Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки Страница 30

И в это время к ним подбежал Дробот.

— Что тут у вас? — прошипел он и дернул левой рукой за рукав словно окаменевшего Сиренко: палец правой руки сержант не снимал со спускового крючка.

Да, мозг действительно не утратил контроля. Сиренко выпрямился и, сглатывая воздух, отчего голос у него звучал прерывисто, с подсвистом, глухо ответил:

— Он предлагал убить вас. Говорил, что вы — шпион и предатель.

Дробот от неожиданности откинулся назад, и, кажется, это был тот единственный случай, когда Сашка увидел его растерянным, словно оглушенным. А Сиренко вдруг услышал тишину.

Лес затих. Приближающиеся немцы уловили либо шепот, либо глухой удар каски о дерево и замерли, прислушиваясь и разбираясь в происходящем. Страшный, решающий для Сашки и Дробота разговор не состоялся еще и потому, что почти в это же мгновение изменение общей обстановки уловил и Дробот. Он мгновенно стал самим собой — Сашка не просто ощутил это обостренными чувствами, но и увидел — глаза сержанта сузились, блеснули непримиримо и пронзительно, весь он подобрался и подтянулся: он снова был готов к действию. Его снова вело дело, перед которым ни он сам, ни Сашка, ни их жизни и переживания не имели никакого значения. Главным было дело.

Послышалось слабое шуршание снега, и оба посмотрели вниз — Прокофьев пошевелился, приподнялся.

— Сиренко! — вдруг властно приказал Дробот. — Бегом до конца березовой рощи, оттуда вправо — и на немецкие следы. Если не догоню — выполняй задачу сам. Не ожидая Сашкиного ответа, он опустил автомат и дал короткую, всего в три-четыре патрона, очередь. Прокофьев дернулся и замер. Сиренко с ужасом посмотрел на сержанта, встретился с жестким, яростным взглядом. — Бегом! — прошипел Дробот и, упав за Прокофьева, сорвал с него автомат. — Бегом!

И Сашка, пригибаясь, бросился к березовой роще, но где-то на первой же прогалинке не удержался, оглянулся: внизу, у подножия семейства берез, билось пламя. Изредка светляками вылетали трассирующие — пули. Им навстречу неслись другие трассы, и где-то совсем недалеко пульсировали передвигающиеся очаги голубоватого пламени. Несмотря на то, что лес гремел выстрелами и фырчал срикошетировавшими пулями, Сашка ничего не слышал. Ему все еще чудилась коротенькая, в три-четыре патрона, сержантская очередь. Но и она не заглушала мысли о том, что Дробот сознательно привлек внимание к себе, пошел на почти верную смерть, чтобы отвлечь ее от Сашки. Одно уравновешивалось другим. Словно очнувшись, Сашка увидел осины и чахлые ели. Березовая роща исчезла. Он пробежал ее.

Сзади гремела перестрелка, слышались хриплые крики и взрывы ручных гранат.

«Пропадет сержант, пропадет», — почти с отчаянием подумал Сашка и понял, что он не может его оставить. Не может — и все. На мгновение забылось и дело, и приказ, и все на свете. Осталось самое важное — спасти сержанта.

Сашка вспомнил слова сержанта: «До конца березовой рощи, а там вправо — и на немецкие следы». Но он проскочил рощу. А в ней, может быть, уже бегает сержант, ищет его и не может найти. Может быть, он ранен, исходит кровью, зовет на помощь, теряет те драгоценные секунды, которые могут спасти жизнь и обеспечить выполнение задания.

Контузия ужасом прошла. Сашка опять обрел способность мыслить. Он повернул назад и побежал вдоль своих же следов прямо на приближающиеся выстрелы, а когда достиг первых берез, повернул вправо, как того требовал сержант.

Дальше двигаться ему было невмоготу. Он торговался со своей совестью, ругал ее и ничего не мог поделать. Совесть, доброе его сердце требовали остаться, подождать сержанта. Сержантский приказ, дело заставляли бросить Дробота и идти вперед.

В тот момент, когда долг пересилил и Сиренко еще медленно, нерешительно, оглядываясь и останавливаясь, пошел в сторону, он увидел стремительную, похожую на призрак фигуру. Сержант метнулся от дерева к дереву и, сразу очутившись рядом с Сашкой, выдохнул:

— Пошли.

И они пошли торопким шагом, озираясь и прислушиваясь к всплескам постепенно затихающей перестрелки. Через несколько минут они выбрались на исполосованный следами участок леса. С полкилометра шли по этим следам, потом, услышав говор, треск ветвей, свернули в сторону и вышли на дорогу.

Здесь впервые остановились и отдышались. Влево чернели машины, вправо дорога уходила к селу. Самого села они еще не видели, а только угадывали по запаху жилья, дыма и еще чего-то непередаваемо близкого. Дробот вдохнул этот густой воздух и спросил:

— Ты его запаха не помнишь?

Сашка сразу понял, о ком и о чем спрашивает сержант:

— После поиска заметил, а потом забыл.

— Вот, — печально протянул Дробот, — и мне он тогда пахнул, а я промолчал: думал, человек новый, надо поскромнее. Вот так мы всегда — молчим, стесняемся, а потом… потом…

Он не договорил, махнул рукой и долго сопел.

— Ну, Сашко, двинули. — И усмехнулся: — На последний, решительный…

Он смело вышел на дорогу и уверенно пошел по обочине. Сашка привычно шел следом. В душе было пусто, в голове тоненько позванивало, тело ныло. Даже далекие, теперь редкие выстрелы и очереди не волновали, не наводили на мысль о Прокофьеве: он был позади и никогда уже не вернется, как не вернутся страшные минуты лесного петляния. Впереди будет еще страшнее, и к этому нужно готовиться. Воспоминания придут потом.

Глава десятая. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Все обошлось как нельзя лучше. По дороге разведчики прошли почти до самых строений, засели на опушке, на самом взгорке, и долго смотрели на тихое, припорошенное снегом село. Зрение уже привыкло к темноте и отмечало черные пятна изб и скотных дворов, пунктир изгородей и заборов, туманные полоски дорог.

Из леса, освещая дорогу узкими лучиками фар, выскочило несколько легковых машин и, судя по тому, как хлопали их дверцы, развезли пассажиров по домам. Потом прошли тяжелые крытые автомашины с солдатами, после них в воздухе остался запах отработанного горючего и дешевого табака. Дробот пересчитал машины и долго прислушивался к их гуду. Машины, не останавливаясь, проскочили село.

— Ну вот и второй эшелон пехоты, — сказал Дробот. — Только это не все. Там еще должны быть.

— Да нет, вроде бы все, — миролюбиво вставил Сашка.

— Ты считай: прошло около двух рот. Ни спецмашин, ни третьей роты еще нет. Наверное, паразиты, либо в засаду сели, либо заканчивают прочесывание.

Только около полуночи показались последние машины с пехотой и тяжелые рации, похожие на сундуки, поставленные на колеса. Дробот проводил их особенно внимательным взглядом, подумал и приказал:

— Сашок, быстро связь!

Сиренко привычно развернул рацию и, ожидая, пока разогреются лампы, слушал деловитый, раздумчивый говорок Дробота:

— Они нас запеленговали. Видел, сколько раций вывезли? Так вот, пока они в движении, пока не стали на место, передадим, ага. А то… А то черт его знает, что будет через час.

Удивительно было слышать такое от внешне совершенно спокойного, деловитого сержанта. Он, оказывается, все время думал о будущем, понимал, на что и куда идет, каждую минуту ждал неудачи и, может быть, смерти и все-таки шел навстречу всему. Шел не бездумно, обреченно или очертя голову, а расчетливо, не забывая о тех, кто ждет его сведений, результата его труда и риска.

Если бы в Сашке и всплыли посеянные Прокофьевым сомнения, в эти минуты они показались бы ему смешными. Но Сашка не думал о предателе.

Под утро, когда мороз окреп и даже сюда, на опушку, изредка доносилось поскрипывание снега под сапогами немецких патрульных, разведчики двинулись вперед. Дробот, как всегда, все делал по-своему — теперь он шел по самому краю дороги, ступая на рыхлый, неукатанный снег, и снег покорно молчал, не скрипел.

Двигались скачками: от забора к клуне, от клуни к избяному углу. Проскочат, постоят, прислушаются — и опять сделают скачок вперед. Сашка толком не представлял, куда они должны выйти, но Дробот действовал уверенно. Они приближались к скотным дворам: два приземистых, крытых соломой строения чернели в стороне, неподалеку от выгона, полого спускавшегося к речке.

Только однажды Дробот задержался и несколько минут ползал, точно принюхиваясь, по накатанному снегу. Догнав Сиренко, он довольно хмыкнул:

— Точно, танки здесь. Следы закатаны, но на обочинах — чистые. — И, уже спрятавшись под сараюшкой и осмотревшись, пояснил: — Он любит танки в такие дворы заводить — авиации побаивается. А то — в сараи. Или под навесы. Ты это учти, ага.

Двигаясь задами, по протоптанной стежке, они медленно поднимались на взгорок и неожиданно наткнулись на кручу. Долго стояли под ней, прислушиваясь и принюхиваясь.

По селу еще бродили неясные шумы запоздалой пьянки, слышалась перекличка патрулей, плыли запахи солярки и немецкого постоя — смеси кисло-приторного и устрашающе-горького: так пахнут боеприпасы и военный металл. Обычных, жилых запахов, что так обрадовали разведчиков на опушке леса, здесь, в селе, не ощущалось. Не было и привычных звуков — звяканья ведер, мычания скотины, собачьего лая. От этого стало грустно и тревожно. Сашка вздохнул.