Балис Сруога - Лес богов Страница 31

И причиной содома были любовные шашни, строго запрещенные и наказуемые в лагере.

Смекалистый Тони Фабро, шатавшийся с забинтованной мордой нашел остроумный выход из положения. Он тотчас пустил среди немцев-арестантов слух, что на него якобы напали поляки-шовинисты и хотели зарезать. Он мол, еле-еле ускользнул от ножа.

Возмущение немцев-уголовников приняло угрожающий характер. Они собирались группками, точили ножи. Устроим, мол, польскую резню на славу. Их противники, поляки, в свою очередь вытаскивали из темных углов разные инструменты — голыми руками нас дескать не возьмешь.

Страсти в лагере накаляются, кипят. Брань, угрозы, провокации сменяют друг друга. Новая немецко-польская война кажется неизбежной. Наш литовский блок и тот, на всякий случай забаррикадировал дверь — мало ли что может случиться: зарежут а потом доказывай что ты не поляк и не немец.

Зеленке на всякий случай взял под опеку своего коллегу Тони Фабро и запер его, как в карцере, в той самой умывальне, где каждую неделю находили по висельнику… Немецкая партия без объявления войны авансом поломала кости одному поляку. Он ни в чем не был виноват, добросовестно выполнял свою работу в лесу. И фамилия у него была совсем не польская, а литовская Пранайтис. Так черным по белому значилось в документах.

Пранайтис преспокойно ковырялся возле своего пня, как вдруг какой-то немец-уголовник подошел и явно из патриотических побуждений, дал ему дубиной по голове. Тут подоспели еще бандиты с зелеными треугольниками и доломали несчастному поляку остальные кости.

Не прошло и часа, как Пранайтис распрощался с жизнью.

Неизвестно, то ли немцы убив Пранайтиса, почувствовали себя отомщенными за покушение на личность Тони Фабро, то ли тут примешались другие политические соображения, но их воинственный пыл угас. Зеленке приложил к конфликту руку, учинил допрос и безоговорочно стал на сторону поляков. Тут дескать, дело не в национальных чувствах: всю кашу заварил шелудивый осел Тони Фабро, с него и спрос.

Само собой разумеется что решение Зеленке предопределило судьбу тирольца. Вскоре его вывезли из Штутгофа куда-то в другое место. Перед отбытием он просидел несколько дней в бункере. Когда он уезжал никто, ни один уголовник, ни сам Зеленке, не говоря уже о других заключенных не подал ему руки.

В Штутгофе опять остался один староста — Зеленке. Он быстро обрел былую форму, утерянную было за время путешествия в Бухенвальд.

Началась новая счастливая эра в жизни взломщика. Могущество Зеленке еще более возросло. Он разбогател, стал почти миллионером. Но это особая статья.

После высылки Зеленке в Бухенвальд пани блокова убивалась так же как при проводах Лемана. Поплакала, поплакала и успокоилась: что же ей оставалось делать. Вскоре дебелая София поймала в свои сети еще двух выдающихся хахалей. Нашлись и на нее охотники!

Вернувшийся из Бухенвальда Зеленке тоже нашел себе новые привязанности. Похоже, что сама пани блокова пеклась о его благополучии… ну, а это значит, что вожделения Зеленке находили полное удовлетворение. Он только не обращался к начальству с такими дурацкими челобитными как Леман.

Так Зеленке вкушал радости бытия, пока заключенные разорвали его живого на части.

СТОЛПЫ КАНЦЕЛЯРИИ

Обоими отделами канцелярии его эсэсовства Майера заведовал младший фельдфебель СС унтершарфюрер Бублиц. С большим трудом вскарабкался он на желанную ступеньку служебной лестницы. Долгие годы Бублиц ходил в сержантах.

Придет бывало, унтершарфюрер в общий отдел и жалуется:

— Die andere sindе befordert, und ich saufe. Другие получают повышение а я — шиш.

По правде говоря, он даже чина сержанта не заслуживал.

Начальник главной канцелярии по-немецки правильно писать не умел. Вопросы немецкой грамматики он постоянно выяснял у заключенных литовцев и у поляков. Важные докладные записки ему тоже редактировали заключенные. Черт его знает, как Бублиц с такой грамотностью продавал перед войной молоко в лавочке своей супруги?

В лагере ему было конечно, легче чем в лавке жены. Целыми днями Бублиц слонялся без дела. За него работали узники. Сам же он промышлял свободной торговлей.

Бублиц тайно держал в Штутгофе мастера-часовщика. Для отвода глаз часовщик принимал в починку часы и от эсэсовцев, но обслуживал преимущественно солдаток и вдов. Ему присылали в ремонт часы из Гданьска, Берлина и еще более отдаленных мест. Хороши были, видно, в то время дела с часовщиками в Германии, если за помощью обращались в такую вонючую дыру, как Штутгоф. За ремонт ходиков солдатки и вдовы платили мастеру натурой и всякой всячиной. И он ловил рыбку в мутной воде. По его собственному признанию, он часто сам не знал, кто больше нуждается в его умении: Uhren или Hurren — то бишь часы или потаскухи…

В лагерном лексиконе термин «воровать» почти отсутствовал. Вором считался тот кто крал корочку хлеба, какую-нибудь завалящую репу, пару картофелин, сгнившую кормовую брюкву. Кража часов, костюмов из английского материала, швейных машин и моторов целомудренно именовалась «организацией». А совершивший кражу — «организатором». Воровство в Штутгофе было строжайше запрещено, но зато с благословения властей процветала «организация». «Организатор» считался смекалистым и инициативным человеком. Бедных он щадил — что с оборванцев возьмешь. Он все добывал за счет казны на складах СС или DAW.

Случалось, правда что от их усердия терпели и заключенные: когда пропадал мешок-другой сахара, маргарин, крупа или хлеб, власти соответственно уменьшали рацион заключенных. Но ведь «организаторы» не действовали злонамеренно. Они вовсе не собирались лишать бедняка куска хлеба — фуй стоило ли пачкать руки. Бедняга-арестант отдувался за общий порядок. А вообще-то у бедняка можно было только воровать, но не «организовывать».

Начальник канцелярии Бублиц принадлежал к сонму самых выдающихся «организаторов» в лагере. У него было два-три помощника-посыльных, которые жили в привилегированных условиях. Прикажет, бывало Бублиц, «организуй» такую-то и такую-то вещь, такие-то и такие-то продукты… Посыльный должен разбиться в лепешку и выполнить приказ. Бублица не интересовали детали только результат. У заключенного разумеется, нет ни гроша — купить он ничего не может. Требуемую вещь он может только украсть. Если же посыльный не в силах «организовать» требуемую вещь он обязан свистнуть что-либо другое, на что можно произвести интересующий Бублица обмен. Вышеназванная сложная операция и называлась «организацией».

Велосипеды, изделия из кожи, сапоги, золотые перья, одежда, костюмы, белье, часы перстни — все эти ходкие и ценные в военное время товары были объектом «организации».

Бублиц смертельно боялся своей жены толстой и сердитой как начальник гестапо бабы. Ноги у нее были — настоящие колоды. Лицо все в морщинах, смятое, словно его корова жевала. Говорить по-человечески фрау Бублиц не умела. Она постоянно кричала. Туго приходилось шалуну Бублицу, охотнику до вдов и солдаток.

Окунувшись с головой в бизнес, Бублиц узниками почти не интересовался и ничего плохого им не делал. Он старался не замечать их проступков, а заметив, никому не доносил. Кроме того, бизнесмен редко прибегал к нагайке. Можно ли было ждать большего от эсэсовца — начальника канцелярии?

Даже за сделанную ему гадость Бублиц, бывало не наказывал Раскричится только, а потом полушутя скажет:

— Вы хотите, чтобы во мне опять взыграл дух старого эсэсовца?

Избави бог, кто возьмет такой грех на душу!

Бублиц в недавнем прошлом, видно, был отъявленным бандитом не стал бы он зря вспоминать о своем эсэсовском духе. Унтершарфюрер раньше работал в других лагерях и там должно быть, как следует перебесился. В Штутгофе от его воинственности остались рожки да ножки. Ему бы теперь только юбки…

Ко мне Бублиц относился хорошо.

Я был настоящим доходягой, когда попал к нему на работу. Голодный, как церковная крыса, с распухшими ногами, с расхлябанным сердцем и противной дрожью в коленях. Бублиц не заставлял меня надрываться. Больше того он обеспечил меня лишней порцией: мне были дарованы объедки с эсэсовского стола. Унтершарфюрер где-то раздобыл для меня солдатский котелок, чтобы я мог брать остатки из кухни.

Эсэсовский обед не шел ни в какое сравнение с нашим. Он был подлинным шедевром. Тут одних объедков набиралась целая бочка. Раздавали их почти всем узникам, служившим в здании комендатуры. Остатки выдавали с разрешения начальства, но тем не менее тайно. Съедать их тут же на кухне не разрешали, нужно было выносить. Некоторые заключенные могли подкрепиться в своих рабочих комнатах, но я к сожалению, был лишен такой возможности. Нашу канцелярию постоянно навещали разные должностные лица такие как Хемниц и Майер. Когда нелегкая их приносила, хоть под стол полезай со своим котелком!.. Волей-неволей пришлось подыскивать себе более удобное место. Наконец мои поиски увенчались успехом. Я прекрасно устроился… в уборной. Там было спокойно. Белый кафель. Белые масляные краски. Простор. Правда, мойка посуды доставила мне на первых порах у много хлопот. Потом все наладилось. Я нашел чудесный выход. Какой? Секрет. За здорово живешь не расскажу.