Михаил Дмитриев - У тихой Серебрянки Страница 3

Когда мы свернули на большак, пришлось прижаться к самой обочине. Навстречу с грохотом неслись мотоциклисты. Натужно взвывая на песчаных подъемах, шли машины, полные немцев.

Уже стемнело, когда подъехали к Серебрянке. На шоссе постепенно замирало движение. Мы решили въехать в деревню не по главной улице, а через переулок, со стороны Малашкович, чтобы лишний глаз не видел нас.

Подъезжаем к дому дедушки. Тихо. Вхожу в хату, а там… немцы.

— Вер ист дас? Кто такие? Как сюда попали?

Бабушка как могла старалась объяснить, что это ее дочь приехала со своими детьми. Но немец поднял шум: мол, руссиш швайн хотел стащить пистолет…

— Найн, геноссе, — подыскивая слова, начал оправдываться я. — Нихт, геноссе. Я и не думал брать. Зачем он мне, геноссе.

Глаза немца стали еще более злыми.

— Геноссе?! — В тот же миг две пощечины обожгли мне лицо.

Я отшатнулся и навзничь упал на широкую лавку, а немец с минуту еще орал на меня. Школьные знания немецкого языка позволили понять только то, что мне товарищем может быть только свинья, а не он, представитель великой Германии.

Туго пришлось бы от таких «квартирантов», если бы пробыли они здесь дольше. Но, к нашей радости, часа через два немцы уехали.

Утром я ушел туда, где и положено было мне быть, — в свой район, за Сож. Но оказалось, что Бель уже наводнена гитлеровцами. В условленном месте нашего батальона не было, и никто не мог подсказать, где находится он.

Минуло трое суток. Решил зайти в Струмень. Думал, что, может, в этой лесной деревне, найду своих. Дважды ночевал у Павла Редуто, а днем бродил по лесу в надежде встретить кого-либо из батальона. Напрасно бродил: товарищей так и не нашел. Правда, подобрал четыре винтовки. Спрятал их под выворотом у дороги на Кляпин. Верил, что оружие пригодится. И вернулся в Серебрянку.

Там все шло по-прежнему. Приезжали небольшие немецкие воинские подразделения, останавливались на сутки-другие и уходили на восток. На шоссе почти весь день не редел поток пехотинцев и машин.

В Серебрянке вскоре подружился с Михаилом Прохоровым. Что скрепило нашу дружбу? Может, то, что он, как и я, приезжий и тоже прячется в этой деревне у родственников вместе с семьей. Его отец, как и мой, коммунист. Прохоровы остановились в колхозной бане: если узнают немцы, родня не пострадает из-за них. А может, потянуло меня к Михаилу то, что он, как говорится, уже понюхал пороху. Служил в Красной Армии, под Жлобином попал в окружение, неделю был в плену, затем бежал.

Какие бы причины ни вели нас на сближение, но мы стали настоящими друзьями. Хорошо было с этим высоким, подтянутым парнем. В спорах Михаил горячился, даже мог обидеться, но вскоре отходил и снова улыбался, шутил. И все же чувствовалось, что в своих беседах мы не затрагиваем самого главного, что-то не договариваем.

Однажды, сидя возле хаты дедушки, я прямо спросил:

— Так что же будем делать, Миша?

Он долгим взглядом посмотрел на меня, затем на улицу, по которой сновали, засучив рукава, немцы, хмуро прислушался к лязгу гусениц на шоссе и поднялся с места:

— Пойдем-ка от этого грохота в лес и подумаем. А заодно и грибков поищем…

ДОРОГА НАЧИНАЕТСЯ С ПЕРВОГО ШАГА

Тихо и спокойно в лесу. Сюда не доносились грохот с шоссе, чужой говор. Здесь все Рыло родным, знакомым с детства. Тоненько попискивали синицы, вдали, как всегда с перерывами, барабанил дятел. Золотистые листья уже присыпали привядшую траву.

Мы шли молча, будто боялись нарушить лесную тишину. Подосиновики, маслята, старые боровики и грузди попадались нам часто, но мы, кажется, забыли, зачем пришли сюда. Вдруг Михаил нагнулся, начал разгребать желтые листья клена.

— Боровики?

— Таких бы побольше! Иди-ка погляди какой! Быстрее шагай сюда!

Возле толстого клена лежал ручной пулемет с широким раструбом на конце ствола, с сошками, но без диска. Ржавчина лишь местами тронула его металлические части, ложа потускнела от сырости.

— Ну, теперь берегитесь, гады! — Михаил кляцнул затвором и зло усмехнулся.

Прядка белокурых волос пересекла его нахмуренный лоб. Глаза Михаил напряженно прищурил, будто высматривал в лесных зарослях притаившегося врага. Мысленно я представил его в военной форме, справедливого и строгого командира, требовательного к себе и другим. Да, с таким смело пойдешь в огонь и в воду.

— Ну, тезка, начало есть! Нас двое, а «Дегтярев» — третий. Как раз полный боевой расчет. Так что повоюем!

— Двое — совсем мало, — возразил я. — Это почти ничто.

— Ну, ты брось! Главное — начало… Вот давай-ка лучше, как старики говорят, посидим рядком да поговорим ладком.

Совсем неслышно ронял старый клен большие листья, будто не хотел мешать нашему разговору.

— Да, ты отчасти прав: нас двое и пулемет — это мало, — продолжал Михаил. — Но все-таки согласись, что даже дальнее путешествие начинается с первого шага. Конечно, лучше, если бы нас было много. Но где взять людей? Постой, погоди, не перебивай! Допустим, есть молодежь в Серебрянке, но не подскажешь ли ты мне, на кого можно положиться?

В словах Прохорова, конечно, была истина. Хотя в Серебрянке мы знаем почти каждого, но как знаем? И я, и Михаил приезжали сюда как гости, встречались с молодежью только на вечеринках. Каждый в это время добр и весел. Но чтобы человека узнать, надо пуд соли с ним съесть. А мы вместе только проводили иногда праздники, не работали, не жили рядом. Не знаем ни привычек, ни характеров серебрянских юношей и девушек.

— Так на кого же положиться? — снова спрашивает Михаил. Спрашивает не у меня, скорее у самого себя.

— На комсомольцев. Да и родню, наверное, легче вовлечь.

— Да-а, ты прав! — Теперь глаза его повеселели и на лбу стало меньше морщинок. — Как ты думаешь, Мария наша подойдет? А Броня?

Это его сестры, двоюродная и родная.

Я предлагаю своего Василька, четырнадцатилетнего брата, Нину Язикову, соседку, молодую учительницу. Спорим о Викторе и Ане Потеевых, но все-таки решаем, что подойдут.

— Итак, подведем итоги. — Михаил одной рукой гладит ложу пулемета, на пальцах второй подсчитывает: — Мария, Броня, Василек, Нина, Виктор — пять. Затем — Аня и мы вдвоем. Всего восемь человек. Н-да, наполовину женская команда… Нет-нет, так не пойдет!

А я доказываю ему, что именно они, четверо девушек, могут подсказать нам, кто здесь настоящий боевой парень. Девушки местные, следовательно, знают, кому доверять. А Василек, хоть и подросток, но настолько вездесущ, что все узнает, а главное — никто в малыше не заподозрит нашего разведчика.

— Ты говоришь, словно давно обдумал все! — удивился Михаил. — А ну-ка признайся, правда ли это?

И я признался, что был бойцом истребительного батальона, что есть у меня винтовки и что недавно ходил в Корму в разведку, затем пытался встретиться со своими товарищами, но никого не нашел. Однако твердо верю, что встречусь с ними: живет в Корме Катюша Савельева, она поможет установить связи, а когда придется расширять их, будет для нас незаменимым человеком.

— Хорошо, — улыбнулся Михаил. — Но я вовсе не сторонник вовлекать в борьбу девушек. Война — сугубо мужское дело.

Я не стал с ним спорить.

В Серебрянку вернулись поздно, потому что сначала спрятали в лесной глуши ручной пулемет, а затем долго бродили в надежде найти еще какое-либо оружие. Но ничего, даже обыкновенных патронов, не нашли. Зато повезло в другом. Мы набрели на старую вырубку, где возле трухлявых пней было столько опят, будто кто-то специально посеял их тут.

Нарезали полные корзины: надо же чем-то оправдать полдня, проведенного в лесу.

— Ох и нажарим да наварим! — всплеснула руками бабушка.

Дедушка строго посмотрел мне в глаза и стал свертывать цыгарку, затем долго высекал огонь кресалом. Наконец сделал затяжку и с дымом выдохнул:

— Чем лынды бить, пошел бы к соседям картошку копать. Пуд-второй не будет лишним.

Утро выдалось дождливое, ветреное, но к полудню небо прояснилось, снова барашками заклубились кучевые облака, и солнечные лучи щедро сыпанули на землю.

Мы с дедушкой выбрались из-под сумрачного навеса, где с самого утра плели корзины. Не ладилось у нас: не то лоза попалась хрупкая, не то наши руки несноровисты, и дедушка сказал:

— Парить нужно, только парить!

Я про себя улыбнулся: «Лозу или руки парить?»

Печку бабушка истопила еще на рассвете, в ней уже не распаришь лозовые прутья, чтобы они стали гибкими, неломкими. Дедушка выкатил во двор бочку из-под керосина с одним вырезанным днищем. Он поставил ее на кирпичи, развел огонь, а я таскал из колодца воду.

Долго пришлось дожидаться, пока нагрелась вода и пока прутья, опущенные в бочку, стали эластичными. Зато потом работа пошла веселее.

Шестая корзина была уже поставлена в тенек на завалинку, когда во двор заглянул Михаил Прохоров.