Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья Страница 31

— Только там порасстреляли кое-кого из вас, польских коммунистов. Рассказывал мне один такой. Оттуда приехал.

— Что ты говоришь! А нельзя ли и мне с ним встретиться?

— Не знаю, где он сейчас. Такие, как он, умеют прятаться.

— А где же ты его встретил?

— Да уж встретил. А где — не буду рассказывать.

— И что же он говорил? Хорошо там, правда?

— Может быть, и хорошо. Но некоторых из ваших там расстреляли.

— Что он в этом смыслит! Если расстреляли, значит, так надо — враги.

— Коммунисты — и враги?

— Притаившиеся. Когда армия Советов сюда придет, я, наверно, с ума сойду от радости.

— А чему радоваться? Люди как люди.

— Нет, они не просто люди, они принесут нам настоящую свободу…

— Да, наверно. Свободу…

— Свобода для каждого человека — это как воздух.

— Да, но только сейчас люди напирают друг на друга, тесновато немножко. Вот и не получается свободы.

— Глупости какие-то говоришь.

Лилек сел на постели и осторожно коснулся рукой Анджея.

— Ты, однако, буржуй, — сказал он беззлобно, — ты нашей пролетарской жизни совсем не знаешь. И счастья нашего понять тоже не можешь!

— Вполне возможно.

— Ох, дорогой мой, — подражая Вевюрскому, сказал Лилек, — я и сам не очень-то хорошо могу все это представить.

— А где они сейчас?

— Уже на Днепре.

— Значит, долго еще ждать.

— Долго.

— Только бы дождаться.

— Только бы дождаться, — повторил Лилек. — Но если мы и не дождемся, другие дождутся. Увидят. Ах, даже думать боюсь, какое это будет счастье.

И Лилек порывисто поцеловал Анджея в голову.

III

Несчастьем Эльжбеты Шиллер был ее снобизм. После смерти Эдгара она растерялась. Ей казалось, что она теперь совсем осиротела, осталась одна на целом свете. Все убывающее количество контрактов и все меньший успех свой она объясняла тем, что нет больше рядом с ней брата, забывая, что при жизни Эдгар не так уж много помогал ей. Закат ее славы был совершенно естественным: она старела и теряла голос. Эльжбета очень располнела, и прежде красивые черты лица ее расплылись и как-то стерлись.

Из снобизма она и поселилась у княгини Казерта. Отчасти, может быть, еще и потому, что там она чувствовала себя в безопасности, но главное — ее привлекала роскошь большой квартиры на третьем этаже старого (в былое время о нем говорили — современного) каменного дома на улице Бодуэна. Княгиня Казерта, как известно, приехала в Варшаву для последнего дележа с Марысей Билинской и для оформления обмена двух каменных домов, полученных по наследству в Варшаве, на дом в Риме, который был собственностью Билинской. Приехав в конце августа 1939 года, Роза поселилась у своей родственницы на улице Бодуэна. Здесь ее застала война. Как только началась осада Варшавы, родственница тут же убежала вместе с дипломатическим корпусом. Роза же как-то не успела никуда вовремя «убежать» и теперь вела глупейшую жизнь в непонятных для нее условиях. Когда квартира Эльжбетки — маленькая современная холостяцкая квартирка — погибла в бомбежку, она нашла приют в апартаментах, занимаемых Розой.

Начались затруднения.

Княгиня Казерта была придурковата. Она переоценивала свое положение в свете, который на самом деле не проявлял к ней ни малейшего уважения, совершенно не понимала, что вокруг происходит, и не желала отказаться от своих чудаческих прихотей. Но для этого требовались деньги, а денег не было. Дома доходов не давали, Шушкевич, как наседка, оберегал имущество Билинской для Алека, и Роза носилась по каким-то своим кузинам, которые не хотели, да и не могли ничем помочь. Только и было от этого пользы, что теперь ей чаще приходилось прибегать к польской речи и она уже не делала таких ужасных ошибок, которые вначале очень раздражали Эльжбету.

Обеим дамам надо было подумать о каком-то серьезном источнике доходов, получить где-то кредит; ведь обе они были уверены, что «после войны» смогут вернуть занятые деньги. Ни на минуту не приходило им в голову, что грядущие — или текущие — события подорвут банкирскую фортуну Рубинштейна, а заодно ликвидируют и их капиталы, покоящиеся в недрах Banco di San Spirito в Палермо. Однако те, к кому они обращались, смотрели на дело иначе, и дамам не удавалось никого убедить, что сейчас самое выгодное — это заняться их лежащими где-то без движения деньгами.

Мать Эльжбеты, госпожа Шиллер, разбиралась в положении лучше. Как-никак, она была женой делового человека и уже лишилась одного имения — в Одессе. Тем не менее и ей не удавалось втолковать дочери, что сейчас никто не одолжит ей денег. В то же время сама она — всегда влюбленная в своих детей и теперь сконцентрировавшая все чувства на Эльжбете — не могла понять, почему никто не хочет прийти на помощь ее дочери, всемирно известной певице.

— Такая красивая девушка! — говорила она. В ее глазах Эльжбета все еще была красива, молода и к ней все еще применимо было это слово — девушка.

Госпожа Шиллер жила теперь на Брацкой, но часто приходила на улицу Бодуэна, в «священный приют» двух красивых, хотя уже перезрелых женщин. Она любила экзотическую атмосферу этого дома, так отличающуюся от всего, что творилось за его стенами. Даже за свое короткое путешествие с Брацкой на улицу Бодуэна госпожа Шиллер видела много больше, чем обе оторванные от жизни женщины — за все время пребывания в Варшаве.

Однажды, в начале весны 1943 года, госпожа Шиллер вошла в квартиру дочери. Залитая солнцем комната выглядела великолепно, занавеси прикрывали потрепанные шторы затемнения, ковры играли красками, словно только что вытканные. Практичная госпожа Шиллер не могла примириться с тем, что «такая квартира» не приносит дохода.

— Знаешь что, — обратилась она к Эльжуне, — вам надо устроить здесь небольшой, изысканный ресторан.

— Nur für Deutsche [15], — добавила присутствовавшая при этом Роза.

Эльжуня развела руками и выразительно посмотрела на мать.

— Но простите, княгиня, — сказала госпожа Шиллер, — это и недостойно и вряд ли будет разрешено.

— Надо было бы достать хорошую кухарку и устроить дорогой, закрытого типа ресторанчик.

— И сюда будут приходить немцы?

— Если придут, то уж делать нечего. Нельзя же их выгнать.

— Что это вы, княгиня, так интересуетесь немцами? — спросила госпожа Шиллер, но не получила ответа. — Я помогу тебе, — повернулась она к дочери.

Эльжуня вдруг рассердилась:

— Да, но и на такой ресторан нужны деньги. Посуда есть, серебро есть, но потребуются кастрюли, столики… Откуда все это взять?

Госпожа Шиллер задумалась.

— А ты не пробовала обратиться к молодому Губе? Ты знаешь его? Он ведь был очень богат до войны.

— Кажется, он уже расшвырял последние остатки.

— Можно попробовать. Я попрошу Анджея Голомбека найти его и пришлю его к тебе.

Так возник этот ресторан — небольшой, нарядный и вскоре ставший известным всему городу. Ресторан играл и еще одну роль: здесь часто бывали Губерт и Анджей Голомбек.

— Не слишком ли часто? — спросил как-то Спыхала, который доставал юношам деньги.

— Очень подходящий притончик, — ответил Губерт Спыхале. — К этой идиотке из Палермо приходят такие видные немцы! Куда там до них мелкой рыбешке из других баров. Очень подходящая история, право, — повторял он, встряхивая своими романтическими кудрями.

История эта имела особый смысл.

Эльжуня была убеждена, что деньги, занятые ею на устройство ресторана, являются личными деньгами Губерта. Это ее растрогало, и она не скрывала от молодого человека своих чувств. Каждый раз, когда Губерт приходил в бар «Под розой» посмотреть, как там идут дела, она донимала его выражениями благодарности.

Госпожа Шиллер теперь все утро проводила в ресторане. Ее хозяйственный опыт пригодился как в составлении меню, так и в приготовлении блюд. Никому не приходило в голову, что по вечерам старая дама подробно рапортовала Спыхале, кто в этот день посетил ресторан, или передавала то, что ей удалось подслушать мимоходом. За все это Спыхала был ей очень благодарен.

Однажды он и сам собрался туда, чтобы своими глазами увидеть, как функционирует сие заведение. Разумеется, это не был официальный визит. Он просто пошел с Олей пообедать в ресторан «Под розой» (так окрестили ресторан молодые люди, которых забавляла невероятная фигура княгини Казерты).

В небольшой комнате стояло несколько столиков, отлично сервированных, сверкало серебро, хрустели салфетки. Час был ранний, и ресторан еще пустовал. Их приветствовал кельнер Генрих, служивший у Шиллеров еще на сахарном заводе. Он заслуживал полного доверия. Это был красивый и сильного сложения человек. Спыхала тоже знал его с давних пор. Генриху очень не хотелось быть кельнером, но приказ есть приказ. Разумеется, оба они сделали вид, что видят друг друга впервые.