Борис Яроцкий - Эхо в тумане Страница 31

Капитан Егоров принял командование полком, когда танкисты атаковали врага на лесной дороге. Горела сосновая посадка, и фашисты метались в дыму, попадая под меткие пули и тяжелые гусеницы. В этот момент была принята радиограмма: «В десяти километрах западнее стрелковый полк ведет бой в окружении. Выручайте! Пушкин».

Вскоре подошли грузовики с боеприпасами. На каждый танк выдали полный боекомплект. И полк, набирая скорость, вновь загромыхал по уже горячей от солнца шоссейной дороге.

Из-за покатого косогора высоко в небо поднимался дым: там вела бой пехота. А прямо впереди, на шоссе, копошились люди, раскладывая какие-то круглые предметы, похожие на банные шайки.

— Товарищ лейтенант! Минируют! — крикнул наводчик. — Баню нам готовят!

Фашистские саперы перегораживали шоссе и примыкавшее к нему неубранное ржаное поле.

— Осколочным! Огонь!

Разрывы снарядов заставили фашистов залечь, но ненадолго. Стрелки-радисты открыли по ним огонь. Косогор кипел фонтанчиками пыли. Но предотвратить минирование было невозможно: три наших танка подорвались. Остальные, свернув с дороги и перевалив через косогор, вышли в пункт, указанный в радиограмме. Бросилось в глаза: из окопов выскакивали немцы. Тут же, в зарослях колючего терна, стояли их бронетранспортеры. Лучше мишеней не придумать…

Скоротечный бой закончился под горой у речки. Танкисты вылезли из горячих и душных машин, жадно, пригоршнями, пили воду. И хотя она была мутная, теплая и пахла тротилом, но казалась такой вкусной, как из родника.

Полковые санитары поспешили в окопы, где оборонялась наша пехота. Вскоре они вернулись, хмурые и молчаливые: никого в живых не застали. Верить не хотелось. Ведь еще полчаса назад люди сражались!

— Было много раненых, — сказали санитары.

И танкисты увидели страшное зрелище. Раненых, собранных на медицинском пункте, фашисты выкосили из автоматов. У входа в блиндаж, согнувшись калачиком, лежала убитая женщина. На голове у нее была белая косынка с красным крестом. Глядя на убитую, Хорин тихо произнес:

— А мы их раневых перевязывали…

Послание

Второй день войны оказался не легче. Хуже стало с боеприпасами и горючим. Вражеские летчики выслеживали каждую нашу полуторку, не жалели патронов. Но главным образом фашисты наседали танками. Дивизия отходила с тяжелыми боями. За спиной был Львов. В этом городе у многих командиров остались семьи. Люди тревожились, ждали машину с почтой. Почты не было.

Отступая держались за каждый пригорок, за каждый мостик, за каждую опушку леса. Дивизия таяла в непрерывных скоротечных боях. И вот наступило время, когда сам комдив Ефим Григорьевич Пушкин лично для каждого подразделения определял позицию.

В один из таких дней комдив приказал лейтенанту Гудзю занять оборону у развилки дорог. На замасленной карте полковник отчертил ногтем рубеж, с которого предстояло вести огонь. Это была окраина города Яворова.

Единственный танк КВ, оставшийся во взводе управления, плыл навстречу отходящим войскам. Как густой дым, поднималась пыль. Было знойно и душно. Комбинезон прилипал к телу, будто раскаленная резина… Тот день запомнился, как, пожалуй, никакой другой.

Через дорогу черными хлопьями летела копоть: там после бомбежки полыхали санитарные полуторки. Вокруг, ошалевшие от пламени, бегали бойцы, выхватывая из огня живых тяжелораненых.

Танк продвинулся еще. За пожухлыми тополями показались дворы и улицы. Город опустел. У развилки дорог, в густом терновнике, машину замаскировали.

Ждать боя не пришлось. По дороге с лихой беспечностью пронеслись в угловатых касках мотоциклисты. Задерживать их не стали. Но когда из-за поворота выкатились темно-синие коробки, тут и началась работа.

Головной танк вспыхнул как факел. Остальные, расползаясь, словно вспугнутые черепахи, поспешно дали задний ход.

Наводчик успел сделать три выстрела, когда стрелок-радист принял радиограмму. Комдив приказал немедленно сменить огневую позицию. Фашисты перерезали шоссе, а по нему отходили дивизионные тылы.

Уже в первые дни войны Павел убедился: там, где заслоном вставали КВ и Т-34, фашисты не лезли нахрапом — обходили эти страшные для них машины, не ввязывались в затяжные поединки.

Трофейные документы свидетельствовали о том, что гитлеровцы действовали по заранее составленным графикам. Задолго до 22 июня они проставили на своих картах числа: в какой день и какой советский город будет ими захвачен. Более того, в специальных таблицах указали сроки разгрома советских дивизий.

Одна такая таблица очень позабавила наших танкистов. В ней значилось, что 32-я танковая дивизия Красной Армии согласно плану вермахта уничтожалась 25 июня 41-го года. С этой таблицей полковник Пушкин ознакомился 26 июня и тут же собрал журналистов своей дивизионки.

— Как, по-вашему, мы есть или нас уже нет? — пряча улыбку в уголках потрескавшихся губ, спросил он редактора «Красноармейского слова» Ивана Устиновича Бельковича.

— Вопрос не ясен, — ответил тот.

— Уточняю. По плану вермахта нашей дивизии уже не существует.

— А кто же тогда их бьет?

— Вот и надо их спросить! Но вопрос наш должен быть метким, как огонь наших пушек. Надо дать фашистам понять, что мы умеем их бить и смеяться над ними.

В тот самый момент, когда полковник Пушкин излагал журналистам свое представление о значении смеха на фронте, лейтенант Гудзь расчищал шоссе от немецкой техники. Мысль была занята одним, главным — не дать фашистам закрепиться. Он помогал наводчику находить цели. И тот работал точнее и лучше, чем на полигоне во время зачетной стрельбы.

Собственно, все старались. Не приходилось поторапливать заряжающего. Не молчал пулемет в руках стрелка-радиста. А уж механик-водитель вел машину как циркач, увертываясь от вражеских снарядов. И все же прямые попадания были. Но броня выдерживала, только гудела, как набатный колокол…

Тылы дивизии снова двинулись на восток. А на обочине шоссе, вылизанный пламенем, стоял КВ. По нему словно смерч прошелся — не осталось ни крыльев, ни зипов, ни запасных траков. От толстого, как жердь, стального троса чудом уцелел замок да на башне — черенок лопаты.

В тот день в сводке Совинформбюро Москва отметила героизм и мужество танкистов полковника Пушкина. Наиболее отличившиеся были представлены к наградам.

Над лесом в багровой дымке повисла ущербленная луна. Давно ли младший политрук Борзунов, сотрудник дивизионки, видел ее над родным Воронежем? Тогда она воскрешала в памяти стихи земляка Алексея Кольцова:

У тебя ль, было, поздно вечеромГрозно с бурею разговор пойдет,Распахнет она тучу черную…

Помнится, эти стихи Кольцов посвятил Александру Сергеевичу Пушкину. «Слово должно быть едким и грозным. Помните, как перчили запорожцы, сочиняя письмо турецкому султану?..» — звучали слова комдива.

Глядя на луну, политрук произнес:

— «Числа не знаем, а мисяць на неби, якый у вас, такый и в нас…»

Сидевший рядом литсотрудник Иван Кравец торжественно добавил:

— «Поцилуй… нас».

— Правильно! Мы же потомки запорожцев.

Так, в лесу подо Львовом, родилось письмо «От внуков запорожских, сынов украинских — Гитлеру мерзкому, палачу безумному».

Комдив Пушкин и комиссар дивизии Чепига предложили подписать это письмо тем, кто представлен к государственным наградам, а текст опубликовать не в дивизионке, а во фронтовой газете «Красная Армия». Текст передали по радио. И вот в расположение дивизии самолет сбросил почту — письма и газеты. В одной газете бойцы обнаружили свое «Послание Гитлеру мерзкому…». Оно называлось: «Собаке — собачья смерть».

В этом послании танкисты писали: «Узнали мы, что тебя, собака Гитлер, кто-то спустил с цепи. Начал ты клыки показывать. И мы, казаки бывалые, тебя раскусили: раз взбесился, будешь с пеной у рта по чужим дворам бегать да на людей бросаться. Забежал ты на двор чешский, на австрийский. Не дали тебе по хребту. Ты и начал рыскать по всей Европе.

А теперь в наш двор ворвался. Правда, сразу же попробовал кия. Да кия, видно, тебе мало. Ждут тебя топоры и вилы. А пока не дошла до них очередь, решили мы тебе, гадина, сочинить послание.

Славна земля наша! Да не для твоих лап поганых. Каждая тропинка, на которую ты ступишь, будет усеяна колючками.

Богата земля наша! Да не найдешь ты ни хлеба, ни соли.

Хороши хаты наши! Да не откроются тебе двери.

Слушай ты, душитель немецкий, грабитель австрийский, вешатель чешский, курохват словацкий, убийца норвежский, вор датский, злодей голландский, бандит бельгийский, насильник французский, шут итальянский, осел албанский, головорез болгарский, змей хорватский, козодер греческий, удав польский! Мы, внуки запорожцев, люди советские, сполна отплатим тебе за все народы. Набьем твою глотку снарядами и бомбами. Напоим тебя свинцом горячим. Ждет тебя собачья смерть!