Хироюки Агава - Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Перл-Харбор. 1921-1943 гг. Страница 31

Военный министр старался всех убедить, что проблему можно мгновенно решить одним лишь объявлением о посылке войск; но морской министр… высказал свое предчувствие: посылка войск спровоцирует расширение операций против китайцев; и многократно он призывал использовать все возможности для поисков мирного урегулирования».

На деле произошло так: благодаря примиренческому поведению китайцев на месте события предложение пяти министров отложить отправку войск из Японии приняли к действию на данный момент, — казалось, инцидент движется к мирному разрешению. Однако в сердцевине своей армия не имела намерения решать проблему мирным путем. В этом контексте трудно сказать, что означает термин «армия». Возможно, наиболее близок к ответу Огата, когда пишет об «офицерах низшего командного состава, с их все возрастающим желанием превзойти своих вышестоящих, особенно в период, последовавший за „маньчжурским инцидентом“.

Йонаи не любил жаловаться, но, возвращаясь с заседаний пяти министров, он регулярно встречался с Ямамото или старшим помощником Кондо и давал волю своим обидам, высказываясь в таком духе:

— Заседания пяти министров просто потеря времени. Думаешь, что примем хоть какое-то решение или министр иностранных дел и армия достигли наконец какого-то соглашения; потом следует телефонный звонок и ты слышишь: „Видите ли, вернулся я в генеральный штаб военного министерства и встретил раздражение коллег. Вероятно, политика армии уже выработана; был бы вам благодарен, если бы вы аннулировали то, о чем мы только что договорились“. Ну что тут поделаешь!»

Как Тераучи — марионетка в правительстве Хироты, так и военный министр Сугияма в правительстве Коноэ, видно, двигается по приказам странного существа, именуемого армией. У Коноэ в надежде найти решение проблемы родилась мысль отправить Миязаки Рюсуке, сына Миязаки Тотен (активного сторонника Сунь Ятсена), на встречу с Чан Кайши, он получил одобрение Сугиямы на проведение своего плана. Однако когда Миязаки уже готовился подняться на борт корабля в Кобе, отплывавшего в Шанхай, военная полиция без предупреждения и не сообщая, по какому приказу действует, арестовала его и помешала отъезду в Китай.

Таким образом, к концу июля то, что вначале называлось инцидентом, стало перерастать в полномасштабную войну между Китаем и Японией. В этот момент Ямамото объявил, что до тех пор, пока не завершится эта операция, собирается бросить курить. Он не пил, но очень любил кофе и табак и каждый день выкуривал изрядное количество популярных сигарет «Черри». Официально он прекращал курить, «пока мы не разобьем Чан Кайши», но Такеи Даисуке и другим близким друзьям объявил:

— Эти проклятые дураки в армии снова принялись за свое! Это меня так бесит, что я бросаю курить, пока все не закончится! Но когда кончится — так закурю, чтобы дым пошел из моей задницы!

Он раздал дорогие сигары, которые привез из Англии; даже когда Мацудайра Цунео, министр императорского двора (в прошлом году на посту посла в Англии его заменил Йосида Сигеру), предложил ему какие-то роскошные сигары, попросил:

— Сохраняй их для меня, пока не завершится инцидент.

4

Тщетно в газетах того периода искать какой-либо намек на то, насколько серьезно флот выступал против расширения инцидента. Ни в одной статье не найти намека на какие-либо разногласия. Только случайно, запрятанное где-то в углу под заголовком «Непоколебимая решимость Квантунской армии», можно обнаружить, например, короткое упоминание о «конференции руководителей флота по поводу необходимых мер»; но даже при нынешнем уровне знаний невозможно найти какую-либо ссылку на взгляды Йонаи или Ямамото. И это не ограничивается лишь «китайским инцидентом». Во время подписания Трехстороннего пакта с Германией и Италией, а также при развязывании войны против Америки и Британии до общества в массе его доходили лишь смутные и неподтвержденные слухи об оппозиции со стороны флота и ему оставалось совершенно недоступно мнение Йонаи, Ямамото и других людей их калибра, что могло бы помочь стране сформировать собственное суждение.

Примерно три года спустя в письме, датированном 9 октября 1940 года, Ямамото писал Сасакаве Риойчи: «Как ты сам говоришь, из прессы и подобных публикаций абсолютно невозможно извлечь какую-либо информацию об истинном состоянии дел в стране. Лично я чувствую, что угрожающий стране кризис не может быть серьезнее».

Как мы видели ранее, Ямамото — недовольный, быть может, что общество держат в темноте относительно истинного положения в стране и за рубежом, — всегда беседовал с репортерами на любую тему с удивительной открытостью. Мацумото Кентаро, работавший тогда в агентстве новостей «Домеи», прикрепленном к Кокучокай, рассказывает: «Кроме самых экстраординарных случаев, Ямамото, видимо, не признавал существования военных секретов. Он разговаривал совершенно открыто — можно сказать, он демократичен даже чересчур — и иногда совершенно случайно касался вещей, которые даже мы боялись разглашать». Даже когда он руководил департаментом аэронавтики, его критиковали за то, что он рассказывает прессе такие вещи, которые следовало хранить за семью печатями. Но Ямамото отметал такую критику. В результате репортеры Кокучокай всегда знали многое обо всем, хотя на практике зачастую терялись в догадках, как распорядиться этой информацией.

Мацумото Кентаро занимал особое место среди журналистов, аккредитованных при морском министерстве. Он впервые встретился с Ямамото, когда тот был контрадмиралом, а Ямамото потом стал проявлять отцовский интерес не только к его работе, но даже и к личным делам. Именно Мацумото, когда Ямамото вернулся из Лондона, услышал от адмирала: «Очень жаль, что придется покончить с Вашингтонским и Лондонским договорами. Не вижу ничего плохого в уровнях 5:5:3. Смысл этих договоров в том, что они налагали ограничения и на другие две страны…» Он же свидетель того, как Йонаи заявил с редкой степенью пессимизма (примерно в 1935—1936 годах): «Японский народ, понимаете ли, никогда не терпел поражений в войнах; но если такое произойдет, результатом будет хаос. Этого я боюсь больше всего». На практике Мацумото оказался не в состоянии использовать столь интересные цитаты, и их никогда не публиковали.

Йонаи абсолютно доверял Ямамото. Они вместе работали инструкторами в Морской артиллерийской школе в дни, когда Ионаи был лейтенантом, а Ямамото — младшим лейтенантом; жили вместе на одной квартире. Благодаря этой долговременной дружбе между ними существовала тесная духовная связь. Однажды, когда Мизота Сиючи брал интервью у министра по какому-то вопросу, он закончил беседу словами благодарности Йонаи за уделенное драгоценное время.

— Ничего подобного, — ответил Ионаи. — Ямамото — такой правильный человек, что у меня всегда найдется время поделиться.

Когда бы Йонаи ни возвращался с заседания кабинета, он всегда детально рассказывал Ямамото о происшедшем — почти как если бы он был подчиненным, а Ямамото — его начальником. В частных беседахЯмамото свободно обсуждал достоинства и недостатки Йонаи:

— Большинство недостатков находятся тут и тут, — и показывал на свою голову и рот, — но здесь у него нет проблем, — и показывал на желудок. — Министр может и не быть остроумным и сообразительным, но внутренности у него в порядке.

В официальной обстановке, однако, он был сама корректность: никогда не позволял себе сидеть перед министром и слушал Йонаи стоя по стойке «смирно», так что тот иногда сам чувствовал себя неудобно. Но когда работа заканчивалась, они переставали быть министром и заместителем министра и немедленно возвращались к своим теплым, дружеским отношениям.

Мацунага Кейсуке, капитан 3-го ранга, служивший в то время секретарем в министерстве, сказал, что «если Йонаи был секирой, то Ямамото — шпагой». О Ямамото он говорит:

«Думаю, у него уникальная чувствительность к работе каждого, кто в его подчинении. Он никогда ни на кого не кричал, но всегда возникало пугающее ощущение, что он читает мысли того, с кем разговаривает. Достаточно побыть с ним какое-то время, чтобы признать: это личность незаурядная. Люди часто спрашивали меня, не трудно ли работать у человека такого острого ума, но я никогда и ни в малейшей степени не ощущал никакой тяжести. На вечеринках и т. п. он, хотя сам не пил, расслаблялся даже больше, чем те, кто напивался. Возможно, единственный его недостаток — он становился нечувствительным, если не сказать — грубым, там, где речь шла об армейцах или о его личных противниках».

5

Об одном Ямамото, к тому времени уже командующий Объединенным флотом, высказывался, по свидетельству Мацумото, особенно эмоционально — об ужасе воздушных налетов.