Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2 Страница 31
Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2 читать онлайн бесплатно
— Давайте покричим, — предложил Томаш, набирая в легкие воздух.
— Молчи, — остановил его Густлик и добавил с лукавой миной: — Застигнем их врасплох.
Все трое рассмеялись и пригнулись пониже, чтобы Янек не заметил их раньше времени. Бежавший впереди Шарик вдруг остановился и застыл с поднятой передней лапой, словно делал стойку на зверя. Он не издал ни единого звука, только ощетинил на загривке шерсть и яростно оскалил клыки.
Выражение озорного веселья вмиг слетело с лиц танкистов. Пригнувшись к земле, они взвели затворы автоматов. Потом, скрываясь за кустами, осторожно двинулись вперед, пока перед ними не открылся вид на основание грубы и печь для обжига кирпича.
Там стоял здоровенный детина в сапогах и черных брюках галифе. Сжимая в руке пистолет, он выглядывал из пролома в стене печи и поминутно бросал нетерпеливые взгляды на часы.
Григорий и Томаш вопросительно взглянули на Густ-лика. Елень прижал палец к губам, а потом широким взмахом руки показал, чтобы они обходили печь с тыла. Сердце у него сжалось в предчувствии беды. «Черт его знает, сколько там в развалинах сидит таких вот с пистолетами».
Затем он вместе с Шариком отступил немного назад и пополз к заводу через заросли сирени.
Со стороны города, с ратуши, донесся глухой, низкий бой часов, пробивших половину одиннадцатого и возвещавших уцелевшим жителям о том, что начался отсчет нового времени.
РАССТАВАНИЕ
Еще тогда, на рассвете, когда она прикрыла ему глаза своими маленькими ладошками, от которых так сладко пахло йодом и свежестью, уже тогда вместе с радостью от встречи он ощутил где-то в глубине души смутную грусть. Он подавил это чувство, забыл о нем, прижав к себе девушку, стройную и гибкую, как лесная лань. Не вспоминал он об этом чувстве и потом, занявшись туалетом, чисткой оружия и обмундирования, но сейчас эта льдинка печали возникла вновь и никак не хотела таять.
Обнявшись, они шли по склону холма, среди кустов, покрытых яркой весенней зеленью. Город, отступая вниз, издали казался привлекательнее, спрятав серые стены домов среди бледно-розовых ветвей садов и прикрывшись красными шапками черепичных крыш. Янек подумал, что где-то там между домами цветут розы обер-ефрейтора Ку-геля, и порадовался, что они уцелели; благодаря своевременно принятым мерам напор воды был ослаблен, и это спасло от затопления более удаленные от канала улицы.
Маруся, словно почувствовав, что он думает не о ней, заглянула ему в глаза и остановилась. Янек прижал ее крепче, поцеловал. Губы у нее были словно весенний дождь — ароматные и свежие. Шарик, шнырявший впереди в кустах, тут же вернулся, тявкнул и прыгнул, коснувшись их передними лапами. Высунув кончик розового языка, он протягивал морду то к ней, то к нему: тоже, наверное, хотел поцеловаться.
— Не мешай, Шарик, — попросила Маруся.
Янек поднял с земли палку, сделал вид, что поплевал на нее, и забросил подальше в кусты. Овчарка бросилась за ней, схватила и хотела нести обратно, но ее приковала к месту резкая команда:
— Стеречь!
Шарик присел возле палки, недовольно заскулил, но прижал уши — приказ есть приказ.
Огонек рассмеялась:
— Вот как приказы выполняет.
— Как и мы, — ответил Кос. — Налево, направо, прямо, шагом марш, стой... — невесело закончил он.
Встречались они в последнее время часто: армия, в которую входили разведчики Черноусова, действовала по соседству, примыкая флангом к польской армии. В уставах ничего не говорится о подразделениях, связанных особой дружбой, но на практике командующие фронтами охотно выделяют на соседние участки войска, которым уже приходилось сражаться плечом к плечу, а командующие армиями выделяют на стыки дивизии, имеющие опыт взаимодействия. Знают друг друга члены их штабов, командиры полков, а если есть дружба — легче побеждать и реже поражения.
В этом и таилась причина частых встреч под Варшавой, под Гдыней и в Гданьске, на восточном и западном берегах Одера. Когда армии действовали по соседству, тогда и удавалось встречаться сержанту Косу с Огоньком, хотя, правда, не надолго — на день, на час, на несколько минут. Отсюда и этот холодок грусти при каждой встрече. Того и жди, последует приказ — одному вперед, а другому оставаться на месте.
— Давай сегодня же и напишем, — проговорил Янек, продолжая, видимо, давно начатый разговор. — Сразу как вернемся. Я своему командующему армией, а ты своему.
— Тебе-то проще: попросил разрешение на свадьбу, и все, — ответила она грустно. — А мне надо писать рапорт не только о переводе в другую часть, не только о смене формы, но и о смене родины.
— Нет, зачем, — возразил он. — Теперь все будет не так, как до войны. Граница теперь не стена, а мост. Ведь и я никогда не забуду ни последних лет, ни Ефима Семеновича, ни избы из кедрачей в Приморье. Будет теперь у нас у каждого по две родины...
— Придется разлучиться со старшиной Черноусовым, а ведь он стал для меня вторым отцом, — продолжала она, не обращая внимания на слова Янека. — На берегах Волги, на выжженных полях, остались женщины и тысячи искалеченных пулями и осколками. Какие бы слова я ни писала в рапорте, они будут значить, что я не хочу вернуться к этим людям.
— Нигде после этой войны, а в Польше особенно, не будет недостатка в людях, которым понадобятся твои добрые руки, твоя помощь, — тихо ответил Янек. — В том, что ты говоришь, конечно, много правды, все верно, но только я не могу теперь представить себе жизни без тебя.
— И я без тебя, — прошептала она.
— Значит, надо писать. Сегодня же.
С минуту они стояли молча. Война приучила их к проблемам, хотя и решаемым ценой жизни или смерти, но однозначным: там враг, здесь друг; там позор, здесь слава; там фашизм, здесь свобода. Логика войны не оставляла места для сомнений, а частности разрешал приказ.
Теперь же им обоим предстояло решать вопрос, касавшийся не столько последних дней войны, сколько грядущих дней мира. А приказ надо было отдать собственному сердцу.
— Улыбнись, — попросила девушка.
Голос и взгляд ее, словно ветерок, согнал тучу с его лица. Он тряхнул головой и, схватив Марусю за руку, потащил за собой по травянистому склону в сторону кирпичного завода. Они бежали, весело смеясь. Огонек слегка прихрамывала: чужой сапог был ей все-таки немного великоват.
Завод встретил их могильной тишиной. Громада изгрызенной снарядами трубы; длинная, заросшая бурьяном печь с зияющим проломом в стене; брошенные тачки и ржавый котел... Оба невольно притихли.
Янек обнял девушку, долго и нежно целовал ее лоб, щеки, губы. Потом она, тыча пальчиком то в себя, то в него — как это делают дети, играя в считал очку, — продекламировала по слогам:
— Я те-бя люблю. А ты?
В заброшенной печи раздался какой-то звук. Янек мгновенно обернулся и схватился за рукоятку маузера. По мелкому, как пыль, песку скатывались комочки жженой глины. Янек пожал плечами, сделал шаг вперед и через пролом вытащил из печи серый кирпич:
— Необожженные, пересыхают и лопаются.
— Пойдем обратно. Нам же надо еще сегодня написать рапорта.
— Успеем. Подожди тут минутку. — На обрыве за печью он заметил распустившуюся сирень.
Маруся присела на опрокинутые тачки, сняла с нога взятый напрокат сапог и, старательно вытряхнув из него камешки, стала перематывать портянку.
И вдруг она услышала сзади шорох; хотела обернуться, но не успела: кто-то громадный и сильный одной рукой схватил ее за горло, другой — натренированным движением воткнул в раскрытый в крике рот кляп и, выкрутив за спину руки, потащил за собой. С минуту она еще видела снятый с ноги сапог, валявшийся возле тачки на утрамбованной глине, поросшей кое-где кустиками свежей травки, а потом на голову ей набросили пропахшую потом куртку из грубого солдатского сукна.
Карабкаясь по крутому обрыву сзади печи и насвистывая песенку, Янек выбирал в кустах сирени самые распустившиеся ветки, лиловые и белые, складывая их в букет. Взглянув вниз и не увидев на опрокинутых тачках Мару-си, он не удивился, решив, что ей, наверное, вздумалось поиграть в прятки.
Подпрыгивая и пригибая высокие кусты, он сломал еще несколько веток, обвязал букет вынутым из кармана обрывком провода и побежал вниз, прыгая через камни. При этом он весело распевал:
— Это я, это я, выйди, милая моя...
Возле тачек он остановился и внезапно умолк, увидев брошенный сапог. Переложив цветы в левую руку, он хотел было расстегнуть кобуру, но в тот же миг в спину ему уперся ствол и кто-то сзади выхватил из кобуры его маузер.
— Молчать. Кругом, — шепотом проговорил нападавший и, крепко ухватив его за плечо, заставил выполнить приказ.
Повернувшись, Кос остолбенел: в проломе печи стояла Маруся с кляпом во рту и скрученными руками, а рослый эсэсовский офицер, упирался штыком ей в шею — кожа слегка вдавливалась под острием.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.