Сергей Мартьянов - Первые залпы Страница 3

Это была славная песня польских повстанцев, разбросанных по всему свету. И все гости встали со своих мест и подхватили эту песню, бросая ее гордые слова прямо в пьяные рожи гитлеровских солдат. А те, плохо соображая, пьяно горланили эти же слова вместе со всеми.

Это была любопытная картина: немецкие солдаты пели польскую песню!

Потом они увели Семенюка к себе на «ваху».

Гнев, негодование, чувство собственного бессилия испытывал сейчас Ярощук, вспомнив этот недавний случай.

Он прибежал домой, выпил квасу, немного покрутился во дворе, в хате, велел жене Ольге ждать его, никуда не отлучаться и побежал в деревню Старый Бубель, в которой жил его двоюродный брат Павел Калистратович Дудко.

Этот уж что-нибудь придумает! Самый грамотный на деревне, самый «политичный».

Возле Старого Бубеля места были безлесные, открытые — поля ржи и картошки, мелкий кустарник, — и немецкие войска здесь не скапливались. Так, пройдет машина-другая с солдатами да даст о себе знать пограничная «ваха», что стоит за Старым Бубелем в маленькой деревеньке Бубель-Луковиско. Здесь и штатским было полегче двигаться по дорогам и вдоль самого берега.

И все-таки риск был большой, и не каждый бы решился на то, на что решился Павел Калистратович Дудко: переплыть реку и сообщить советским пограничникам…

Германская «ваха» стояла в какой-нибудь версте от дома, патрули с овчарками то и дело рыскали по огородам и вдоль реки. Сам начальник «вахи» обер-лейтенант Фук, вездесущий как дьявол, проверял посты по всему участку границы. С ним шутки плохи. Не дай бог попасться ему в лапы!

Но ничто не могло изменить решения Павла Дудко. Двоюродный брат Иосиф уже бежал к себе в Гнойное, а он все еще ходил по двору, поглядывал на небо и клял солнце, дневной свет. Скорей бы смеркалось! Было только лишь три часа пополудни, и солнце светило над самой головой ярко и беззаботно. Пойма реки с редким низким кустарником, с копнами сена, с бочажками черной поды хорошо просматривалась с высокого берега, где стояла «ваха», возле которой все время дежурил часовой. Нет, рисковать нельзя, лучше дождаться темноты. Если поймают, никто уже больше не успеет предупредить русских!

Вот он, их берег, виднеется за Бугом — невысокий тихий берег в кустах ольхи и высокой осоки. А выше на песчаных рыжих холмах — молоденькие сосенки, а еще выше и дальше — зеленое поле и за ним — Новоселки. Советская деревня Новоселки. Отсюда она как на ладони. Хаты, сараи, две ветряные мельницы, застава. Видно, когда выходят солдаты, когда выезжает на белом коне начальник. Все видно. И как строят по обе стороны от Новоселок железобетонные огневые точки, тоже видно.

Правее Новоселок — густая дубовая роща, и в ней, если присмотреться получше, на уровне кудрявых вершин — пограничная вышка. А левее Новоселок — сосновый лес, берег постепенно повышается, и далеко слева, перед деревней Немирово, на обрывистом берегу стоит старая ветряная мельница. Но ее отсюда уже не видно.

Павлу Калистратовичу те места хорошо знакомы. До осени тридцать девятого года тут не было никакой границы. Садись в лодку и переезжай. Дудко не раз бывал и в Новоселках, и в Волчине, и в Высоко-Литовске, и в самом Бресте. И сейчас там проживает его родня. Кого только нет! И дядья, и тетки, и кумовья… Года не хватит, чтобы побывать у всех.

Что же станет с ними в воскресенье-то, в четыре часа утра? Так и будут спать, ничего не зная до последней минуты?

В пятнадцатом году Павлу Дудко было одиннадцать лет, и он хорошо помнит, как тянулись бесконечным потоком подводы беженцев — подальше от дымных пожарищ, от глухих артиллерийских раскатов.

Вся их семья — отец, мать, трое сестер — оказалась тогда в Бугуруслане Самарской губернии, и там отец определил Павла продолжать учение в реальном училище. Интересный был человек его отец! Сам никогда не учился, а сына определил в реальное. Павел окончил два класса, но туг умерла от дизентерии его мать; отец переехал с детьми в Екатеринославскую губернию и опять устроил Павла учиться. Через год и сам отец помер от тифа, и Павлу пришлось бросить училище. Но он все же успел окончить три класса реального, а до этого — четыре класса приходской школы у себя в Старом Бубеле и был самым «ученым» в семье. И вообще он был очень любознательным парнишкой, любил читать, жадно тянулся к знаниям. Батрачил у кулака в селе Дубровка и видел крутые зигзаги пестрой и бурной жизни тех лет. То красные, то белые, то Махно, то опять красные. Павел все это запоминал, обдумывал и потом любил рассказывать другим и о том, что увидел, и о том, что услышал или прочитал в книгах. Эта привычка осталась у него на всю жизнь.

Уже вернувшись после двадцать второго года домой, в родной Старый Бубель, уже обзаведясь кое-каким хозяйством и своей семьей, он стал на деревне первым просветителем и агитатором. Доставал книги, выписывал прогрессивные польские и белорусские газеты и журналы, собирал вокруг себя односельчан, читал им вслух или рассказывал о жизни в России и на белом свете. Долгими зимними вечерами в хате у него собирались люди, слушали, дымили табаком, качали головами: вон какая жизнь в Советах! Без панов и жандармов, своя власть, своя земля.

Потом из-за Буга появились листовки. Пачку таких листовок коммунисты вручили Павлу Калистратовичу перед престольным праздником преображения: разбросан! Он разбросал. Прямо на богослужении, которое проводил сам епископ. Многих вызывали потом в жандармерию, и Павла Дудко тоже допрашивали. Никто не выдал его, никто не сказал, откуда листовки.

А в сентябре тридцать девятого года докатилась до Старого Бубеля весть: идет Красная Армия! Вот она все ближе и ближе, вот уже вышла на Буг и завтра будет у них. Уже приготовили хлеб-соль, уже вывесили красные флаги, но советские бойцы остановились на том берегу.

А сейчас вот, может, и не знают, что на них нацелены орудия и танки ждут своего часа…

Нет, нельзя их оставить в беде! Нельзя оставить в беде и тихий Бугуруслан, где он учился, и Дубровку, где батрачил, и Бахмач, куда ездил в тридцать девятом к сестрам, и Минск, и Брест, в которых живут друзья и родственники. И, конечно же, нельзя оставить в беде бойцов Новоселковской заставы, их начальника на белом коне, часового на вышке в дубовой роще…

А время на стенных ходиках — еще только пять часов дня. До наступления сумерек — долго, ой, долго!..

«Не поймают!» — решил он.

— Вань, пойдем купаться.

Сынишке девять лет. Они возьмут с собой косу и веревку для травы, и никто со стороны не догадается, зачем они идут к реке. Только бы не наткнуться на этого глазастого обер-лейтенанта Фука!

Ваня помогал матери перетаскивать в погреб пожитки, но если отец зовет его к реке, надо идти. Да и куда приятней купаться, чем таскать вещи, носить из колодца воду. Пускай вон Маруська, сестренка, помогает, а он пойдет вместе с отцом.

Васильевна испуганно и удивленно посмотрела на мужа: в такое-то время — да купаться?.. Но он ничего не стал объяснять, взял в сарае косу, снял с гвоздя моток веревки и пошел со двора.

И все-таки, закрывая за собой и Ваней калитку, оглянулся на дом. Черепичная крыша. Крыльцо. Три окна. В окнах герани. Во дворе — сарай, колодец, высокий вяз, грушевое дерево. Все сделано, все посажено на пустом месте его руками и руками Васильевны.

Всю жизнь Васильевна знала только одно — работу, работу и работу. Всю жизнь хлопотала, заботилась, вырастила двоих детей. И была она вся какая-то очень тихая, светлая и добрая-добрая. Голос у нее певучий, ласковый, и говорит она, растягивая слова. Суждено ли еще им увидеться?

Павел Калистратович закрыл калитку и прошел через сад. Яблони, вишни, смородина, крыжовник… Весна в этом году была холодная, дождливая, и почти все подмерзло. Проходя мимо бесплодных деревьев, он почувствовал, как защемило сердце.

Потом они прошли огородами и вышли в луга, поросшие мелким кустарником. Здесь к ним присоединился невесть откуда взявшийся Мишка Власюк — одногодок и приятель Вани. Ребятишки пошли позади Павла Калистратовича, тихо переговариваясь. «Это даже хорошо, что парнишки за мной увязались. И впрямь купаться или косить траву», — подумал Дудко и выше поднял на плече косу.

Ему хотелось идти быстрее, бежать, но он сдерживал себя и шагал не торопясь. И все ему казалось, будто сзади на него смотрят «Судеты» с «вахи», целятся в него из винтовок и вот-вот прозвучит выстрел.

Но все было тихо и покойно кругом. До Буга оставалось шагов пятьсот. Скоро — луговина, где можно немного покосить для вида.

Павел Калистратович шел, не прибавляя шага. Сзади шлепали босыми пятками Ваня и Мишка. Вторую зиму они нигде не учились, потому что здание школы в Бубеле-Луковиском осенью тридцать девятого года заняла германская «ваха». А он в свои годы начинал учиться именно в этой школе. В ней был один-единственный учитель, по фамилии Козлик — добрый человек, садовод и любитель литературы. Он учил детей на русском языке и однажды за успехи на уроках «родной речи» наградил Павла книжкой «Конек-горбунок». После смерти учителя остались фруктовые сады по всему Прибужью и добрая память.