Владимир Лавриненков - «Сокол-1» Страница 30

С нами должен был лететь и Иван Степаненко. Но он внезапно занемог, ему пришлось остаться.

Все четверо имели по семь-девять сбитых вражеских самолетов. Но больше всех из нас выделялся Амет-хан Султан. Он был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

Что ждет нас на новом месте? Как там примут? Какие у них порядки? Наслышанные о Шестакове, о его строгой взыскательности, приверженности к дисциплине и порядку, мы немного побаивались встречи с ним. Ведь ходили слухи о том, что Шестаков очень придирчив к прибывающим в полк новичкам, бывало, некоторых и обратно возвращал. Такая перспектива, конечно, никому из нас не грозила — мы хоть и были все старшими сержантами, цену себе тоже знали; но ведь формируется полк асов, а это, по логике вещей, предполагало особо тщательный отбор людей.

Наши утлые По-2 пересекли несколько пересохших речушек, прошли над каким-то озерцом, у которого столпилось небольшое овечье стадо, потом встали на курс вдоль железной дороги, которая и вывела нас на небольшую затерявшуюся в бесконечных пустынных просторах станцию. От нее три минуты лету — и мы приземляемся прямо на поле у села Житкур.

Несколько рядов приземистых мазанок, пыльные, все в выбоинах улочки, ни единого деревца, верблюды, беспрерывно жующие свою жвачку — вот что такое «новые» места в те времена.

С первых же минут пребывания в полку мы пришли в недоумение. Даже засомневались: туда ли мы попали?

На небольшом поле за штабной мазанкой шло лихое футбольное сражение. На лавочке под чахлым кустарником под звуки саратовской гармоники вполголоса пели два техника. Рядом с ними несколько человек, постелив на землю солому, отрабатывали акробатические этюды.

Мы недоуменно переглянулись: что, мол, все это значит? Уж не собираются ли из нас сделать артистов для фронтовой концертной бригады?

И уж совсем были мы сражены, когда, зайдя в офицерское общежитие, чтобы привести себя в порядок, прежде чем представиться командиру, увидели там… девушек.

— Проходите, проходите! — защебетали они, заметив наше смущение. — Вы новички? Мы тоже. Будем знакомы: летчицы-истребители Лилия Литвяк и Катя Буданова.

Мы в свою очередь представились, а про себя подумали:

«Вот так полк асов!»

Разве могли мы тогда знать, что Лилия Литвяк уже имела на своем счету сбитого фашистского аса — кавалера трех железных и одного рыцарского крестов, чем никто из нас не мог похвастаться?

Не могли мы тогда знать и то, что Катя Буданова на глазах командующего армией генерал-лейтенанта Т. Т. Хрюкина провела воздушный бой, за который он лично объявил ей благодарность, представил ее к награде, чем тоже пока никто из нас не мог похвастаться.

Все это мы узнали от сопровождавшего нас заместителя начальника штаба капитана Василия Даниловича Заики. Пока мы устраивались, мылись, чистились, он успел немало рассказать нам.

В полку — четыре Героя Советского Союза. За Одессу — Лев Шестаков, Иван Королев, Василий Серогодский, за Сталинград — Михаил Баранов. Почти все летчики, техники, механики имеют боевые ордена и медали, авиаспециалисты сержанты Петр Керекеза и Виктор Сусанин — даже ордена Красной Звезды.

— Авиаспециалисты? — переспросили мы, по опыту своего полка зная, что представителям наземных служб заслужить боевой орден далеко не просто.

— Да, это именно так, — ответил капитан, — оба проявили настоящий героизм в Одессе. Там на железнодорожном вокзале вражеская зажигательная бомба попала в эшелон со снарядами. Керекеза и Сусанин не растерялись, вскочили в маневровый паровоз и растащили вагоны, чем спасли почти все снаряды, каждый из которых был там на вес золота.

— Вот это люди! — откровенно восхитились мы, не ведая того, что нам предстоит еще многому удивляться в этом необычном, героическом полку.

А капитан Заика, как будто не замечая произведенного на нас впечатления, продолжал:

— Между прочим, Керекеза и Сусанин известны у нас и как юмористы-сатирики. Эта слава пришла к ним после того, как они в Одессе сочинили ответ гитлеровцам на их предложение прекратить сопротивляться, сдаться в плен. Тут Заика с выражением прочел такое двустишие, что мы взорвались смехом от столь неожиданной остроты в адрес бесноватого фюрера и его приспешников. Заразительнее всех смеялся Амет-хан, очень любивший меткую шутку, острое словцо.

Вот такими, заливающимися смехом, и застали нас сошедшие в общежитие сразу три летчика с Золотыми Звездами на груди.

— Вы посмотрите, какое веселое пополнение к нам прибыло! — громко сказал невысокого роста блондин с живыми карими глазами.

Мы вытянулись по стойке «смирно», четко представились, догадавшись, что белобрысый капитан — из полкового начальства.

Это действительно был заместитель Шестакова капитан Михаил Баранов, о котором в дни обороны Сталинграда мы не один раз читали во фронтовой и армейской газетах. С ним пришли Иван Королев и Василий Серогодский.

Заика пояснил им, по какому поводу мы смеялись, Баранов, тоже впервые слышавший об этом, в свою очередь улыбнулся:

— Да, настоящая сатира! — согласился он и, заметив, что мы поторапливались приводить себя в порядок к предстоящей встрече с командиром, предупредил:

— Сегодня Шестаков не сможет вас принять, у него много неотложных дел. Так что знакомьтесь пока с людьми, обстановкой, осматривайтесь, привыкайте…

У нас сразу спала напряженность: все-таки легче представляться командиру после того, как более-менее освоишься в новом полку.

Так мы все рассуждали, только я со своими расчетами, как говорят в таких случаях, попал впросак. Мы быстро сдружились с летчиком Женей Дранищевым. С утра следующего дня он вызвался быть моим экскурсоводом по городку. По дороге он кое-что поведал о населявших эти места калмыках, их обычаях. А когда проходили мимо одной приземистой хатки с цветастыми занавесками на окнах, сказал:

— А вот тут живут Шестаков и Верховец.

И только он это сказал — открывается потрескавшаяся, давно не видавшая краски дверь, и на пороге появляется стройный, подтянутый, аккуратно выбритый, с Золотой Звездой на груди майор.

— Шестаков! — успел шепнуть мне Дранищев.

Я опешил от столь неожиданной встречи. У меня по спине поползли мурашки. И было отчего — по сравнению с командиром я выглядел прямо-таки жалко: давно не стиранное, обносившееся обмундирование, стоптанные сапоги да к тому же, не ожидая такого сюрприза, я шел с расстегнутым воротом, держа в руке потертую, видавшую виды фуражку.

Майор осмотрел нас пристальным, строгим взглядом серо-голубых глаз.

— Подойдите ко мне! — приказал он властным голосом.

Не в силах выпрямиться, втянув голову в плечи, мы сделали несколько шагов вперед, остановились.

— Здравия желаем, товарищ майор!

Не ответив на приветствие, Шестаков жестко спросил Дранищева:

— Утренний променаж совершаете? Моцион, так сказать. А почему воротники расстегнуты?

Мы суетливо застегнулись.

— Виноваты, товарищ майор, жарковато, — извиняющимся тоном произнес Дранищев.

— А почему вы за двоих расписываетесь? Сначала позволяете себе разболтанность, новичку подаете плохой пример, а потом и себя, и его выгораживаете?

Тут уж и я подал голос.

— Товарищ майор, я виноват, больше такого не повторится.

— А с кем имею честь говорить? — язвительно спросил Шестаков, давая понять, что прежде чем оправдываться, я должен был представиться.

— Извините, товарищ майор, старший сержант Лавриненков…

— Из четвертого полка?

— Так точно!

— У вас что ж, все там такие?

— Никак нет, товарищ майор!

— Сколько сбитых? — вдруг спросил Шестаков.

— Девять, товарищ майор.

— Какие? — с интересом спросил Шестаков.

— Большинство — «мессершмитты».

— М-да-а, — протянул он неопределенно, потом снова взялся за меня:

— Столько сбитых — и такой внешний вид. Как это понимать?

— Нам не давали нового обмундирования.

— Никому не давали. Но вы посмотрите на Дранищева, других летчиков — все выстирано, подштопано, выглажено. А что с вашей курткой, почему такая короткая и пуговиц нет?

— Обгорела. В бою, товарищ майор…

— Так. Сколько вас прибыло?

— Трое: Амет-хан Султан, Борисов и я.

— Что это еще за Султан?

— Татарин, из Алупки.

— Значит, горячих кровей?

— Еще каких горячих! Награжден орденами Ленина, Красного Знамени.

— Хорошо. А Борисов?

— Не уступит Амет-хану…

Шестаков помолчал, прикидывая что-то, потом тоном приказа сказал:

— Привести себя в порядок и всем троим явиться ко мне после обеда.

— Слушаюсь! — четко отрубил я, еще не веря, что все обошлось, и бегом бросился к своим, забыв об «экскурсии».

До обеда мы крутились как белки в колесе. Стирали, гладили, чистили. Амет-хан даже пожертвовал своей роскошной черной шевелюрой: Дранищев сказал, что Шестаков терпеть не может «лохматиков».