Одна маленькая правда - Кирилл Александрович Гончуков Страница 30

Утро выдалось на редкость морозным. Не знаю, как писал бы, если б не варежки, которые Любка заставила надеть. А вот Лев Яковлевич ее не послушал, потому скрипку в руки взять не мог, пока у печи не просидел до вечера.

Даже боюсь признаться, насколько мне нравится его игра. Он раньше никогда не играл нам на скрипке. Я признаться, даже забыл, что Лев Яковлевич – музыкант, пока мы случайно не наткнулись на его инструмент. Да и сам он тоже, видимо, забыл про это. Любка говорит, что это у него от внутренних переживаний, от войны, от блокады. Но теперь, когда блокада окончательно снята, Лев Яковлевич играет каждый день, и все мы наслаждаемся этой чарующей музыкой. Любка говорит, что Льву Яковлевичу нужно возвращаться на сцену. В филармонию или театр. До войны он же играл на сцене. Но он отказывается, пожимает плечами и говорит, что не хочет, что ему не удобно играть в помещении.

По радио передавали, что наша армия успешно отвоевывает свою территорию. Уже освободили Беларусь в ходе операции «Багратион». Ну еще бы они ее не освободили. Как операцию назовешь, так она и пройдет. Или как там было сказано? А не важно. Освобождают Европу, гонят немцев на запад, откуда они и пришли. Теперь дикторы нам рассказывают, как наши войска сражаются в Европе и уже подбираются к дому Гитлера. Еще мы слышали что-то о Нормандии. Я точно не знаю, но говорят, что там произошла высадка союзников, и теперь немцев будут давить с двух сторон.

Недавно нашли щенка на улице. Один бок коричневатый, все остальное – серое. Уж не знаю, как он один оказался посреди дороги, но Любка настояла на том, чтобы взять его к себе. Так что, теперь нас пятеро.

От кличек вроде Бобик или Шарик решено было наотрез отказаться – говорят, нужно проявить оригинальность. А по мне, что Бобик, что Шарик – главное, чтоб пес верный и добрый был.

Кстати, наш новый сожитель игру Льва Яковлевича тоже оценил: так и виляет хвостом, как тот только скрипку в руки берет.

Щенка назвали Барсиком. Сколько я не доказывал им, что это кошачья кличка, все усмехаются, с чего, мол, я такие выводы сделал. Ну Барсик так Барсик, ладно хоть не Мурзик.

Все движется к лучшему.

Только крыльцо немного поскрипывает. Завтра же возьмусь за починку.

Дневник Максимыча

Никогда не бывал в Румынии. Неловко признаться, но я отчасти благодарен войне за это путешествие. Сам я вряд ли бы собрался поехать куда-нибудь за пределы родного Муратово, а теперь, глядите, иду по Европе.

Немецкие войска особенно сильно цепляются за эту землю, но мы все же уверенными шагами идем по ней, все ближе к нашей заветной цели. Уже скоро, совсем скоро, дойдем до нее, и тогда наступит конец войне.

Должен сказать, очень непривычно здесь. Полей, как у нас в России, нет, деревни есть, но вовсе не похожие на наши. Дома сильно отличаются: в Муратово избы простые, а тут – нечто вроде загородного домика, некоторые с даже с балконами. Я вообще не думал, что так делают, пока в Москве не увидел. Как раз, когда на фронт только ехал, удалось полчасика по столице погулять, а так и ее бы никогда не увидел.

К вечеру третьего дня кончилась вся махорка.  А вы представляете, что это для русского солдата? Лучше бы патроны закончились, ей-богу! С товарищем мы обошли все наше подразделение, и ни у кого нет ни махорки, ни папирос, ни сигарет. Решили попытать счастья у местных жителей, но попробуй объяснить им, что такое махорка. Хорошо, что сигареты знают, однако тоже у них ничего не оказалось. Идя по улицам, наткнулись на магазин с выбитыми стеклами. Внутри за прилавком никого не было, осмотрелись и в итоге нашли несколько пачек сигарет. Не долго думая, мы сложили их в вещмешок и направились обратно.

Это были немецкие сигареты, табак оказался кисловатым и немного сырым, видимо где-то был подмочен. Но нам выбирать не приходится, поэтому курим то, что есть.

Пару дней назад наше подразделение получило задание взять высоту. Очень красивое и живописное место, у нас в деревне, если с холма на реку смотреть, точно так же красиво. Единственное, небо не отдает такой краснотой зарева. Тут тоже был холм, на вершине его – хорошо укрепленные позиции, и даже стоял дот. Это такое бетонное сооружение, нечто нашего полуподвала в колхозе. Укрепления эти так расположены, что подобраться к ним незамеченными невозможно. Каждое направление простреливается до самого низа. Правда, есть на склоне несколько камней, за ними можно укрыться. Я уже сразу начал чувствовать, что забираться будет очень нелегко. Наша рота должна была подниматься слева. Мы начали идти одновременно, быстрыми рывками с трех сторон, но, поднявшись на несколько метров, услышали, как сверху заработал пулемет, и первые тела покатились вниз. Я сразу же спрятался за камень, по которому щелкали пули еще секунду. Налетел такой грохот, будто стрелял целый полк. Долго бились на этом холме, три раза отступали, пули скидывали нас к самому подножию. Но все же на четвертый раз, смогли добраться до крайних укреплений и забросать их гранатами. Это мы провернули уже к вечеру, когда больше половины солдат были убиты, и последняя рота все-таки смогла прорваться наверх.

Раз-два, вот и готово место для нового штаба. Высокопоставленным чинам теперь сидеть на пригорке и отдавать приказы, а мы двинемся дальше, исследовать румынскую землю.

Дневник Германа Елагина

Это первые строки моих коротких записок. Сейчас ночь. Пишу маленьким огрызком карандаша, который нашел на полу во время очередных избиений. Листки бумаги стащил из папки. Пока никто ничего не заметил.

Сейчас нахожусь в концлагере, о местоположении которого могу лишь догадываться. Еще давно слышал о таких, но никогда и вообразить для себя не мог, каково жестокое обращение здесь с несчастными пленниками. Жутко смотреть на все это, жутко слышать, жутко даже находится неподалеку от места, где людей поджидает смерть.

Несколько раз видел как группа пленных уходила за бараки. Они оттуда не возвращаются.

Сам работаю на разборке завалов. Отсюда недалеко, нас водят пешком.

Конвоиры не упускают случая ударить кого-нибудь просто так. Чувствую, что долго тут не протяну. Почти каждый день прибывают новые люди, и я чувствую, что скоро попаду в ту группу людей, шествующих за бараки.

Когда они узнали, что я музыкант, заставили играть на «торжественных церемониях». Так называли ту