Николай Горулев - Прощайте, любимые Страница 32

— Ох, какие мы были глупые, — словно думая вслух, сказала Виктория. — Я это поняла сразу, как только приехали в Гродно. Там, рядом с границей, все видели, как фашисты подтягивают войска. Потом несколько раз их самолеты пролетали над самым городом, потом наших пограничников обстреляли... Я сама видела на спектакле одного раненого лейтенанта... Мы выступали с концертом в госпитале...

Студенты встретили их любопытными и немножко снисходительными взглядами. Иван весь как-то напружинился, собрался — он знал институтских зубоскалов. Но странное дело — никто в их адрес не сказал ничего такого, что могло бы обидеть Викторию или задеть самолюбие Ивана.

— А мы за вас так испугались, — сказал Эдик Виктории, — и за тебя тоже, — толкнул он легонько Ивана. — Хорошо, что все обошлось...

Иван передал свою лопату Виктории:

— Мы вас больше не отпустим. Вот ваше место. Это мой друг Эдик. — Иван побежал, чтобы взять лопату для себя.

— А я вас знаю, — сказала Виктория Эдику, легко выбрасывая грунт Ивановой лопатой. — Вы тоже были мушкетером на новогоднем вечере. И даже читали собственные стихи.

— Вы студентка? — заинтересовался Эдик.

— Нет, я простая костюмерша из театра.

— Теперь и я вас вспомнил, — улыбнулся Эдик. — Это вы танцевали с Иваном весь вечер.

Виктория улыбнулась, и ее веснушчатое лицо порозовело и оживилось.

— Был грех.

— Какой же это грех принести радость человеку?

— Радость?

— А может, и нечто большее, — задумчиво сказал Эдик.

— Не задавайте загадок, Эдик, — попросила Виктория, — потому что я их не умею отгадывать. Моя слабость с самого детства.

— Для этого надо хорошо знать нашего друга, — улыбнулся Эдик и, заметив, что Иван возвращается, предупредил: — Я вам ничего не говорил, понятно?

— Почему?

— Он меня убьет этой самой лопатой.

— Обещаю сохранить вам жизнь, — улыбнулась Виктория...

День прошел относительно спокойно. Вечером фашисты бомбили железнодорожную станцию. В небо поднялись черные столбы дыма.

Из противотанкового рва домой никого не отпустили. Пожилой капитан объявил, что все на оборонных работах считаются мобилизованными и всякая отлучка будет расцениваться как дезертирство.

Почти в сумерках приехала полевая кухня с полной машиной солдатских котелков. Проголодавшиеся студенты быстро выстроились в очередь. Стали подходить женщины, подростки, пожилые мужчины. Иван посмотрел на ребят и звучно скомандовал:

— Студенты, внимание! Получим свои котелки последними. Кругом шагом марш!

— И я с вами, — попросилась Виктория.

— Нет, нет, женщины — вперед, — настаивал Иван. Он подошел к полевой кухне и поставил Викторию в ряд с женщинами.

— Это вы зря, — сопротивлялась Виктория. — Я бы тоже могла подождать.

— Мы ведь все-таки мушкетеры... — улыбнулся Иван.

— Какие вы мушкетеры? — махнула пустым котелком высокая пожилая женщина с большими сильными руками. — Мушкетеры вон там, — она махнула котелком на запад, — свои головы кладут, а вы тут с бабами за кашу торгуетесь.

Ивана словно кипятком хлестнули. Он стоял растерянный, не зная, что ответить этой высокой костистой женщине. Она была права. Да разве расскажешь ей, как на второй день войны Иван с целой группой выпускников пробился в переполненный военкомат к полковнику Воеводину. Узнав, что у ребят на руках отсрочки от призыва, полковник развел руками:

— Ничего не могу поделать. В отношении студентов нет никакого приказа.

— Как же нам быть?

— Ждите. Придет и ваша очередь.

А очередь не приходила, и ребята радовались тому,. что получили оружие в институте.

Иван покраснел, потер сосредоточенно лоб, смахнул с лица сразу набежавший пот.

— Ты бы не трогала его, Авдотья, — раздался другой женский голос. — А то видишь как застыдился...

— Тихо вы, бабы! — проворчал пожилой мужчина в потрепанной косоворотке, без пояса. — Пристали к хлопцу, как пиявки. Вам что, повылазило, как он эту девушку укрыл от самолета?

Высокая заметила:

— Ее счастье, что этот мушкетер догнал ее в поле, а не в лесу...

Раздался громкий смех.

— Как вам не стыдно! — крикнула Виктория, и веснушки на лице ее потемнели. — Кругом льется кровь, а вы... — Виктория не находила слов. — Я эту кашу есть не стану... — Виктория швырнула котелок на землю и ушла к студентам, отдыхающим на пригорке.

— Ну и катись! — зло сказала высокая и подняла котелок с земли. — А ты чего стоишь, мушкетер?

— Авдотья! — не выдержал женский голос. — Что ты делаешь? Разве они виноваты, что твои хлопцы с первого дня где-то на границе пропали... Этой проклятой войны на всех хватит...

Иван молча отошел от кухни. Обида не проходила, хотя слова женщины о сыновьях Авдотьи слегка приглушили ее.

Растянувшись на зеленой траве, лежал Эдик и смотрел в небо, залитое причудливыми красками заката. Рядом, поджав под себя ноги, сидела Виктория. Иван подошел, опустился рядом.

— Слыхал? — спросил он Эдика.

— Слыхал, — спокойно ответил Эдик. — Ничего особенного. Просто у человека душа горит, вот он и обжигает других.

— А у меня разве не горит? — тихо спросил Иван. — Душа горит, руки горят, голова раскалывается... Не буду больше я окопы копать. И все.

— А куда денешься? — спросил Эдик. Он держал под головой сжатые кулаки и не шевелился.

— Куда денусь? — переспросил Иван. — В горком пойду. Пусть настоящее дело дают, а не лопаточки... Стыдно, конечно, такие жеребцы и прячутся за подол... Я понимаю эту женщину, а меня она не хочет понять...

— Ваня, успокойтесь. Вы ей ничего не докажете... — равнодушно сказала Виктория.

Ночевали в перелеске. Зажигать костры и курить не разрешалось. Дневная жара сменилась вечерней прохладой, а потом и ночным холодом. Съежившись под своим пиджачком, спал Эдик. Видя, как страдает от холода Виктория, приехавшая на работу в одном платье, Иван снял с себя пиджак и набросил ей на плечи.

— А как же вы? — спросила Виктория.

— Я привычный, — храбрился Иван, чувствуя, как противный липкий озноб пробегает по спине.

— Хватит вам строить из себя мушкетера. Давайте посидим под этим пиджаком вдвоем. Будет теплее,

— Спасибо. Я как-нибудь так, — смутился Иван.

—Да что вы в самом деле? — притворилась обиженной Виктория. — Не то я брошу этот пиджак, и все.

— Не бросайте, — попросил Иван и сел рядышком. Виктория накинула одну полу пиджака на плечо Ивану, другую на себя:

— Подвиньтесь ближе, а то нам и двух пиджаков не хватит. Вот так. Прижмитесь к моему плечу,

Первое прикосновение. Оно как-то сразу насторожило обоих. Они сидели и молчали, прислушиваясь к себе, к своему сердцу, к сердцу близкого человека.

Высоко-высоко летели без опознавательных знаков самолеты.

По гулу моторов трудно было угадать — свои или чужие, но звук этот тревожил обоих.

— Наверное, дальние бомбардировщики, — тихо сказал Иван.

— На Москву... — вздохнула Виктория,

— Почему именно на Москву?

— А им самое главное — Москва, а там конец всему Советскому Союзу.

— Как это у вас так легко получается? Еще до Могилева не дошли.

— Разве это у меня получается? — возразила Виктория. — Это у них получается, а у нас нет.

— И у нас получится, вот посмотрите... Видите, какую оборону готовим вокруг своего города? А Днепр? Днепр надо форсировать. Говорят, танков у них до черта, а как на танках по Днепру?

— До Днепра были перед ними другие реки. Неман, например...

Замолчали. Под пиджаком стало совсем уютно. Только теперь Иван ощутил, что волосы тоже пахнут. Локоны Виктории, касавшиеся его лица, пахли необыкновенно — свежим ветром и солнцем. Да, да, солнцем, хоть и говорят, что солнце не имеет запаха. Этот запах ветра и солнца разливался по всему телу каким-то волнующим теплом.

Над городом в высоком звездном небе вспыхнули две яркие ракеты. Они взлетели за железной дорогой, а упали почти над вокзалом.

— Вот бы поймать того гада, — зло прошептал Иван.

— А я видела такого гада, как вы говорите. Его поймали под Барановичами. Молодой такой, нахальный, в красноармейской форме с иголочки, улыбался. И ругался по-русски. Я так и не поняла — он из фашистов или местный.

Далеко за железной дорогой послышались выстрелы, и опять стало тихо, а потом снова загудели самолеты. Было непонятно — это возвращались те самые, о которых Виктория говорила, что они направлялись на Москву, или летела новая эскадрилья.

— Мы все время на «вы». Давайте попроще, — сказал Иван.

— Я не согласна, Ваня, — Почему?

— В этом, мне кажется, больше уважения друг к другу. Например, я маму всегда называла на «вы».

— А мне кажется, это официально, как в учреждении.

— Нет, Ванечка, вы ошибаетесь, честное слово.

— Может быть, — согласился Иван и вдруг, словно бросившись с крутого берега, спросил: — А у вас был когда-нибудь друг?