победу над персами? Оракул ответил: надо просить вождя у афинян. В ответ на просьбу Спарты Афины выслали пожилого, хромого учителя — Тиртея. Обиделись спартанцы, подумали, что афиняне прислали им этого человека в насмешку. Но вот Тиртей встал перед войском и запел. Он пел о своей прекрасной родине — Греции, о мужестве и стойкости ее народа. Пел страстно, с горящими молодостью и воинственным пылом очами. И спартанцы, вдохновленные его пением, ринулись вперед, опрокинули и победили врага. Пусть это миф, но, как видишь, великую силу настоящей патриотической песни понимали еще в древности. Сравни теперь, какие чувства вызывают песни Голубева, анекдоты и всякий, как вы называете, треп.

Лицо Дементьева было строго и серьезно. Он думал. Припоминал. Понимал — майор Колыбельников прав: песенки хоть и шутливые, но все же они не о том, чего требует военная служба. Однако, чтобы не подводить своего друга Юрия Голубева, комсорг сказал:

— Юрий — хороший парень. Он зла никому не желает. Поет и читает стихи просто так. Он их и на гражданке писал.

— Но если он не думает о последствиях по неопытности, по молодости, то нам с вами полагается думать об этом по должности, да еще и потому, что в кармане, — замполит показал на левую сторону груди, — мы носим: я — партийный, а вы — комсомольский билет.

Дементьев тихо спросил:

— Так что же? Я должен посоветовать ему перестать писать стихи?

Теперь улыбнулся Иван Петрович:

— Наоборот. Мы с вами не можем разбрасываться одаренными людьми. Мы должны помочь Голубеву преодолеть болезнь, стать настоящим поэтом. Так будет и для него, и для нас, и для всех лучше.

Дементьев обрадовался, выпрямился, провел рукой по прическе. Светлый выгоревший чубчик задорно вскинулся вверх. Такое решение вопроса с Голубевым комсоргу явно было по душе. Он стал говорить с замполитом откровенно и доверительно.

Поднялись они из–за стола, лишь когда прозвучала команда дежурного по роте: «Выходи строиться на ужин!» Майор вспомнил про беляши: «Попадет мне от Нади!»

Иван Петрович распрямил затекшую спину и, пожав руку Дементьеву, вышел в коридор.

Громко стуча ногами, солдаты стали проходить мимо замполита, отдавая ему честь. Колыбельников зашел в ленинскую комнату. В ней никого не было; на столах вкривь и вкось лежали журналы и подшивки газет, стояли шахматные доски с незавершенными партиями: как застала команда выходить на построение, так бросили все на столах. В коридоре еще слышался торопливый бег. Замполит посмотрел на красочные стенды. Увидел хорошо разграфленную таблицу итогов соревнования и индивидуальных показателей в учебе. Подошел к ней. Отыскал фамилию Голубева и увидел в его графе длинный ряд хороших отметок, красиво написанных красным карандашом.

Высокие отметки не обрадовали, а еще больше озадачили замполита. Из практики он знал, да и вообще так считалось: отличником может быть человек с твердыми взглядами, честный и сознательный воин. С Голубевым получалось нечто другое. В том, что у парня мозги набекрень, Колыбельников не сомневался. Откуда же взялись эти высокие показатели? Захотелось побыстрее выяснить, что за человек этот Голубев, поговорить с ним, разгадать загадку. «Дождусь возвращения роты из столовой. Уж если я здесь, надо доводить дело до конца», — подумал Иван Петрович и стал прикидывать, с чего начать и как повести разговор. Голубев посложнее Дементьева: поэт, наверное, начитанный и на язык острый. Все в человеке — и хорошее, и плохое — имеет определенное происхождение. Оно возникало и оформлялось в семье, в школе, на улице, под влиянием старших или сверстников. Все это в человеке сложно перемешано, и не так–то просто разобраться и выявить, какой же из встреченных в жизни примеров выбрал сам человек как образец, во что он верит, к чему стремится, каким хочет быть. Все это, разумеется, прежде всего проявляется в деле, в конкретных поступках.

И вдруг Колыбельников почувствовал, что не готов к разговору с Голубевым. Плохо знает его как человека. Куда направить и как повести с ним беседу? Не будет же он читать Голубеву мораль или грозить наказанием. Поэт сам может предложить такие вопросы, что не сразу найдешься, что отвечать.

Колыбельников невесело усмехнулся: «Вот дожил: надо готовиться к беседе с рядовым солдатом!»

3

Дементьев, выбежав на построение, предполагал увидеть настороженные, тревожно ждущие глаза Голубева.

Однако Голубев явно не волновался, он шел к месту построения и весело рассказывал что–то смешное, наверное, анекдот. В строй Дементьев встал рядом с Голубевым, думал: все же спросит, как, мол, и что, но Юрий продолжал улыбаться, не обращая внимания на товарища.

После ужина, когда рота с песней вернулась к своей казарме и прапорщик дал команду «Разойдись!», Дементьев позвал Голубева:

— Юра, давай покурим, разговор есть, — и повел его в сторону от других, к спортгородку, куда никто сразу после ужина не пойдет.

— Какой разговор? — спросил Юра беспечно и просто, будто ожидал услышать предложение сходить вместе в кино.

— Ты что, забыл?